Газета "Своими Именами" №17 от 14.12.2010 - Газета "Своими Именами" (запрещенная Дуэль)

Что такое проект? Это бумага, по которой строится дом. Что такое денежная сумма, эквивалентная трактору? Это бумага, по которой строится трактор. Дополнение к чертежам трактора. Разрешение на его постройку со стороны власти. А вы как думали? Не разрешит власть – и сортира на её территории не построишь!

Проект нужен ДО строительства дома, а не ПОСЛЕ. Если дом уже построен – зачем тогда проект? УЖЕ ИМЕЮЩИЕСЯ активы в деньгах не нуждаются и, наоборот, сами приносят деньги.

Деньги нужны для ПЕРЕРАСПРЕДЕЛЕНИЯ ИМЕЮЩИХСЯ АКТИВОВ ТАКИМ ОБРАЗОМ, ЧТОБЫ УВЕЛИЧИТЬ ИХ ОБЪЕМ В БУДУЩЕМ. С помощью денег государство ПРОЕКТИРУЕТ БУДУЩЕЕ – если, конечно, видит его для себя, и проектирует таким, каким видит. Одна власть проектирует будущее с космолетами и токомаками, другая – с храмами и возвышенной духовностью, а третья – с деревянной сохой и бутылкой сивухи. Тут уж как Бог на душу власти положит!

Искусство проектирования предполагает способность увидеть то, чего ещё нет, и, соответственно, под этот образ произвести денег. Если же, как Вы предлагаете, ЦБ будет «отвечать» деньгами только на УЖЕ проданный баррель нефти и УЖЕ построенный для сельчан трактор, то мы потеряем функцию развития, мы будем просто воспроизводить однажды достигнутый уровень ИМЕЮЩИХСЯ активов.

Это лучше, чем грамотно и ярко разоблаченная Вами схема Кудрина, в которой нет речи даже о простом воспроизводстве. Для России схема простого удержания имеющегося уровня – тоже шаг вперед. Но я – за развитие. А это значит, что денег должно быть БОЛЬШЕ, чем товаров. Не меньше, как у Кудрина, и не вровень, как у Вас, с товарной массой, а больше!

Теперь – о жгучем вопросе инфляции. Проблемы инфляции – это проблемы доверия. Объясню на простом примере. Некто должен Вам 100 рублей, в чем и выдал расписку. 100 рублей у него пока нет (были бы – он и не занимал бы). Станете вы его расписку продавать третьему лицу за 50, 30, 10 рублей?

Интересный вопрос! Он напрямую связан с вашим отношением к Некоему. Если вы доверяете этому человеку, если он не жулик и не аферист, не «кидала» - то вы подождете, сколько потребуется. Не враг же вы самому себе – отдавать за 10 рублей бумагу, которая стоит 100 рублей! Лучше взять 100 рублей завтра, чем 10 сегодня!

Но если вы разуверились в Некоем, потеряли надежду на его платежеспособность или порядочность, то вы стремитесь сбросить плохие активы. Вы сбрасываете их ниже их номинала – с убытком для себя, лишь бы отвязаться от них. Вы стремитесь перевалить бремя отношений с Неким на кого-то другого, пусть и за полцены, лишь бы избавиться.

Вот и государство – то же самое. Если вы доверяете своему государству, то не отдадите 100 рублей за 50, даже если товаров на 100 рублей ПОКА нет. Вы отложите НАДЕЖНУЮ бумажку, ПОДОЖДЕТЕ товарного насыщения рынка – ведь не враг же вы себе.

Ну а если правительству верить нельзя и слова оно не держит… Тогда, собственно, и начинается инфляция. Леонидов-Филиппов справедливо писал, что «экономика есть сочетание математики и психологии». Вот, вкратце, весь мой ответ относительно природы инфляции.

Примечание. Обычно говорят, что деньги – инструмент обмена. Но это ложь. Если бы за деньгами не стояло мощной силы, которой боятся (и к которой апеллируют) обе стороны обмена, то более сильная сторона обмена просто отняла бы у более слабой то, что нужно. Был бы не обмен, а грабеж. Так и происходит в местах отсутствия государства: там и денежного оборота нет.

Деньги в руках – это не плата за труд или продукт (рабов заставляют трудиться бесплатно, а продукт можно бесплатно отобрать), а предоставленное человеку право на конфискацию, реквизицию (в конкретном, указанном на деньгах объеме) материальных ценностей у населения.

И предок денег – вовсе не «эквивалентный другим товарам товар», а реквизиционная расписка, выданная крестьянину полководцем за отнятую на нужды войны лошадь. Расписка оказалась удобной штукой – её можно положить в карман, а лошадь нет. И крестьянин пустил расписку ВЛАСТИ в оборот.

