Пиявки - Вероника Богданова

«Что это за ЧП, из-за которого высокопоставленное лицо отзывают со столь важного мероприятия? Может, стоит пока сохранить дружбу с Эльвирой? Наша стремительно желтеющая газетка стонет от отсутствия интересной фактуры из регионов!»

И Динка кинулась обратно в гостиницу.

Савельев встретил её с таким недовольным лицом, что журналистка сразу похоронила ожившую было в душе надежду на маленькое интимное приключение в номере Антона Павловича.

– Вы никак не решитесь оставить меня в покое? – спросил Вечно Второй.

– Я по делу, – пропустив мимо ушей его иронию, ответила Диана и что-то достала из своей миниатюрной лаковой сумочки. Савельев узнал в блестящей вещице свой сотовый телефон. Женщина сощурилась и поинтересовалась: – А вы ещё не обнаружили пропажу?

– Спасибо, что вернули. Что я вам должен? – Тон Антона Павловича был сугубо деловым, но Дина всё-таки отшутилась:

– А вы не догадываетесь?

– Я не так хорош, чтобы рассчитываться подобным образом с шикарной юной дамой, – выдавил-таки из себя комплимент Савельев.

– Не вам судить об этом. А я, к сожалению, так и не получила на это шанса. – Диана окончательно подвела черту под их так и не состоявшимся романом, а потом добавила: – Да, кстати, вам звонили. Просили передать, что ваша командировка экстренно завершена. Вам надлежит вернуться в город N в сопровождении Эльвиры Карелиной.

– Опять ваши нелепые шутки? – чуть было не вспылил Антон.

– Увы, истинная правда. Привет жене, я пошла будить вашу драгоценную Элечку. – Дина послала мужчине воздушный поцелуй и с сожалением во взгляде вышла из номера.

Молодая женщина пока не могла определиться, выиграла ли она или проиграла оттого, что не согрешила с этим, безусловно, привлекательным и в своём роде порядочным человеком. Хотя… может ли вообще считаться порядочным мужчина, изменяющий жене? Судя по голосу его жены, скорее да, чем нет…

14

Эльвира спала глубоко и безмятежно, лёжа на спине, с едва угадываемой улыбкой на полуоткрытых губах. Будить её было даже жалко! Но Дина всё же решилась. Села на краешек кровати, легонько потрепала Карелину за плечо и тоненько пропела:

– Эй, соня, вставай! Командировка закончена!

– Вот глупости! Всё только начинается! – протянула в полусне Элка, не желая открывать глаза.

– К сожалению, я не шучу. Наверно, тебя внизу уже ждёт твой Савельев с чемоданом. У вас там что-то произошло, Антону звонили на сотовый. – Голос Дины безжалостно отогнал остатки сна. Эльвира резко села в постели и подозрительно спросила:

– Откуда знаешь?

– Я в этот момент лежала с ним рядом, – в тон ей ответила решившая пошалить Дина.

– Врёшь, – убеждённо кивнула Элка.

– Вру, – сокрушённо согласилась её собеседница. Она быстро написала что-то на листочке из своего блокнота и сунула записку Эльвире. – Это мой адрес и телефон. Может, пригодится когда-нибудь. Ответишь взаимностью?

Карелина оставила Диане Резник свои координаты, не подозревая, чем этот вполне логичный и безобидный поступок может обернуться в будущем. Она вообще не догадывалась, что прошедший вечер станет, пожалуй, самым последним вечером в её жизни, который она смогла бы назвать по-настоящему счастливым.

К общежитию уже на самом деле подъехал на такси Савельев. Он смотрел на часы, ожидая Эльвиру, и лицо его выглядело бескровным и изрядно постаревшим. Карелина встретилась с ним глазами и поняла, что произошло нечто ужасное. Такое, что ляжет тяжким грузом на их сердца, сделавшись непреодолимым препятствием на пути их столь хрупкой и несвоевременной любви.

Антону впервые предстояла невероятно тяжёлая миссия: сообщить матери о жутком несчастье, произошедшем с её ребёнком. К тому же этой матерью была небезразличная ему женщина. Савельев поёжился от определения, пришедшего ему в голову: «небезразличная». Но он вполне трезво оценивал перспективы (за что его и ценили окружающие) и понимал, что после такого потрясения Эльвира вряд ли захочет продолжать их отношения. А если и захочет, то из них уйдут те необъяснимые чистота и пронзительность, что давно уже позабылись старым ловеласом Савельевым и потому стали для него настоящим божественным откровением…

…При первых же словах Антона Эльвира сползла на землю и отключилась. Вечно Второй, пожалуй, впервые в жизни почувствовал себя абсолютно беспомощным. Она, конечно, вскоре пришла в себя, но глаза её приобрели жутковатое отрешённое выражение и смотрели куда-то в пространство, мимо Савельева.

Женщина что-то безостановочно шептала. Прислушавшись, Антон уловил страшный смысл её слов:

– Это я во всём виновата! Я не должна была ехать в эту командировку! Я не должна была оставлять её одну, думая только о себе! Я не должна была давать волю собственной похоти!

Савельев отшатнулся, словно получил пощёчину. Он, несчастный, не мог подобрать достойного определения их отношениям, боясь неточным словом снизить высоту накала пронзивших их чувств, а она безжалостно окрестила их похотью! Неужели она права? Неужели за всеми красивыми размышлениями о любви стоит самая обычная похоть? Тогда отчего же ему не захотелось после этого ложиться в постель с Диной? Почему одна только мысль о том, какую душевную боль сейчас переживает Эльвира, вызывает у него самого ощущение реальной физической боли? Кто знает точный ответ? Кто вправе судить? Кто?..

– Простите, Антон Павлович. Я испортила вам командировку. – Ну вот и всё сказано. Она отодвинулась на нереально далёкую дистанцию, вернувшись в эпоху ледяного «вы».

15

Женька была такой бледной и слабенькой: она и раньше-то не отличалась излишней пухлостью, а теперь от неё и вовсе осталась всего лишь тень. На фоне мертвенно-белой простыни лицо девочки с истончившимися, заострёнными чертами казалось вовсе прозрачным. Глаза Женьки были закрыты: она так и не пришла в себя.

«Милосердная» кома. Когда-то Эльвира слышала подобное выражение, но в то время она не смогла бы понять его до конца. Теперь она знала, что так лучше. Лучше, когда Женя находится где-то далеко от этого мира и не надо ни плакать, ни страдать от боли, ни бояться. Не надо раз за разом прокручивать в памяти недавние жуткие события, постепенно сводя себя с ума.

Пусть это станет достоянием её, Жениной, матери. Матери, без зазрения совести оставившей её в гнезде моральных уродов