От первого лица. Разговоры с Владимиром Путиным - Наталья Геворкян

Я положила девчонок в одну постель, чтобы им было теплее. И вдруг часа в три ночи стук в дверь. Я испугалась, потому что, кроме нас троих, на даче никого не было. Оказалось, приехал Владимир Владимирович, освободившись наконец от Тернера. Он сразу все включил, и дом быстро согрелся.

Я его таким раньше не видела. Нельзя сказать, что он был не в своей тарелке, выбит из колеи, совершенно потерян и не знает, за что завтра хвататься и куда бежать. Нет, этого не было. Чувствовалось, что в его голове все равно есть какой-то стройный план. И все-таки я Владимира Владимировича никогда таким не видела.

В три ночи он приехал, а в семь утра уже уехал. А я осталась с девочками до вечера, пока из Калининграда не приехала Екатерина Тихоновна, мама Людмилы Александровны.

— Как она узнала?

— Я послала ей телеграмму. Может быть, Людмила Александровна будет меня ругать, когда узнает, но это я сделала и попросила, чтобы она приехала. Конечно, с согласия Владимира Владимировича. Дети были с ней, пока Людмила Александровна не выписалась из больницы.

— Она долго выздоравливала?

— Месяца полтора или даже два она пролежала в больнице. Там ведь еще и перелом основания черепа обнаружили. Это их волновало гораздо больше, чем трещина в позвоночнике.

ЛЮДМИЛА ПУТИНА:

Уже когда мне сделали операцию на позвоночнике, я лежала в реанимации и все время говорила врачам, что у меня шевелятся челюсти. А они шутили: «Ничего, новые вставим». Но потом хирург, который меня оперировал, все-таки обратил на это внимание, и на всякий случай мне сделали снимок. Тут перелом основания черепа и обнаружился. Сделали еще одну операцию, начали лечить, но теперь я понимаю, что у врачей были очень большие сомнения в успешном исходе. Шансов почти не было. Мне повезло, что я выкарабкалась.

Жалко только, что шею разрезали с двух сторон: спереди и сзади. До этой истории там был в целом неплохой дизайн.

— Испугали вас этим диагнозом?

— Нет, не особенно, потому что это было в реанимации, в бреду. Только мне было очень жаль моей шеи. Я стала плакать. А Валерий Евгеньевич, хирург, когда узнал, почему я плачу, сказал: «Вот дурочка! У нее позвоночник и череп переломаны, а она из-за шрамов на шее плачет!»

А я плакала. Я боялась, что будут видны эти шрамы. А на самом деле они оказались совсем незаметными.

МАРИНА ЕНТАЛЬЦЕВА:

Она лежала в больнице в общей палате на четырех человек, пока не затянулась сама собой эта трещина в основании черепа. И Владимир Владимирович, и девочки, и я все время навещали ее.

ЛЮДМИЛА ПУТИНА:

Когда я вышла из больницы, то первые две недели просто ползала по квартире.

Постепенно стала кое-что делать. Но в итоге в нормальную жизнь входила два-три года.

Через пару месяцев всей семьей поехали в Испанию. Все отдыхали, я долечивалась.

«С ружьем спокойней»

СЕРГЕЙ РОЛДУГИН:

Однажды Володя приехал ко мне на дачу со своим шофером. Мы посидели, поговорили.

Пошли спать. И тут я вижу, что он кладет помповое ружье рядом с собой. Видимо, какие-то проблемы возникли. Я говорю: «Вовка, ты чего? Думаешь, помповое ружье тебя спасет?» Он отвечает: «Спасти не спасет, но так спокойнее».

Это было в последний год его работы в мэрии, когда началась предвыборная кампания Анатолия Собчака.

С самого начала было ясно, что выборы мэра в 1996 году будут сложными для нас. Я чувствовал, что происходит, и сразу сказал Анатолию Александровичу, что эти выборы будут очень тяжелыми.

В 1992 году в том, что Собчак стал первым всенародно избранным мэром города, определенную роль сыграл я. Убедил многих депутатов ввести в Петербурге, так же как в Москве, должность мэра. Собчака, как председателя Ленсовета, в любую секунду могли снять те же депутаты.

В конце концов Собчак согласился с тем, что пост мэра вводить надо, но у него не было уверенности в том, что это предложение пройдет, потому что у него были достаточно конфликтные отношения с подавляющим большинством депутатов Ленсовета.

При этом популярность среди населения была очень высокой, и депутатский корпус понимал, что если они проголосуют за введение должности мэра, то Собчака точно выберут. А этого не хотели. Депутатов устраивало, что они всегда как бы держали Собчака на крючке.

