Ангел-хранитель - Ирина Глебова

– Похищение века! – воскликнул Вадим Илларионович то ли с восторгом, то ли с ужасом.

– Какое похищение? – не поняла вошедшая в этот момент в мастерскую Людмила. – Разве тело погибшего Степана еще и похищено?

Мужчины переглянулись и рассмеялись.

– Нет, сестричка! На вот, прочти.

Люся быстро просмотрела ленту, всплеснула руками:

– Как можно было? Из Лувра, который так охраняется! Да еще «Мона Лиза»! Это же для французов национальная катастрофа! Но ведь… – она повернулась к Викентию, – там Бертильон, он будет вести расследование. Как ты думаешь, он, наверное, быстро обнаружит следы?

Она знала, как высоко ценил ее муж Бертильона – человека, который, работая простым письмоводителем полицейской префектуры Парижа, вывел криминалистику из тупика, изобретя и внедрив метод идентификации преступников, названный его именем – «бертильонаж». Полицейские управления многих стран активно пользовались этим методом. И хотя в столицах самых передовых стран уже вводилось в действие новое открытие криминалистики – дактилоскопия, «бертильонаж» все еще был в ходу, и часто именно с его помощью полиция устанавливала личности преступников. Сам же Альфонс Бертильон – теперь директор службы идентификации при французской криминальной полиции Сюртэ – всегда участвовал в расследовании серьезных преступлений.

– Не знаю, не знаю, – отвечая Людмиле, покачал головой Петрусенко. – В последнее время громких разоблачений с помощью Бертильона не свершалось. Он теперь не тот, что прежде. Стал раздражительным, вспыльчивым, неуверенным. Никак не может принять неизбежное.

– Это ты о дактилоскопии?

– Именно! Какое открытие, как на пользу борьбе с преступниками! Да, правда, «бертильонаж» теряет свою актуальность. Но ведь сам Бертильон уже вошел в историю: именно он ввел в криминалистику научные идеи, а значит, в какой-то мере и дактилоскопии открыл дорогу. Первая в истории криминалистическая лаборатория – его создание! Его имя никогда не забудется, а он…

Викентий Павлович махнул огорченно рукой:

– Надо быть великодушным к удачам и открытиям других… Впрочем, Бертильон, конечно, мастер. Посмотрим, что он сумеет сделать для «Джоконды».

– Хорошо, может быть, там, в Париже, и кража века, но мне интересно, что же здесь, в «Замке»? Мне показалось за ужином – ты встревожен. Или я ошиблась?

– Нет, дорогая, не ошиблась.

– Верно, Викентий, расскажи, в чем дело, что ты такого особенного узнал? Я ведь, со своей стороны, не увидел ничего, что указывало бы на преступление. Объясни…

Петрусенко обнял жену и шурина за плечи:

– Конечно же, расскажу! Только пойдемте на воздух, к прудам. Пока ночи стоят еще теплые. А то ведь август пошел на вторую половину, скоро осень. Может, это последние такие чудные денечки…

– Ранняя осень у нас здесь так же необыкновенно хороша, – успокоил его Вадим.

Они медленно шли, спускаясь к прудам.

– Что Катюша? – спросил Викентий у жены.

– Спит, – улыбнулась Люся. – С ней няня.

Когда они сели на своей любимой скамейке, было уже темно. Светил молодой месяц, вызолачивая дорожку в водах пруда, но звезды еще по-настоящему не появились – лишь самые крупные.

– Итак, – начал Викентий, выдержав паузу. – Я сначала направился к роковому колодцу. И почти сразу увидел нечто, насторожившее меня. Доски, которые якобы прогнили от долгого лежания под грунтом и обвалились под тяжестью наступившего на них Степана, в основном, конечно, попадали вниз. Работники, достававшие тело, не подумали поднять и доски, и грунт. Понятно, кому бы это в голову пришло? Но мне достаточно было и тех обломков, которые остались по краям ямы. Так вот: эти доски вовсе не были старыми.

– Что ты хочешь сказать? – не понял Бородин. – Они что же, свежевыструганные?

– Ну, положим, не свежевыструганные. Но совсем не такие, какими бывают, пролежав десятилетия под землей. Они не были сгнившими – просто очень тонкими.

– Значит, видимо, сверху они были покрыты очень плотным слоем утрамбованной земли. Как ты думаешь, такая насыпь могла бы держать тяжесть людей?

– Нет, Вадим, через недолгое время доски бы подломились от давления грунта. А ведь все жители «Замка» утверждают, что о колодце никто даже не догадывался. Этого просто не могло быть!

– Так ты полагаешь… – начала Люся.

– Да, моя дорогая, я полагаю, что тонкие доски положили на колодец именно в ту ночь. Причем их достаточно было просто прикрыть травой, мхом – сделать колодец незаметным. Так делали когда-то, да и сейчас в Африке делают охотники, ловцы зверей. Ямы-ловушки. В то время и на том пути, где ожидается жертва.

