Небо падших - Юрий Поляков

Оргиевич закончил воображаемую дуэль с королевским посланником и теперь сдавливал что есть силы ладонь скривившегося от боли Оссеина, объясняя таким образом, какое мощное у русского президента рукопожатие.

– Говорят, он хворает? – спросил знаменитый актер, расправляя слипшиеся пальцы.

– Враки… Он здоров, как…

В этот миг Оргиевич увидел Катерину, уплывающую из зала под руку с Антуаном. Сынок на ходу демонстративно помахал ручкой папаше. Министр профессионально оценил извилистую Катькину походку и просветлел, чувствуя себя, очевидно, частично отмщенным. У самой двери Катерина полуобернулась, отыскала налитые кровью кабаньи глаза Любимого Помощника и оставила ему на память ласковую улыбку Юдифи, прощающейся с головой Олоферна.

– Сука!

– Простите, недостаточно понял? – оторопел Робер Оссеин.

– Это я не вам.

На следующий день вся бульварная парижская пресса была переполнена издевками над Любимым Помощником. И даже в одной респектабельной газете появилась вроде бы невзначай карикатурка, изображающая лихого галльского петушка, который гвоздями прибивает раскидистые оленьи рога к мохнатой голове незадачливого русского медведя.

Прощальный вечер в посольстве не в пример «бордельере» проходил траурно.

– Сука! – страдал от бессильной ярости Оргиевич. – Какая же она сука!

– Мы вас предупреждали,– от своего и моего имени вздыхал временный поверенный, нацепивший затемненные очки – специально, наверное, чтобы скрыть радость в глазах.

Я же молчал, как человек, потерявший под ударами судьбы веру в справедливость, и пил фужер за фужером. Я, кстати, почти не притворялся, понимая: теперь уж точно судьба развела меня с Катькой навсегда.

– Ну что ты, Павлик, убиваешься! – утешал меня временный поверенный. – Радоваться надо, что от такой заразы избавился!

– Она сломала… – Я вдруг захотел объяснить ему свое горе.

– Что сломала?

– Иглу…

– Какую еще иглу?

– Ты не поймешь…

– Не хнычь, Павло. – Хмельной Оргиевич взял меня за волосы и несколько раз, утешая, стукнул лбом о край стола. – Это мы ее сломаем. Нака-ажем!

– Накажем! – мстительно кивнул временный поверенный.

– Накажем! – повеселели Гоша и Тенгизик. До этого они были печальны: блондинку накануне увезла «скорая помощь».

11. НАКАЗАНИЕ

Из Парижа я полетел на Майорку. Во-первых, надо было развеяться и отвлечься. Во-вторых, я соскучился по дочери. В-третьих, жена жаловалась по телефону, что каскадер совсем оборзел и ходит налево. Надо было привести его в чувство. Время я провел неплохо, даже в охоточку наведался в законные Татьянины объятия и лишний раз убедился в том, что Катерина – потеря невосполнимая. Говорят, мы пользуемся всего пятью процентами мозга. Большинство женщин примерно настолько же используют и свое тело. Я даже не стал бранить каскадера за левизну в сексе, посоветовал ему блудить поаккуратнее – и мы отлично постучали в теннис, причем он уважительно проиграл мне почти все геймы. Огорчило меня только то, что Ксюха говорила по-русски уже с акцентом…

Москва встретила меня как победителя. Все знали о моем триумфе в Ле Бурже и особенно про то, как я закорешил с Любимым Помощником. Телефон звонил непрерывно, совершенно недоступные прежде банки предлагали мне кредиты на фантастически льготных условиях, а крутые воротилы назойливо зазывали в свои команды. Знаменитый телекомментатор Компотов вдруг пригласил меня в свою передачу «Бой быков» и, почесывая неопрятную бороду, уверял, что если бы в России вместо ста пятидесяти миллионов дармоедов было десять миллионов таких парней, как я, то Отечество процветало бы. НТВ сняло про меня телеочерк под названием «Икар». О статьях и интервью в газетах и журналах я просто не говорю…

А мне было тошно, хотя сразу несколько смазливых моих сотрудниц выразили настойчивое намерение заменить на посту сбежавшую Катьку. Преснятина. Я хотел отвлечься – завел роман с одной певицей. Известной. Ну очень известной. Неделю было приятно сознавать, что эта знаменитая дура и микрофон держит в кулачке совершенно так же… Потом стало скучно. После работы я сидел дома один-одинешенек, пил и, выдвинув ящик с «гербарием», перебирал разноцветные скомканные платки, действительно чем-то напоминавшие ворох прошлогодних листьев. Они даже пахли не сочащейся женской плотью, а горьким лиственным тленом. Каждый вечер я давал себе слово отдать эти платки в стирку, но каждое утро почему-то не отдавал…

