Российская психология в пространстве мировой науки - Ирина Анатольевна Мироненко

не может соответствовать сложившемуся там дискурсу. Можно согласиться с А. В. Юревичем, что «скрытая» от Запада советская психология была Западу более интересна, чем современная, «широко открывшаяся ему», однако, причина интереса – не в скрытости или открытости, а в том, что именно мы Западу показываем.

Многие из тех, кто в 90-е ориентировался на западные школы, сегодня ищут новые идеалы.

Однако примеров успешной интеграции среди «западников» достаточно много, и если говорить о публикациях в иностранных журналах как о показателе качества работы ученого, в отношении данной части нашего сообщества этот показатель представляется адекватным.

Последователи национально-специфических теорий. Растущей численностью отличается другая часть профессионального сообщества, которую мы обозначили здесь как «славянофилы». Христианская православная, или религиозно-философская, психология, ряды сторонников которой сегодня ширятся, развивает традиции, заложенные в российской психологии досоветского периода. Это совершенно оригинальное направление в мировой науке, тесно связанное с российской культурой, ориентированное в своей практике на обширный российский рынок, а в своей теории основывающееся преимущественно на русскоязычных источниках и апеллирующее к российской ментальности.

Глобалистических тенденций среди представителей этого направления не наблюдается. Контрглобалистические – сильны.

Применительно к данному направлению публикации в иностранных журналах, конечно же, адекватным показателем качества не являются, и стоит ли ставить сейчас задачу «прорыва» на западный рынок – далеко не очевидно.

В то же время, в перспективе кажется вполне возможной востребованность этого направления в мейнстриме. Известно, что те представители российской религиозно-философской мысли, которые были высланы из страны в 1922 г., оказали существенное влияние на развитие мировой науки, в частности на развитие экзистенциализма.

Последователи субъектно-деятельностного подхода. Что определяет глобалистические и контрглобалистические тенденции применительно к этой группе ученых?

Рассмотрим доводы «за» интеграцию.

Во-первых, именно исследования в русле субъектно-деятельностного подхода в максимальной степени соответствуют представлениям зарубежных коллег о российской психологии, их ожиданиям. Общепризнанно, что для Запада российская психология – это, прежде всего, труды таких ее корифеев, как Л. С. Выготский и А. Р. Лурия: «…образ российской/советской психологической науки, сформировавшийся на Западе <…> можно обозначить как представление о том, что российская психология – это труды таких ее корифеев, как Л. С. Выготский и А. Р. Лурия» [Юревич, 2010 б, с. 79]. И именно к этому направлению (Activity Theory) там сохраняется и даже растет устойчивый интерес. В литературе отмечается, что с годами интерес зарубежных психологов к работам Выготского только возрастает, что проявляется в росте индекса цитирования его работ. По данному показателю он в последние годы опередил многих классиков зарубежной психологии [Юревич, 2010 б; Karpov, 2005]. Интерес к тем истокам данного направления, которые на Западе известны, прежде всего к работам Л. С. Выготского, позволяет рассчитывать и на интерес к работам его последователей.

Таким образом, во-первых, ученых, работающих в русле субъектно-деятельностного подхода, на Западе готовы услышать. Во-вторых, им есть что сказать. У российских психологов есть все основания для полноценного участия в диалоге с Западом. Классические теории, известные на Западе, прежде всего теория Л. С. Выготского, развивались и на родной почве, и развитие это было иным, нежели на Западе, и, возьму на себя смелость сказать, российские психологи продвинулись здесь значительно дальше зарубежных коллег. Так, теория Л. С. Выготского, признанная зарубежными коллегами, воспринимается ими в основном лишь в части описанного им механизма овладения культурой, но не в части понимания подлинно решающей роли культуры в формировании личности, революционного пафоса этой теории: «…культурно-историческую концепцию Выготского мог создать только человек, живший в эпоху революционных перемен, атеист, свято веривший в возможность "формирования нового человека" в рамках марксистской психологии, т. е. исповедовавший иудейско-христианскую идею мессианства в ее новой сайентистской форме» [Петренко, 2007 (1999); с. 141].

Помимо диалога в области известных западному читателю теорий представляет интерес и возможность обсуждения ряда теорий, сложившихся в русле субъектно-деятельностного подхода, которые в России справедливо полагают классическими, и которые остаются на Западе практически неизвестными. Прежде всего я назову здесь теорию Б. Г. Ананьева [Ананьев, 1961;1968; 1977], содержание которой относится к областям, остро актуальным сегодня на Западе: Life-Span Human Development, Personality Impact on Psycho physiological functions etc. [Мироненко, 2007; Mironenko, 2009; 2013].

Таким образом, интеграция данного направления в современной российской науке с мейнстримом, как представляется, мейнстримом не только максимально востребована, но и способна его обогатить.

Нужна ли эта интеграция российским ученым?

Возьму на себя смелость сказать, что, для того чтобы субъектно-деятелъностный подход мог развиваться дальше, он должен быть интегрирован в мейнстрим, только так может развиваться эта российская психология. В самой России сегодня нет необходимых ресурсов, нет соответствующего социального заказа на фундаментальные теоретические разработки такого уровня и такой направленности, нет соответствующих людских ресурсов. Возможно, мы, закончившие университеты до перестройки, – последнее поколение, которое научено понимать эти тексты, владеть этим языком, этим понятийным аппаратом. За нами слой стремительно истончается. Много ли желающих учиться субъектно-деятельностному подходу в современной России? Не думаю, что даже в лучших университетах, сохранивших преподавательский состав, владеющий теорией и методологией субъектно-деятельностного подхода, лучшие студенты стоят в очереди, чтобы заниматься этой проблематикой. Это направление было актуально в другой стране, с другой культурой и другой ментальностью, в других университетах.

Не станет ли «частичная изоляция» от мейнстрима последователей субъектно-деятельностного подхода башней из слоновой кости, отрезанной от источников жизнеобеспечения, от притока свежих сил, от массовой психологической практики и образования в самой России?

Если мы не обеспечим вхождение в мейнстрим разработок субъектно-деятельностного подхода, тех концепций, которые пока не вошли туда, их, скорее всего, ждет судьба артефактов умершей цивилизации. На наш взгляд, интеграция – это вопрос профессиональной состоятельности последователей субъектно-деятельностного подхода и их долга перед учителями.

Однако было бы неправдой сказать, что в группе ученых, развивающих субъектно-деятельностный подход, явно доминируют интеграционные тенденции.

Представляется, что дело в том, что именно применительно к работам данного направления стратегия интеграции сопряжена с максимальными тактическими трудностями. Языковая проблема здесь предстает как проблема перевода понятийной системы нашей научной школы, понятийной системы максимально сложной и изощренной, над которой целенаправленно работали лучшие умы советской психологии, в понятийную систему мейнстрима. Решение этой проблемы предполагает осуществление специальной герменевтики. Нужно объяснить западным коллегам суть наших теорий понятно и на их профессиональном языке (что и по-русски не просто). Но другого пути нет.

Тактика движения к интеграции требует отдельного обсуждения, но соответствующая стратегия в контексте развития субъектно-деятельностного подхода представляется необходимой.

Вопрос о месте российской психологии в мировой науке не сводится к формальным показателям качества работы ученых. Сегодня он является ключевым для профессионального самоопределения российского психолога, с начала своей профессиональной подготовки активно ассимилирующего продукцию зарубежной иноязычной