Барабаны летают в огне - Петр Альшевский

А если необъективно? – проворчал Онисифор.

То великолепно. Ладно, сейчас не обо мне, а о высокородной госпоже Гунь. Как и многие из ее сословия, она была сумасбродкой. Мужа у моей бабушки отбила, бесподобным сексом с ним упилась и жизнерадостность из нее утекла. Закрома у тебя набиты, мужик тебя дерет, для какой женщины это ПОЗИТИВНОСТЬЮ НЕ ПОСЛУЖИТ? Но госпожу Гунь взяла в оборот неотгоняемая грусть.

Обзаведись моя бабушка кем-нибудь взамен мужа, госпожу Гунь, наверно бы, отпустило, но соглядатаи доносили ей, что моя бабушка одна. Она покинута, глаза у нее всегда на мокром месте, развеселись она, и госпожи Гунь настроение бы подскочило, но здесь-то хмурь чем выполешь…

Клоуна бы ей на дом заказала, промолвил Ферастулос.

Госпожа Гунь моей бабушке? – процедил Куперидис. – Мужа я у вас забрала, и вы плачете, но вот вам клоун, и вы, пожалуйста, смейтесь? В сознании у тебя деформация… неисправимая.

А в Китае приглашенные на дом клоуны лишь попыткой вызвать смех ограничиваются? – осведомился Ферастулос.

А где-нибудь их обязанности простираются дальше? – переспросил Куперидис.

В Келокедаре. У тебя в Келокедаре никого?

С КЕМ-ТО ИЗ КЕЛОКЕДАРА жизнь меня сводила, пробормотал Куперидис. Вспомнил, с кем! Помиримся с ним мы нескоро.

Буйно, похоже, рассорились, промолвил Ферастулос. Ты-то хоть навешал ему не меньше, чем он тебе?

Мы в Перистероне, за столиком кафе с ним сошлись, сказал Куперидис. Поддали и языки развязались. Каждый пил свое, но затем он рюмку мне, я ему, он мне сказал, что он из Келокедара, а я ему, что в банке работаю.

Из кафе мы на дискотеку, с нее на какую-то тусовку, гульнули мы с ним угарно. Ему силы часов в пять утра изменили, а я бы в пять дерево вырвал, настолько они меня переполняли.

В ШЕСТЬ ПОПЛЫЛ И Я. В части города мы не моей, на горизонте никакие привычные черты не маячат, а мне и его куда-нибудь довести надо и на службу через час поспеть.

Я ему втолковываю, что таскать его до полудня я не смогу и поэтому ты, друг, оглядись: на что ты в состоянии рассчитывать там, где мы с тобой находимся? У тебя тут рядом квартира твоя, твоего брата, твоей любовницы, кому мне здесь тебя сбросить удастся?

Деньги мы прокутили и следовательно в такси мы садиться не будем, но если ты мне не скажешь, к кому нам с тобой направляться, на лавку в скверу ты сядешь.

Название улицы, номер дома, пробормочи он это, мы бы туда пошли, но он пробормотал, что я дырявый презерватив.

Сразу же осекся и уважительно сказал, что он хотел мне сказать, что у меня память дырявая. Разве он мне не говорил, что он из Келокедара? И что за братья с любовницами? откуда они у него в здешних краях возьмутся? И что у меня за банк? Какой банк к семи утра своих специалистов собирает?

Я ему поведал, что начальники отделов прибывают к десяти, всякие операционистки к девяти, ну а я к семи.

УБОРЩИК Я В БАНКЕ.

Когда сказал тебе, что в банке работаю, я сказал тебе, как оно есть. Не по-королевски устроился, но не стыжусь и… и на меня ливануло! Да с кем я, мать твою, пил, заверещал он, моим положением оскорбясь, да с уборщиком я бы хрен бы, наша с тобой встреча научит меня быть осторожнее и конкретнее вызнавать, с кем я бокалами чокаюсь и в компании появляюсь, для народа же не тайна, что ты уборщик, а я был с тобой и про меня безусловно подумают что-нибудь от меня отваживающее: что я вожусь с плебсом, что у меня… или что я сам плебс! Что и с меня ручьи пота в низкой производственной сфере сходят. Невозможно представить! Больно даже попытаться вообразить!

Он с Келокедара, будто с Олимпа, и ему больно. А с носка по яйцам не больно?

Ты ему что ли туда наварил? – поинтересовался Ферастулос.

Дурновкусие, но пробить мне захотелось ниже пояса. Когда я еще не ударил, но уже знал, что ударю, у меня относительно себя самого пришла мысль, что я, глядите-ка, БЕЗ ТОРМОЗОВ. Знаю, что кого-либо бить нехорошо, знаю, что подобного удара он в принципе не заслужил, но так же знаю, что по яйцам он у меня огребет. Мой ботинок – самолет, а его пах – гора, и сейчас самолет в гору врежется. И скорость полета моего самолета будет предельной!

В каменную гору вы бы его столь смело не направили, промолвил Онисифор. Надеюсь, беззащитно согнувшегося вы не добивали?