– Но кто должен был идти? – спросила Люся.

– Но кто это сделал? – спросил Вадим.

Их вопросы прозвучали почти одновременно.

– Кто сделал? – повторил Петрусенко за Вадимом Илларионовичем. – Кое-что я разузнал в «Замке», не зря же три часа ходил, разговаривал со всеми. Выводы напрашиваются… Послушайте и скажите мне сами…

11

Колодец, а вернее, место вокруг открытой ямы, Петрусенко осмотрел очень тщательно. Сломанный дощатый настил, обваливаясь, разворотил, вырвал землю вместе с дерном. Значит, грунт был не слишком слежавшийся. А он просто обязан был таким быть, если лежал сверху десятилетиями… Раздумывая над этим, Викентий Павлович направился к сараю, где доктор осматривал погибшего. Сашу с собой он не взял, зачем мальчику такое испытание. Сын побежал в дом: возможно, Лодя уже проснулся, ждет его.

В сарай Петрусенко заглянул на минуту. Бросил взгляд на мертвого парня, но помогать Вадиму Илларионовичу не стал. Он вышел, позвав с собой старика Варфоломея. Они присели на лавочке возле сарая, Викентий Павлович спросил, где жил Степан. Оказалось, все они – Степан, и Варфоломей, и кухарка, и прачка – жили в домике-пристройке со специальными комнатами для прислуги. В самом «Замке», рядом с хозяевами, располагались только камердинер хозяина, приезжавший с ним на выходные дни, да две личные служанки хозяйки. Горничная – молодая девушка – и Зинаида, которую хозяйка называла «камеристкой». По сути, Зинаида, так давно служившая хозяйке – с ее и своих молодых лет, – уже была скорее наперсницей Коробовой.

Варфоломей очень жалел Степана – молодой, хороший парень, жениться собирался… И работящий…

– Вот намедни только жаловался, что хозяйка не дает ему работу по саду. Клумбу одну и успел устроить. Так гордился ею! О-хо-хо… – Старик покачал головой. – Как раз рядом с ней и разбился.

– Клумба? – Викентий Павлович вспомнил, что об этой клумбе упоминал Максим: мол, сад запущен, одну клумбу разбили, и все…

– Расскажите, что там с клумбой?

Когда Варфоломей рассказывал о том, что хозяйка сама выбрала место для клумбы – там, где раньше проходила по саду тропа, Петрусенко удивленно вскинул брови, но промолчал. Старик же совсем расстроился, вытер слезу, скатившуюся по щеке:

– А еще смеялся, что хозяйка там плясала! Он вообще, Степка-то, парнишка смешливый был… Никто своей судьбы не знает!

– О чем вы сейчас говорили? – переспросил Петрусенко. – Что за танцы?

– Да вот, поди ж ты, Степан видел, как хозяйка на тропинке, против самой клумбы, каблучками о землю притаптывала, словно плясала.

– Кто-то еще это видел?

– Нет… Вот ведь право же – никого в доме не было. Я коней на реку водил, прачка как раз не работала, к себе в деревню ушла. А Никитична из кухни не вылезала, в другом конце дома.

– Значит, Степан был тогда в саду?

– Нет, его тоже отослали с поручением. Да только он быстро обернулся, вот случайно и видел.

– И его госпожа Коробова видела?

– Сказывал: не видела, незаметно, потихоньку ушел.

Викентий Павлович на минуту задумался.

– Когда это было, не припомните? – спросил.

– Да вот же, на днях! – Варфоломей стал считать, загибая пальцы. – Вчера в деревню за продуктами посылали, позавчера, в субботу, барин из Москвы приехали, значит – в пятницу! Степан сказал – часа в три дня.

Петрусенко тут же вспомнил: где-то в это время или немного раньше он встретил в лугах Всеволода с гувернанткой и видел всадницу. Значит, вернувшись в пустой дом и сад, она – неужели «танцевала»? Ох, что-то не похоже на Тамилу Борисовну Коробову, не в ее характере танцевать в одиночку.

Вместе со старым слугой Викентий Павлович прошел на кухню, где кухарка уже готовила обед. Руки женщины машинально резали, перемешивали, мыли, передвигали на плите кастрюли и сковороды, а покрасневшие от слез глаза словно ничего не видели. При первых же словах Петрусенко она расплакалась, сев на табурет и бессильно опустив руки на передник. Да, она относилась к Степану по-матерински, потому что у самой такие же взрослые дети есть, а паренек он был добрый, хороший. Каждую, почитай, ночь с вечера бегал в деревню к зазнобе своей, так то дело молодое. Возвращался обычно затемно и никогда днем не жаловался, что спать хочется.