Дождь прольется вдруг и другие рассказы - Мишель Фейбер

Картина прямо перед ним изображала обнаженную женщину, расчесывающую волосы на берегу пруда, и троих стариков, наблюдавших за ней из-за каких-то кустов. У мужчин были длинные бороды и одежды, а выражение лица такое, как будто они только что увидели неподалеку взрыв бомбы, направляемой лазером. У женщины призрачная, серебристая ткань маскировала пространство между ног, а одну грудь прикрывали блестящие волосы. Она была прекрасна. Ее зеленые глаза светились так же ярко, как эктоплазма в «Охотниках за привидениями». Ее вторая грудь, оставшаяся обнаженной, была так же реальна, как его вожделение. Эту картину он запомнит до самой смерти.

Настало время закрываться, и экскурсовод попросил Скотта и Кристин освободить помещение. К счастью, услышав чужой голос, Кристин проснулась. Отдохнув, она явно чувствовала себя гораздо лучше. Вместе они покинули здание галереи. Теперь уже Скотт ковылял, отставая от сестры. Было шесть часов. Еще два часа назад им следовало быть дома, а им еще добираться.

— Как ты? — спросил Скотт, когда они стояли на автобусной остановке.

— Жива буду, — ответила сестра.

Солнце садилось, и заметно холодало. Обхватив себя руками, Кристин потерла ладони о белый ворс своего свитера. Скотт застегнул куртку. Поддувавший снизу ветер был просто спасением. В паху у него все было распарено и натерто. Единственное, о чем он сейчас мечтал, это прийти домой, раздеться, натянуть пижаму и лечь в кровать. Его сестра мечтала о том же, но он этого не знал.

— Скотт, — она снова взяла его за руку и заплакала. — Спасибо, малыш.

— Да ладно, чего там… старушка, — отмахнулся он, усталый и растроганный.

Стемнело, и сильно припозднившийся или, наоборот, опередивший свое расписание автобус пришел, чтобы отвезти их домой. Еще издалека они увидели, что в доме во всех окнах горит свет, наверное, специально для того, чтобы не так чувствовалось, что дома кого-то не хватает.

И вот они переступили порог дома. Мать была вне себя от ярости, по дому рикошетили женские вопли. Скотт слушал их, остановившись на лестнице на полпути наверх.

Только не бей ее, мысленно твердил он. На ней же семейное проклятье, то, чего ты сама так боишься.

В конце концов голос дочери взял верх над голосом матери.

— Да позвони ты ей! — снова и снова кричала Кристин. — Почему ты просто не позвонишь ей?

Постепенно мать утихомирилась ровно настолько, чтобы позвонить миссис Фуллер. Набираемые цифры тихо отзывались наверху, в пустой комнате Кристин, в отводной трубке, этом коварном устройстве, дополнительном источнике вечных семейных скандалов. Скотт на цыпочках пробрался туда, снял трубку и услышал, как одна мать заверяет другую, что Кристин и ее брат действительно были в картинной галерее. Сколько они пробыли? Ну, не один час. Удивительно, такие молодые! Приятно знать, что не все они болтаются по улицам, смотрят пошлые американские фильмы и попадают в неприятности в дурной компании.

Скотт услышал щелчок, это мама повесила трубку внизу. Дом затих. Теперь все будет в порядке. Скотт пошел в свою комнату и там, за закрытой дверью, наконец вытащил из штанов мятый, мокрый и рваный журнал. Это были «Пышногрудые красотки». Он открыл его, пролистал. Там хватало волос на лобке, бледно-розовых промежностей, женщин, поддерживающих свою грудь руками, — всего того, что его так занимало. Но сегодня он слишком устал, его так переполняли чувства, в которых он не мог разобраться, к тому же, не все они были его чувства. Завтра, завтра он хорошенько рассмотрит этих женщин, он выберет ту, у кого тело как раз такое, как надо, и покажет им, чего он стоит. Сегодня он просто не готов.

Он залез в ванну и вымыл все свое тело старательно, с любовью, время от времени изображая подводную лодку, когда густая ароматная пена смыкалась над ним. Затем он вытер нежную сморщившуюся кожу в паху самым мягким полотенцем, какое смог найти, и присыпал тальком, после чего лег в постель и смотрел, как ракеты «Тандерберд» 1 и 3 кружат под потолком в лунном свете. Журнал был спрятан под кроватью — маленькая бомба с часовым механизмом.

— Спокойной ночи, Скотти, — шепнула Кристин через дверь несколько минут спустя, но он ее уже не слышал, он был далеко, в мире эротических грез.

