Токийская невеста - Амели Нотомб

Подумать только, а я еще боялась котла ямамбы! Моя няня недооценила жестокость горной ведьмы. Не суп готовила она из одиноких путников, а быстрозамороженный полуфабрикат — видимо, про запас, для будущего супа. Меня разобрал смех, и эта первая нервная реакция пробудила остальные. Наконец пробежала и спасительная дрожь. Я затряслась, как стиральная машина.

Пытка моя, однако, не прекратилась — сознание, что я не умру, удлиняло ночь, тянувшуюся десятилетия. Я состарилась на целый век: вцепившись в печку, жара которой не ощущала, я много часов лежала и прислушивалась. Сначала слушала вьюгу, которая неистовствовала в горах, а уходя, оставила по себе тяжелое тревожное молчание.

Потом с первобытной надеждой прислушивалась к явлению чуда, известного под названием «утро», — как же долго оно не наступало!

Я тогда поклялась себе: «Всякий раз, когда тебе дано будет спать на кровати, какой бы убогой она ни была, ликуй и плачь от счастья!» По сей день я ни разу не нарушила эту торжественную клятву.

Пока я дожидалась рассвета, мне послышались в хижине шаги. У меня не хватило мужества высунуть нос из-под одеяла, я так и не узнала, реальный это был человек или плод моего обостренного холодом воображения. Я настолько перепугалась, что задрожала еще сильнее.

Маловероятно, чтобы это был зверь: шаги звучали как человеческие. Если же человек, то он наверняка видел мою развешанную одежду и знал, что я под одеялом у котацу. Я могла бы что-то сказать, дать понять, что не сплю, но не находила слов: от страха сознание стало вязким.

Потом шаги стихли, как будто и не бывало. Затаив дыхание, я вдруг услышала, как снаружи сгустилось безмолвие, уловила священный вздох мироздания, предвещающий зарю.

Ни секунды не колеблясь, я выскочила из-под котацу: в хижине не было ни души и никаких признаков чьего-либо пребывания. Меня ждал неприятный сюрприз: мокрая одежда замерзла. Ничего себе холод стоял в приюте! Я засовывала ноги в джинсы, как будто прокладывала дорогу во льдах. Хуже всего мне пришлось, когда спина соприкоснулась с жесткой заиндевелой футболкой. К счастью, мне некогда было анализировать свои ощущения. Выбраться отсюда, прогнать этот холод, вгрызавшийся в меня все глубже и глубже, стало вопросом жизни и смерти.

Невозможно передать, какой я испытала шок, открыв дверь: я словно вырвалась из могилы, не понимая, где очутилась. Я застыла перед незнакомым миром: метель, скрывшая его от меня накануне, погребла его под несколькими метрами белизны. Мой слух все уловил верно: заря вышептывала день. Ни ветерка, ни крика хищной птицы, только ледяная тишина. И нет следов на снегу: моим ночным гостем — если кто-то меня действительно навещал — могла быть только ямамба, которая зашла проверить, сработала ли ее ловушка для одиноких путников, и прикинуть по развешанной одежде, что за добыча ей попалась. Я ее вечная должница, без котацу меня бы уже не было в живых. Но если я хотела оставаться в живых и дальше, мешкать было нельзя: пять часов десять минут утра.

Я устремилась вниз. Какое же наслаждение бежать! Пространство исцеляет все. Нет такой боли, которая устояла бы против распыления себя во вселенной. Не зря мир так велик! Спасаться — значит бежать, язык всегда прав. Умираешь — уноси ноги. Страдаешь — беги. Закон один — движение.

Ночь завлекла меня в ловушку к ямамбе, день освободил меня, вернув мне географию. Я ликовала: нет, ямамба, я не суповое мясо, я живая, и вот тебе доказательство — я удираю, и ты никогда не узнаешь, до чего я невкусная. Моя бессонница была холодной, как снег, но сейчас во мне кипит бешеная энергия вернувшихся с того света, я несусь по горам, слишком красивым, чтобы я согласилась здесь умереть. Всякий раз, когда я достигаю вершины очередного склона, мне открывается мир такой прекрасный и первозданный, что страшно делается.

Страшно, да. Я бегу уже давно, и пора бы мне опознать пейзаж, виденный накануне. Но нет. Неужели метель так преобразила все вокруг? Я хватаю карту и нахожу ориентир — гора Фудзи. Она далеко, но как только появится в поле зрения, это будет означать, что я на правильном пути. Кстати, я нашла наконец место в Японии, откуда Фудзи не видно вообще: это там, где я нахожусь. Прочь отсюда!

Я заблудилась. Непонимание, где я, подстегивает меня, я бегу еще быстрее. Ямамба, я оставила тебя с носом, никто никогда еще не осмеливался сюда зайти, а я здесь, посмотри. Я хвастаюсь, чтобы заглушить ужас. Ночью я избежала смерти, но вот она снова настигает меня. Мне на роду было написано погибнуть в двадцать два года в японских горах. Найдет ли кто-нибудь мое тело?