Так продолжалось до тех пор, пока наш человек в МИДе не сообщил потрясающую информацию. Оказалось, после моего отъезда из Парижа события разворачивались совсем не так, как я предполагал. Министр авиации, еще не оправившийся от измены своей тощей топ-модели, получил от французских спецслужб еще один удар – достоверные сведения о том, что новая подружка его сыночка инфицирована СПИДом. Откуда они это узнали, вычислить было несложно: все-таки временный поверенный, старый лисяра, не зря столько лет жрал свой чекистский хлеб! Несколько дней, пока проводились тестирования и анализы, Антуанелло трясся, как мартышка, очутившаяся на Северном полюсе. Папаша тоже пострадал: коллеги из правительства, очевидно по гигиеническим соображениям, перестали подавать ему при встрече руку. Газеты закричали о его политической изоляции и скорой отставке. Один журнальчик изобразил, как министр одевается, чтобы идти на заседание кабинета, а лакей вносит ему вместо костюма огромный гондон. Впрочем, медики информацию спецслужб не подтвердили – и все обошлось, если не считать, что Антуаша от переживаний угодил в нервную клинику.

Катерину же, сильно избитую, в двадцать четыре часа выслали в Россию. Как донес из Шереметьева другой мой человек, у трапа ее встречали Гоша и Тенгизик. Я понимал; спасать ее от гнева Любимого Помощника – то же самое, что останавливать собственной шеей падающий нож гильотины – но все-таки решил прорваться на прием к Оргиевичу и выпросить у него Катькину жизнь. Однако тот, как назло, улетел в Австралию по личному указанию Президента – изучать тамошние страусиные фермы. Оставалось ждать и надеяться, что до его возвращения Гоша и Тенгизик ничего ей не сделают. Надеяться…

«Эх, Катька! Ты все-таки доигралась». И вдруг через несколько дней у меня в офисе раздался звонок особого, аварийного телефона, номер которого был известен очень немногим.

– Привет, Зайчуган! Как поживаешь?

– Привет! – Сердце радостно курлыкнуло, но сдержался.– Ты откуда?

– Из дома. Ты рад меня слышать?

– Конечно! Но ты же вроде в Париже решила остаться? – Чувствуя какой-то подвох, я решил сработать под наивного.

– Я передумала, – ответила она, не сумев скрыть досаду,

– И давно ты в Москве?

– Недавно, но у меня уже новые друзья!

– И кто же?

– А ты помнишь Гошу и Тенгизика?

– Ты, видимо, что-то путаешь: инсульт у Братеева, а у меня с головой все в порядке. Конечно, помню.

– Ну, если у тебя с головой все в порядке, ты, наверное, уже понял, зачем я звоню?

– Ты хочешь попросить прощенья и вернуться на работу? Я тебя прощаю.

– Нет, я хочу попросить денег,

– Много?

– Много.

– А если я не дам?

– Дашь.

– Это почему?

– А потому, что я рассказала моим новым друзьям о твоих счетах в Швейцарии. Гоша и Тенгизик были просто поражены, что на авиации можно столько заработать!

– Стерва-а-а!

– Спасибо за комплимент! Когда придешь в себя – перезвони. Я дома. Только что из ванны. А как там наш «гербарий», ты его не выбросил еще? Мой телефон, как и отношение к тебе, Зайчуган, не изменился…

Минут десять я сидел, уставившись на попискивающую трубку телефона. Приехали… Конечно, женщины для того и существуют, чтобы обирать мужиков. Но есть же цивилизованные способы – дорогие подарки, рестораны, путешествия… А вот так, за горло, да еще после всего, что она натворила в Париже! Это уже какой-то запредельный сволочизм! И что за манера делать из моей половой жизни проходной двор! Теперь вот эти два дуболома – Гоша и Тенгизик! Да за такие вещи надо… Но нет, сейчас главное – успокоиться. Успокоиться и во всем разобраться. По порядку…

Вполне возможно, она просто блефует, финансовые документы Катька видеть могла? Могла. В переговорах со швейцарскими банкирами участвовала? Участвовала… Значит, не блефует. Говорила мне мама:

«Учи, сынок, английский!» Дура-а-ак! Если эти Гоша и Тенгизик захотят меня схавать – никто не поможет, никакие Любимые Помощники. Хорошо – прорвусь я к Оргиевичу. И что я ему скажу? «Гоша и Тенгизик отбирают у меня денежку из швейцарского банка!» – «А откуда у тебя, простого российского бизнесмена, деньги в швейцарском банке? – удивится Владимир Георгиевич.– Что ж ты, поганец, возрождающуюся Россию обжуливаешь?!»