Но мне все-таки удалось часть депутатов убедить в том, что это будет целесообразно для города. Кроме того, удалось мобилизовать руководителей районов города, которые придерживались такого же мнения. Они не имели права голоса, но могли повлиять на своих депутатов.

В итоге решение о введении поста мэра было принято Ленсоветом с перевесом в один голос.

Спустя четыре года стало ясно, что для победы нужны профессионалы, технологи для работы по предвыборной кампании, а не успешные переговорщики с депутатами. Это совершенно разные вещи.

— Вы давали Собчаку какие-то советы по тому, как вести кампанию?

— В принципе я ему сразу сказал: «Знаете, теперь совсем другой уровень, здесь нужны специалисты». Он согласился, но потом решил, что сам будет руководить предвыборной кампанией.

— Самонадеянно?

— Трудно сказать. Ведь знаете, кампания, специалисты — все это требовало больших денег. У нас их не было. Вот Собчака полтора года преследовали неизвестно за что, якобы за квартиру, которую он купил за счет города. Но на самом деле у него не было денег ни на квартиру, ни на предвыборную кампанию, потому что мы не занимались извлечением средств из бюджета города. Нам даже в голову не приходило, что можно найти таким путем нужные суммы.

Вот Яковлеву эти суммы были предоставлены. За счет Москвы. Потому что его поддерживали как раз те люди, которые организовали работу против Собчака.

— Там тогда активно Коржаков играл против…

— По имевшейся у нас тогда информации — и Сосковец тоже. Потом подключились и правоохранительные органы. Играли они очень грязно.

Где-то за полтора года до выборов приехала комиссия, назначенная руководителями трех ведомств — ФСБ, МВД и прокуратуры. Завели несколько уголовных дел. Собчака сделали свидетелем по двум из них. А в ходе предвыборной кампании послали запрос в Генеральную прокуратуру: проходит Собчак по уголовным делам или нет. В тот же день получили ответ: да, проходит по двум уголовным делам, — но, естественно, не написали, что свидетелем. Размножили ответ в виде листовок и разбросали с вертолета над городом. Вот это прямое вмешательство правоохранительных органов в политическую борьбу.

Собчак решил сам руководить штабом. Потом подключилась Людмила Борисовна, его супруга. И он объявил, что она будет возглавлять штаб. Мы переубедили его и ее, потому что не были уверены, что ей станут подчиняться все, кто нужен для работы в штабе.

Пока решали, кто будет руководить кампанией, упустили массу времени.

Перед первым туром мы с Алексеем Кудриным, который тоже был заместителем Собчака, решили все-таки включиться. Но Собчак сказал, чтобы я продолжал заниматься городом. Надо же было, чтобы кто-то занимался хозяйственной деятельностью пятимиллионного Петербурга в тот период.

Тем не менее в последний момент, между первым и вторым турами, мы с Кудриным еще раз все же попытались включиться, но это было уже бессмысленно.

Выборы мы благополучно продули.

«Короче, я решил уйти»

Еще некоторое время после поражения я сидел в кабинете в Смольном. Шел второй тур президентских выборов, а я был в санкт-петербургском отделении штаба Ельцина и активно там работал. Новый губернатор Владимир Яковлев сразу не стал выгонять меня из кабинета, но как только президентские выборы закончились, меня довольно жестко попросили освободить помещение. К тому времени я уже отказался от предложения Яковлева сохранить за мной пост заместителя мэра. Он сделал его через своих людей.

Я считал для себя работу с Яковлевым невозможной, о чем ему и сообщил.

Тем более в процессе предвыборной борьбы я был инициатором заявления, в котором все чиновники мэрии подтвердили, что в случае поражения Собчака они покинут Смольный. Было очень важно высказать консолидированное мнение, чтобы все люди, которые работали с Анатолием Александровичем, с его администрацией, поняли, что его проигрыш — это крушение и для них. Хороший стимул, чтобы все включились в борьбу.

Мы тогда собрали журналистов и сделали открытое заявление для прессы, которое я озвучил. Так что после этого мне оставаться в мэрии было просто неприлично.

К тому же в ходе предвыборной кампании я несколько раз прошелся по Яковлеву. Уже не помню, в каком контексте, но в одном из телевизионных интервью я назвал его иудой. Как-то так к слову пришлось, и я его приложил.

Хотя отношения с Яковлевым у нас от этого лучше не стали, но, как ни странно, все-таки сохранились.

Но все равно остаться я не мог. Впрочем, как и многие другие сотрудники.