Дневник простака. Случай в гостинице на 44-й улице - Марк Гиршин

В моем колодце стало почти бело, значит, день сегодня сухой и холодный. Я видел, что никому больше не хочется разговаривать. Полицейский с удовольствием вылез из-за стола и поправил за собой накидку на кровати, старичок тоже поднялся и старичок перевел полицейского: мы вам благодарны, вы нам очень помогли, если возникнет необходимость выяснить какие-либо проблемы, могли бы мы к вам прийти еще раз? Я, конечно, согласился. Затем полицейский попросил разрешения помыть руки и пошел в туалет. После него с такой же просьбой ко мне обратился старичок. Когда они уходили, я спросил, что мог бы означать красный свет, который жгут в номере напротив круглые сутки, вот он и сейчас горит. Полицейский снисходительно ответил, что я должен спросить об этом у хозяина гостиницы. Старичок от себя добавил, еще лучше об этом спросить у кого-нибудь из персонала, хозяин может быть занят серьезным делом. Он собирался еще что-то объяснять, но я хотел, чтоб они поскорее ушли, и потому перебил его, сказав, что, как я слышал, в Америке каждый может делать, что хочет, только чтоб старичок больше не затруднял себя объяснением. Он закивал головой: да, да, вы можете не волноваться, просто насельникам так нравится. Полицейский протянул мне руку, и мы попрощались. Его ладонь была большая, теплая, вообще он производил приятное впечатление. Мы уже пожали друг другу руки, но старичок все не уходил, и полицейский тоже остановился. Я помню, был такой русский обычай, с просветленным лицом обратился ко мне старичок, через порог не пожимать руки, теперь его уже нет? Я ответил, что есть, но я забыл. Старичок был очень доволен, что я ошибся. Видите, сказал он, подняв палец, а я помню! И они ушли.

Вот и весь допрос. Кажется, все существенное я записал, если что-то пропустил, допишу потом. Сейчас пойду куплю газету, узнаю, что произошло с Вовой.

Я спустился вниз. За стеклом администратора стоял мой враг. Он крикнул мне: «Эй, мистэ!..» — и поманил пальцем. Я не должен был идти к нему, если ему нужно, пусть сам подойдет, но я не подумал и подошел. Он мне стал что-то говорить, но я скорее по выражению его лица и тону понял, он говорит, что я должен освободить номер. Я пытался ему объяснить, что ОМО будет платить. Но он даже не хотел меня слушать, просто настаивал, чтоб я выбрался. Я улыбнулся, чтобы позлить его, и молча открыл дверь на улицу.

Сухой день, почти зима. Настроение у меня хорошее, гораздо лучше, чем было. Я купил американскую газету, картофельные пирожки и флягу пива и вернулся в гостиницу.

В вестибюле гостиницы я раскупорил пиво, содрав колпачок ударом о ребро автомата-телефона. Затем уселся в кресло на самом видном месте, как раз напротив моего врага дежурного и демонстративно развернул газету. Хотел показать дежурному, я тоже такой же, как другие жильцы. Сколько я видел, они сидели здесь и кушали, читали газеты. А кто даже громко включал транзистор. Один я соблюдал ненужную деликатность, был тише воды, ниже травы. Но теперь все.

У меня с собой не было словаря, но в газете на фото и так все ясно, носилки, на которых кто-то лежит, наверное, Вова, полицейские и Люся. В заметке моей фамилии не было, и вообще заметка была небольшая, значит, вовин случай считался обычным. Я прочитал, что его убили ножом. Отложил газету и потушил лампу. Так я сидел долго, и мой враг на меня не обращал внимания.

Вдруг в вестибюль зашли с улицы Люся и ее родственники. Когда Люся меня увидела, лицо ее выразило удивление, она даже улыбнулась, но тут же отпрянула от меня и поспешила к своим родственникам. Те, как один, обернулись и посмотрели на меня. Мне стало неприятно, как будто я был виноват в том, что произошло. Эти черные могли со мной проделать то же, что с Вовой, и никого из вовиных родственников это бы не тронуло. Я уверен. Я машинально ел пирожок. Пустая фляжка от пива красовалась передо мной, но было уже поздно ее куда-то прятать. А мой враг администратор стоял за своим пуленепробиваемым стеклом чуть не навытяжку, когда они проходили.

Но когда вовины родственники скрылись в лифте, администратор вдруг опять крикнул мне: «Эй, мистэ!..» — и протянул в окошко телефонную трубку из коммутатора. Это был Леня. Я совсем забыл за эти дни о нем и Ноле и спросил, какой Леня. Леня очень удивился и сказал, что они с мамой ждут меня на углу возле гостиницы, могу ли я выйти к ним? Но на углу я их не нашел и пошел по улице дальше. Меня догнал Леня и сказал, что мама ждет в машине. Нола удивилась, что я стал такой рассеянный, прошел мимо самой машины, она гудит, а я ноль внимания. А вообще они здесь уже давно, Леня каждую минуту бегал звонить в автомат, а ему говорили, что тебя нет. Я сидел внизу под самым носом дежурного. Ясно, это он мне отомстил за то, что я расположился против него с пивом и пирожками.