ВЫСШАЯ ВЛАСТЬ КАК ДОРОГОЙ ПОКОЙНИК

Текст выступления тележурналиста Л. Парфенова на вручении ему премии имени В. Листьева

Мне было предложено произнести минут на семь что-то на тему, которая мне представляется наиболее актуальной сегодня. Я волнуюсь и не буду пытаться произнести по памяти, я первый раз в студии почитаю вслух.

Сегодня утром я был в больнице у Олега Кашина. Ему сделали очередную операцию, хирургически восстановили в прямом и переносном смысле этого понятия лицо российской журналистики. Зверское избиение корреспондента газеты “Коммерсантъ” вызвало гораздо более широкий резонанс в обществе и профессиональной среде, чем все другие покушения на жизнь и здоровье российских журналистов. В реакции федеральных телеканалов, правда, могла подозреваться заданность, ведь и тон немедленного отклика главы государства на случившееся отличался от сказанного первым лицом после убийства Анны Политковской.

И еще. До нападения на него Олег Кашин для федерального эфира не существовал и не мог существовать. Он в последнее время писал про радикальную оппозицию, протестные движения и уличных молодежных вожаков, а эти темы и герои немыслимы на ТВ. Маргинальная вроде среда начинает что-то менять в общественной ситуации, формирует новый тренд, но среди тележурналистов у Кашина просто нет коллег. Был один, Андрей Лошак, да и тот весь вышел. В Интернет.

После подлинных и мнимых грехов 90-х в двухтысячные в два приема - сначала ради искоренения медийных олигархов, а потом ради единства рядов в контртеррористической войне – произошло огосударствление федеральной телеинформации. Журналистские темы, а с ними вся жизнь окончательно поделились на проходимые по ТВ и непроходимые по ТВ. За всяким политически значимым эфиром угадываются цели и задачи власти, ее настроение, отношение, ее друзья и недруги. Институционально это и не информация вовсе, а властный пиар или антипиар - чего стоит эфирная артподготовка снятия Лужкова - и, конечно, самопиар власти.

Для корреспондента федерального телеканала высшие должностные лица не ньюсмейкеры, а начальники его начальника. Институционально корреспондент тогда и не журналист вовсе, а чиновник, следующий логике служения и подчинения. С начальником начальника невозможно, к примеру, интервью в его подлинном понимании: попытка раскрыть того, кто не хотел бы раскрываться. Разговор Андрея Колесникова с Владимиром Путиным в желтой “Ладе Калине” позволяет почувствовать самоуверенность премьера, его настроения на 2012 год и неосведомленность в неприятных темах. Но представим ли в устах отечественного тележурналиста, а затем в отечественном телеэфире вопрос, заданный Колесниковым Путину: “Зачем вы загнали в угол Михаила Ходорковского?” Это снова пример из “Коммерсанта”. Порой возникает впечатление, что ведущая общественно-политическая газета страны (вестник отнюдь не программно оппозиционный) и федеральные телеканалы рассказывают о разных Россиях. А ведущую деловую газету, “Ведомости”, спикер Грызлов фактически приравнял к пособникам террористов, в том числе и по своей привычке к контексту российских СМИ, телевидения прежде всего.

Рейтинг действующих президента и премьера оценивают примерно в 75 процентов. В федеральном телеэфире о них не слышно критических, скептических или иронических суждений, замалчивается до четверти спектра общественного мнения. Высшая власть предстает дорогим покойником – о ней только хорошо или ничего. При том что у аудитории явно востребованы и другие мнения. Какой фурор вызвало почти единственное исключение – показ по телевидению диалога Юрия Шевчука с Владимиром Путиным.

Вечнозеленые приемы, знакомые каждому, кто застал Центральное телевидение СССР, когда репортажи подменяет протокольная съемка встречи в Кремле, текст содержит интонационную поддержку, когда существуют каноны показа: первое лицо принимает министра или главу региона, идет в народ, проводит саммит с зарубежным коллегой. Это не новости, а старости, повторение того, как принято в таких случаях вещать. Возможны показы и вовсе без инфоповодов – на прореженной эфирной грядке любой овощ будет выглядеть фигурой просто в силу регулярного появления на экране.

Проработав только в “Останкино” и для “Останкино” двадцать четыре года, я говорю об этом с горечью. Я не вправе винить никого из коллег, я сам никакой не борец и от других подвигов не жду. Но надо хотя бы назвать вещи своими именами.

За тележурналистику вдвойне обидно при очевидных достижениях масштабных телешоу и отечественной школы сериалов. Наше телевидение все изощреннее будоражит, увлекает, развлекает и смешит, но вряд ли назовешь его гражданским общественно-политическим институтом. Убежден: это одна из главных причин драматичного спада телесмотрения у самой активной части населения, когда люди нашего с вами круга говорят: “Чего ящик включать, его не для меня делают”.