Нина и ее рука

(пер. И. Кормильцев)

В последнюю ночь, которую Нина и ее рука провели вместе, рука беспокойно двигалась под подушкой, словно пыталась дотянуться и погладить Нину по лицу. С недавних пор Нина спала как убитая, не шевельнувшись ни разу с момента, когда гас свет, и до самого звонка будильника, поэтому рука привыкла проводить время в неподвижности, скрючившись в тесном пространстве под теплым комком полиэстера. Нина отрывала голову от подушки, и тогда рука выползала на свет — маленький, изящный пучок бледно-розовых пальчиков.

И тут же принималась за работу: взмывая в воздух, словно дрессированная птица, она выключала стоящий на тумбочке будильник и принималась протирать сонные Нинины глаза. Каждое утро первые впечатления руки были одними и теми же: слегка деформированная пластмассовая кнопка будильника, влажные податливые веки хозяйки и приятное ощущение сонных кристалликов на кончике указательного пальца. Рука любила, когда ее звали на помощь, заставляли работать. Ей волей-неволей приходилось смиряться с долгими ночами безделья — после этого деятельное служение выглядело как настоящий прорыв к свободе.

Иногда ночи тянулись невыносимо долго, и тогда, пока Нина спала, рука выползала из-под подушки и начинала в одиночку исследовать простыню. Особенно приятно бывало забираться в отдаленные места — туда, где простыня всегда оставалась прохладной, — и случайно находить там оброненные хлебные крошки или же, трепеща в предвкушении удовольствия, выбираться из-под одеяла в темную пустоту ночной спальни. Время от времени рука посещала другие части спящего Нининого тела — те, которым хозяйка не уделяла, судя по всему, должного внимания в дневное время, — и нерешительно прикасалась к ним, словно спрашивая, не может ли она что-нибудь для них сделать.

Впрочем, в последнее время — с тех пор как Нина пошла работать на фабрику и стала спать гораздо крепче обычного — рука редко отправлялась в подобные странствия. Скука восьмичасового лежания под подушкой была все же предпочтительнее повторения того недавнего происшествия, когда ее во время обследования нижней половины тела Нины неожиданно придавило Нининым бедром. За этим последовала целая гамма ощущений: некоторые из них поначалу показались руке даже приятными, но к утру ее самочувствие стало просто ужасным, и она поняла, что, должно быть, это похоже на смерть.

Бездвижное ночное лежание вознаграждалось удовольствиями — не бог весть какими, зато разнообразными. Разумеется, то были сплошь банальные удовольствия: откинуть одеяло, взять стакан с водой, осторожно поднести его к Нининым губам, — но все они представляли собой маленькие чудеса координации, тем более удивительные, что желания, стоявшие за ними, были самыми элементарными. Затем следовало вставание с кровати, когда одно-единственное обманчиво плавное движение упершейся в край матраса руки заставляло все Нинино тело — словно поплавок на волнах — качнуться вперед, выпрямиться и затем утвердиться в вертикальном положении посреди спальни.

Сегодня, встав с кровати, Нина что-то сказала, а может, просто невольно пожаловалась на жизнь. Сказанные Ниной слова не были обращены ни к руке, ни к какому-либо другому живому существу, поскольку в настоящее время Нина жила одна. Протест выражался в терминах, которыми обычно описывается половая активность, но тем не менее никакого прямого отношения к сексу не имел. Зато имел самое прямое отношение к нежеланию Нины идти на фабрику.

Рука Нины отвела хозяйку в туалетную комнату, помогла ей усесться на унитаз, а затем и подтереться. Прежде руке приходилось также наполнять ванну, а затем производить целый ряд сложных манипуляций с кранами, флаконами шампуня и мылом. Покрытая белой пеной, рука шустро скользила по всей поверхности Нининого тела, выписывая на нем зигзаги. Но с тех пор как Нина начала работать на фабрике, времени на ванну не хватало.

Чувства Нины часто были полной загадкой для ее руки. Рука мучительно пыталась понять, почему, например, слезы можно вытирать где угодно, а мочу — только в специальной кафельной комнатке с зеркалом. Кроме того, Нинины переживания часто не имели видимой связи с тем, к чему в настоящий момент прикасалась ее рука; кроме физического мира Нина, судя по всему, воспринимала еще и какой-то другой, который рука не могла ни потрогать, ни оттолкнуть.

Несмотря на все эти загадки из области сверхъестественного, задача руки оставалась предельно ясной: обеспечивать связь между Ниной и миром реальных вещей.