Пить не умеешь – не оперируй, усмехнулся Куперидис.

Это хирургов шуточное высказывание? – спросил Онисифор.

Оно к тому, что нет мастерства под хмельком резать – с алкоголем сдержись. А не то оперируемому кончина, тебе тюремная кручина, о заключении меня под стражу подумалось и мне. И я не разошелся.

Но мы же от тебя слышали, что ты без тормозов, сказал Ферастулос.

В гневе да, но гнев после результативного попадания по яйцам у меня прошел. ШИКАРНАЯ МЕРА ВОЗДЕЙСТВИЯ вышла! Его для его же будущей пользы осадил, а сам чудесно преобразился и не каким-нибудь уставшим ничтожеством, а гордым, освежившимся человеком убираться в банк двинулся.

В банке страны Китай вы были архивариусом, промолвил Онисифор. А в банке Кипра с помойным ведром. Произошло так, что квалификацию вы набрали или потеряли?

Что до уборщика, сказал Куперидис, то им я работал перед тем, как не работать нигде. Расчет за подметание и вытирание получил и в нынешнюю вольницу выдвинулся. Китайский банк имел место задолго до этого. В Китай я с бабушкой поехал.

Не втроем? – спросил Ферастулос.

С кем втроем?

Ты, бабушка и госпожа Гунь.

Достопочтенная госпожа Гунь свой грех чувствовала. Все годы, что она с уведенным у бабушки мужем прожила – бабушка давно на Кипре, отобранный у нее супруг ею уже порядком подзабыт, а для госпожи Гунь тяжесть содеянного нарастает, В ТРЯСИНУ ВИНЫ ЗАТЯГИВАЕТ, от китайской диаспоры на Кипре она узнает, что бабушка замуж больше не вышла.

Через год новый запрос.

Нет, отвечают, официально она ни с кем, да и внебрачно, кажется, тоже. Видимо, говорят, замены мужа Небеса для нее не предполагают.

Они говорят, а госпоже Гунь передаваемое ими идет лишь в доказательство того, что она сама думает. У бывшего мужа о моей бабушке, наверно, и мыслей вскользь не бывает, а в уме госпожи Гунь она держится, никуда не вываливаясь.

Если извилины – паутина, то бабушка – ползающий по ней паук.

Мужчину любишь, от его члена млеешь, но в тебе кричит, что ОН НЕ ТВОЙ! Началось с нашептывания, а затем словно регулятор громкости стали подкручивать.

Каждый год, проходя, на миллиметр вправо.

Вытолкать мужика назад к твоей бабке она не порывалась? – спросил Ферастулос.

В Китае он в номенклатуру пробился, а на Кипре ему что, в порту рыбу сортировать? Его бы и не выпустили. А госпоже Гунь он выездные документы справил и впитывать кипрские впечатления ее отпустил. Первостепенная задача у тебя – УСПОКОЕНИЕ СОВЕСТИ, ну и катись. Выпрашивай свое прощение.

Прощение выпрашивают, кивнул Онисифор. Можно выбить показания, но не прощение.

Чтобы из уст вырвалось: «Я тебя прощаю», промолвил Куперидис, пойдет и молоток, и дубинка, но сказано будет не от души. К желаемому не приведет и подкуп. Царь Филипп, отец Александра Македонского, говорил, что «осел, нагруженный золотом, возьмет любую крепость», но если бы госпожа Гунь дала бабушке сто долларов, и бабушка бы залепетала, что все былое это полностью искупает, госпожа Гунь за чистую монету ее слова бы не приняла.

Сто долларов – не разговор, сказал Ферастулос. А сто не долларов, а тысяч долларов, а?

ЗА ТАКУЮ СУММУ, протянул Куперидис, прощение моей бабушки, думаю, было бы искренним. Но госпожа Гунь денег нам не привезла. К колоссальному изумлению бабушки поселиться она захотела у нас. Бабушка ее впустила, но с госпожой Гунь сосуществовала молчком. А потом меня на госпожу Гунь бросила и дней на шесть запропала.

Возвратилась с синяками и перегаром разя? – спросил Ферастулос.

Когда напоминающей о всем плохом женщине предлагаешь съехать, а та лишь головой мотает, уезжать надо самой. Вместе со мной. В Никосии бабушка обходила разных китайцев насчет работы где-то, помимо Кипра. В Китае она заручилась гарантией получения места на Кипре, а на Кипре ей подкинули Грецию. В Мьянму или Лаос мы бы не поехали, но в Грецию НА ПАРОХОДЕ ВЫПЛЫЛИ.

А ваша бабушка, я забыл, по специальности кто? – спросил Онисифор.

На кого-то конкретно она не училась, но из того, чем зарабатывают необразованные женщины, проституцию вы вычеркните, а остальное относите к ней смело. Вышивать, стирать, готовить, на стройке тачки возить, в ветеринарной лечебнице вырывающегося добермана удерживать, в прибрежном магазине товары маркировать – в Греции она устроилась в магазин. Мы с судна сошли и после таможни сразу в магазин.