Нола участливо сказала, она прочитала газеты и помчалась меня увидеть. Там написано, что вы знаете, кто убил, правда, спросил Леня. Какой он был? Расскажите! Нола велела сыну не задавать глупых вопросов и утешающе погладила меня по руке. В машине было тепло, уютно шелестела музыка. Мне пришла в голову смешная мысль. Хочешь зайти ко мне, я спросил Нолу. Она со значением показала глазами на Леню и опять утешающе погладила меня по руке. Подожди еще, это от нас не уйдет. Леня вдруг сказал, что мама вчера снова ссорилась с Робертом из-за него. Нола с одобрением слушала сына. Сама себя ругаю за свою нерешительность, сказала мне негромко. Я улыбнулся потому, что это были те самые слова, которые я услышал от нее в Центральном парке.

Вдруг она решилась: «Ты помнишь, я просила тебя напечатать фото… Они у тебя?» Она велела Лене позвонить Роберту по телефону, что они были у врача и сейчас едут домой, чтоб он не беспокоился. Когда Леня вышел из машины, она поцеловала меня и попросила, чтоб я ее тоже поцеловал. Я поцеловал. Она сказала, что я не должен сердиться, но если эти фото обнаружат у меня, мне придется сказать, кто это, и тогда Роберт будет иметь все основания выгнать ее с Леней не улицу. Придешь ко мне, я сказал, все равно мне нужно уходить из гостиницы, и я сниму комнату. Она опять поцеловала меня и сказала, что это глупо — дать Роберту законную причину ничего не заплатить за развод. С какой стати мы должны ему дарить эти деньги! Конечно, она умышленно сказала «мы» вместо «я», и я сразу по ее тону почувствовал, что это неискренне. Мне так обидно стало, что она ко мне так относится и врет, и я улыбнулся ей прямо в лицо. Ничего нельзя сделать, я вложил пленку в конверт, написал свой обратный адрес и отправил. Еще вложил туда денежный ордер на пять долларов. Вдруг я увидел, что по щекам ее побежали слезы. Мне стало ее жаль и я сказал, что с конвертом это чистая правда, как только получу, я отдам. Зачем они мне? Но она не переставала плакать. Все равно, мол, уже поздно, теперь все попадет им, в газетах пишут так, как будто тебя подозревают. Мне казалось, я проваливаюсь в яму, в животе стало пусто, так я испугался. Я показал ей газету, там ничего этого нет. Оказалось, у меня утренняя газета, а они с Леней купили вечерние.

В их газете была моя фамилия и что я сказал полицейскому о черном, как он одет. И что Люся сказала обо мне, у меня была ссора с Вовой накануне. Мы условились, как только придут фото, я позвоню Лене, будто я его товарищ. Тогда она заберет. Конечно, Нола понимала, если полиция захочет, она все равно узнает, но я ее уверил, если они спросят, что за фото, я ни за что не скажу, пусть хоть меня режут, у нее немного исправилось настроение, Я предложил, чтоб они высадили меня из машины подальше от гостиницы, где-нибудь у парка, чтобы нас вместе не увидели, раз она боится, но Нола храбро ответила: «Ой, какие глупости! С какой стати ты будешь возвращаться в такую даль?» И выпустила меня на улицу. Даже помахала рукой вслед.

Следующий день

Опять ложусь поздно, гулял у небоскребов, а весь день провел с ними. Они пришли утром, сначала позвонили по телефону, я кушал в то время. Тут же помыл кастрюлю, и они появились. Старичок показал мне варант, разрешение прокурора на расследование. Но все равно, если я не желаю отвечать на вопросы, то имею право. А если бы я был настоящий преступник и отказался бы отвечать на вопросы, я спросил, что тогда? Он ответил, что сначала никто не считает себя виновным, пока ему не покажут, что он сотворил. Потому отвечу я или нет, не так уж важно. Просто в таких случаях выгоднее говорить правду, это учитывает судья.

Они опять сели на кровать, хотя полицейский пожаловался, жаль, нет спинки, устаешь сидеть. Старичок предложил попросить кого-нибудь принести стулья, но на стулья в комнате не хватило бы места, и старичок извинился передо мной, наверное потому, что у меня такой маленький номер. Детектив вынул из папки фотокопию моих замечаний к вовиной лекции и спросил, я ли это писал и кому давал. Я ответил, что оставил одному профессору, а профессор снял копию и отдал Вове. Они спросили, откуда я знаю об этом. Я ответил, Вова мне сам сказал по телефону. Они недоуменно посмотрели друг на друга, полицейский заглянул в папку и одобрительно кивнул мне, убедился, слава Богу! Старичок был настроен не так доброжелательно, как накануне, я сужу по его тону, он все допытывался, зачем я написал, что не согласен с Вовами. А почему я должен был молчать, если они говорили неправду, я спрашивал. Но он стоял на своем: но почему вам на следующий же день нужно было явиться в колледж с такими дискредитирующими утверждениями? Вы могли прочитать собственную лекцию и изложить свои взгляды. Наконец, кто вам мешал об этом же написать статью в газету или журнал, если она интересна, ее бы напечатали. До сих пор не могу его понять, не все ли равно, лекция или эта шпаргалка, которую я набросал на диване в колледже. И кто мне даст читать лекцию? Я даже не знаю, с какого конца к ней подступиться, никогда не пробовал. Но я сказал лишь, что все для меня невозможно, я не знал языка. Но и к этому старичок отнесся с недоверием, как мол, так, у нас в Ковенской гимназии, кроме английского, приходилось зубрить еще и мертвые языки, латынь и греческий, а я до сих пор отлично помню английский, вы, кажется, не будете этого отрицать. Ведь вы уже полвека живете в стране английского языка, я возмутился.