Не хочу подыхать, поэтому бегу. Сколько может бежать человек? Уже десять часов. Небо — эталон абсолютной голубизны, ни одного облачка. Хороший день, чтобы не умереть. Заратустра спасет свою шкуру. Мои ноги такие большие, они заглотают любые вершины, вы даже не представляете, как они прожорливы.

Но сколько я ни бегу, не узнаю ничего. Каждый раз, взбегая на очередной холм, я молю небо дать мне увидеть мой обожаемый вулкан Фудзи. Я призываю его, как призывают лучшего друга, вспомни, старый брат, как я лежала возле твоего кратера, как кричала, приветствуя восход солнца, мы с тобой одной крови, заклинаю, признай это, признай меня, я же родня тебе, жди меня за этим гребнем, я отрекусь от всех богов и буду верить только в тебя, будь там, я пропадаю, появись — и я спасена, я добегаю до гребня, но тебя нет.

Моя энергия становится энергией отчаяния, я продолжаю бежать. Близится полдень. Скоро уже семь часов, как я блуждаю и забираюсь все дальше и дальше. Мой мотор работает вхолостую, наступит ночь и утопит меня в черном снегу. Настанет конец моего пути по этой земле. Нет, не верю. Заратустра не может умереть, где это видано.

Новый подъем. Я уже ни на что не надеюсь, но все-таки бегу. Терять мне нечего, я сама потерялась. Ноги шагают вверх, но они утратили свой волчий аппетит. Каждый шаг дается дорого. Совсем близко виден гребень, наверняка снова неудача. Я пробегаю последние метры.

Вот он, Фудзи, передо мной. Я падаю на колени. Никто не знает, как он огромен. Теперь я нашла место, откуда он виден целиком. Я кричу, плачу, как же ты безмерно велик, ты, возвестивший мне жизнь! Как ты прекрасен!

Спасение всколыхнуло мое нутро, я спустила джинсы и облегчилась. Вулкан Фудзи, я оставляю тебе зримое доказательство того, что ты спас человека, способного на сильные эмоции. Я смеюсь от радости.

Ровно полдень. Я смотрю вниз, мне нужно теперь просто идти по траверсу, на глазок до долины часов шесть ходу. Это пустяк, когда знаешь, что будешь жить.

Я бегу вниз. Впереди шесть часов солнца и синевы, когда гора Фудзи будет принадлежать мне одной. Но шести часов мало, чтобы вместить мое ликование. Восторг служит мне горючим — лучше горючего не бывает. Никогда еще Заратустра не мчался так быстро и в таком упоении. Я с Фудзи на «ты», я пляшу на гребне. Необыкновенный танец, мне хочется, чтобы он никогда не кончался.

Эти шесть часов — самые лучшие в моей жизни. Я совершаю марш счастья. Я понимаю теперь, почему победная музыка называется «марш». Гора Фудзи заполняет небо, хватит на всех, но сейчас она целиком моя, кто не успел, тот опоздал. Никто так хорошо, как я, не знает, сколь грандиозен и великолепен Фудзи, но это не мешает ему быть отличным попутчиком. Он мой лучший друг. Заратустра не в поле обсевок.

Вот уже долина и закат. Обратный путь был слишком короток на мой вкус. Я поклонилась своему лучшему другу и нырнула в лощину, откуда его уже не видно. Я сразу начала скучать по нему. Я мчусь со скоростью заходящего солнца. Тех мест, где я проходила накануне, я так и не увидела. Конечно, я чудовищно сбилась с пути. До деревни я добралась одновременно с темнотой.

Поезд везет меня в Токио. Я ошеломленно смотрю на людей. На меня никто не обращает внимания. Из чего я делаю вывод, что горная эпопея не запечатлелась на моем лице. На вокзале вхожу в метро. Воскресный вечер, десять часов, мир поражает своей обыденностью. А я, в прямом и в переносном смысле, никак не могу спуститься на землю.

Выхожу на своей станции. Дома есть отопление, кровать и ванна, Крез — жалкий бомж по сравнению со мной. Непрерывно звонит телефон. На другом конце провода живой человеческий голос мне что-то говорит.

— Кто это?

— Что с тобой, Амели, это я, Ринри. Ты меня не узнаешь?

Не могу же я сказать ему, что забыла о самом его существовании.

— Ты так поздно вернулась, я беспокоился.

— Я потом тебе все расскажу. Я безумно устала.

Пока наполняется ванна, я смотрюсь в зеркало. Вся с головы до ног я цвета пепла. Но ни малейших следов ожога. Тело все-таки потрясающая штука. Я залезаю в горячую ванну, и мой организм вдруг освобождается от холода, который в нем застрял. Я плачу от счастья — и уже заранее от отчаяния: спасшиеся в катастрофах знают, что их никто никогда не поймет. Мой случай еще сложнее, я спаслась от чего-то слишком прекрасного, слишком грандиозного. Мне хочется, чтобы люди узнали об этом божественном великолепии. И понимаю, что мне не удастся ничего объяснить.