Чужаки - Андрей Евпланов

Бабушка обрадовалась этому, словно какая-нибудь Наташа Ростова приглашению на первый бал. Она пришивала новые пуговицы к своему любимому крепдешиновому платью, протирала молоком лаковые туфли, подвивала волосы горячими щипцами и даже испекла пирог, чтобы идти в гости не с пустыми руками…

И вот они пришли в гости и уселись за стол, выпили, закусили, похвалили хозяев и опять выпили. Потом мужчины вышли на крыльцо, поговорить о международном положении, а женщины стали помогать хозяйке убирать со стола посуду и ставить самовар. Бабушка, по простоте душевной, тоже было кинулась помогать, но для нее, как для почетной гостьи, дела не нашлось, и ей ничего не оставалось, как только сидеть на краешке кушетки и дожидаться мужа. Так она и сидела: расфуфыренная в пух и в прах, нелепая, как пальма на огороде, никому не нужная и неинтересная. Женщины говорили о какой-то Серафиме, у которой не взошли огурцы, и встрять в их разговор не представлялось никакой возможности. При этом хозяйка все время подливала бабушке чаю и приговаривала: «Кушайте, не стесняйтесь. Вода дырочку найдет». А муж все не возвращался. И так ей вдруг стало муторно за этим столом, что захотелось бежать. Но тут, откуда ни возьмись, появилась долговязая и конопатая племянница хозяйки дома, взяла бабушку под руку и повела в другую комнату. Это и была Маняша.

Говорила она много и взахлеб, из чего бабушка заключила, что ей, видимо, не часто доводилось встречать терпеливых слушателей. Вначале Маняша поведала ей историю о некоей Савостиковой, которая поехала в Архангельск, вышла замуж за капитана, родила от него ребенка, развелась, вернулась домой, чтобы выйти замуж за парня, который давно ей нравился, и жить с ним на капитанские средства, но парень, не будь дурак, послал ее куда подальше. Потом Маняша рассказала об одном человеке, которому вдруг понадобились деньги, и ему ничего не оставалось, как только просить их у жены. А так как с женой он уже несколько лет не жил, хотя разведен и не был, то она в залог потребовала у него паспорт. Он отдал ей паспорт, взял деньги и очень обрадовался. Однако вернуть долг он смог только через год, а когда получил назад свой паспорт, то обнаружил в нем запись о рождении сына.

Бабушка расхохоталась до слез, а Маняша почему-то обиделась.

— Нечто смешно. Да за такие фокусы в тюрьму сажать нужно.

— Ну уж и в тюрьму…

— А что вы думаете. Вот из-за таких прохиндеек мужчины от нашей сестры скоро шарахаться станут, как от огня.

— Думаю, еще не скоро, — возразила бабушка игриво. Но Маняше, видимо, не до шуток было. Ее этот вопрос занимал всерьез.

— Вам хорошо так говорить, — сказала Маняша, — вы замужем. Василий Петрович у вас чистое золото: видный, зарабатывает хорошо и не дерется. А мне бы хоть какого завалящего. Так нет же…

— Ты еще молодая, зачем тебе хомут на шею раньше времени надевать, — сказала бабушка слова, которые полагалось говорить в таких случаях, взяла Маняшу за локоть и добавила загадочно: — Чего девка не знает, то ее и красит.

— Вам легко говорить, вы красивая, — шмыгнула носом Маняша. — А меня никто не берет, потому что я нескладеха и лицо у меня, как кукушечье яйцо, все в конопушках. Хотя некоторые как раз таких и любят… Эх, мне бы росту поубавить… Был тут один, с нашей же фабрики, махонький такой. И фамилия ему досталась самая подходящая — Мизин. Так мы его Мизинцем звали. Он мне все свидания назначал на кладбище. Ох, и страху я натерпелась… А когда я его спросила, почему мы не встречаемся как все: на речке или в клубе, он сказал, что не желает людей смешить.

— Неужто у вас тут высоких нет? — спросила бабушка.

— Высокие мужчины маленьких женщин любят, — сказала Маняша упавшим голосом.

— Правда, — согласилась бабушка. Ее ступня спокойно умещалась у деда на ладони. — Маленькая собачка — до старости щенок… Но есть же в конце концов и умные мужчины, для которых не имеет значения, какого размера туфли ты носишь.

— Умные не женятся, — вздохнула Маняша. — А если и решаются на это, то только заради выгоды. С меня-то им какая выгода…

— Пусть даже так, — согласилась бабушка. — Но мне кажется, ты рано на себе крест ставишь. В жизни бывает всякое. И никто не может знать, что случится с ним завтра, если, конечно, на то не будет особого знака судьбы.

И тут бабушка рассказала Маняше историю про то, как она узнала имя своего суженого задолго до того, как познакомилась с Василием Петровичем. Это была замечательная история, которую я потом слышал раз сто. Бабушка любила ее рассказывать по любому поводу. А тут она пришлась как раз к месту. Надо же было как-то поддержать несчастную Маняшу, вселить в нее хоть какую надежду.

Оказывается, есть простой способ узнать имя будущего мужа. Надо только в Крещение, выходя из дому, отщипнуть с дерева почку и положить ее за щеку, а как только встретится мужчина, тут же эту почку разжевать и проглотить. Хочешь — не хочешь, а твоего будущего супруга будут звать так же, как того первого встречного. А если выплюнешь почку, то пеняй на себя — век в девках станешь вековать.

Вот, значит, бабушка идет по улице с почкой за щекой и мечтает, чтобы ей встретился какой-нибудь Константин, потому что так звали очень красивого соседского мальчика, а навстречу ей идет дворник Хабибулла, хромой и с бельмом. Тут бабушка крепко засомневалась: глотать ли ей почку, уж больно страховит был дворник, да еще имя у него какое-то чудное.

Но делать нечего, пришлось проглотить, чтобы не накликать беды, красота красотой, а судьбу лучше не испытывать.

Вот бабушка съела почку и такая тоска на нее нашла, что весь свет не мил. — Все ей мерещится старый Хабибулла со своим бельмастым глазом. И за что бы она ни бралась, все у нее валилось из рук. И так продолжалось до тех пор, пока ее мать, то есть моя прабабушка, не выведала у нее все, как было. Бабушка ей выложила свои страхи, а она расхохоталась: «Дура, — говорит, — ты набитая. Это по-ихнему, по-татарскому, он Хабибулла, а по-нашему — Василий. Он на Василия завсегда откликается».

— Значит, вам так хорошо на роду написано, — еще больше расстроилась Маняша. — А у меня все не как у людей. И знаки такие, что стыдно сказать.

И она рассказала историю, которую бабушка потом не могла вспоминать без смеха.

У них, оказывается, девушки тоже гадали на святках. Но довольно странным образом. В полночь шли они поодиночке к нетопленой бане и задирали юбки перед открытой дверью. Считалось, что если погладит баннушко рукой по голому заду — обязательно быть девке замужем, а нет — надо ждать до следующих святок. Мало того, баннушко давал знать и о благосостоянии суженого. Если погладит мохнатой рукой — так, значит, идти в богатый дом, а коли голой рукой погладит — за бедного выходить.

Вот как-то девушки сговорились и пошли гадать к Маняше. На дворе темно и жутко, со страху казалось, будто из бани доносятся голоса. Долго никто не решался туда пойти. Наконец, нашлась одна бойкая, а остальные сгрудились у крыльца и ждут, что будет. Вдруг бойкая как взвизгнет и — деру от бани. «Погладил, — говорит, едва переводя дух. — Три раза… Сначала лохматой рукой, а потом уж просто так». Девчата стали обсуждать, что бы это значило, и решили, что их подруга три раза выйдет замуж, сначала за богатого, а потом за бедных, но зато еще два раза.

Лиха беда начало. Остальных баннушко тоже не обидел. И, странное дело, у всех получалось, что они будут выходить замуж не единожды.

Но вот пришла очередь Маняши. Заголилась она и ждет своего жребия, а ей коленом под зад, да так, что она чуть не угодила носом в снег. Подруги спрашивают: «Ну, как?» Она им, конечно: «Мохнатой…», а сама как в воду опущенная.

— Да, — сказала бабушка, едва сдерживая смех. — Это ж надо… Не иначе кто подшутил…

— Нет, — покачала головой Маняша. — Мы тайком сговаривались, братик, правда, мой мог подслушать, но он еще несмышленый был, пятый год ему только шел. Нет, видать, так написано на роду.

— Ну вот еще, — сказала бабушка. — Стоит ли на такие глупости обращать внимание. Мне кажется, что все у тебя образуется. Непременно выйдешь замуж, если уж так тебе приспичило. Я сама тебя научу, как приваживать женихов. Я знаю одно такое средство… Оно тебе обязательно поможет, потому что ты не вредная, не то что некоторые тут… Только скажи, не страшно тебе будет выходить замуж?

— А чего бояться-то? — удивилась Маняша.

— Сейчас ты сама себе хозяйка, — разоткровенничалась бабушка, — а замужество, пусть самое что ни на есть счастливое, все равно тюрьма. И даже, может быть, чем оно счастливее, тем эта тюрьма крепче. Так стоит ли… Я вот уж на что душа в душу живу с Василием Петровичем, а нет-нет да и задумаюсь… Захочется, к примеру, мне на лодке покататься или пойти на спевку в клуб, а не тут-то было: белье замочено, капусту надо шинковать…

— А хоть бы и шинковать, — возразила Маняша. — Не для чужого ведь… Вот вы говорите «свобода». А я так не знаю, куда ее девать. По мне свободная баба, все одно что никому не нужная. Вон бродячая собака по помойкам шастает… Куда хочет, туда и бежит, а вздумается пьяному, к примеру, покуражиться — он в нее каменюкой, и никому до этого нет дела… Так что по мне «тюрьма», как вы говорите, лучше. Какой-никакой, а все-таки дом.