Голубые следы - Павел Винтман

Целую крепко-крепко.

Ваш Пин

* * *

8.05.42 г.

Здравствуй, родная моя женуся!

Это будет очень коротенькое письмо, такое коротенькое, что я даже собираюсь попросить у тебя не обижаться на это. Просто дело в том, что у меня, во-первых, совершенно нечего писать (даже стихов новых нет!), а во-вторых, времени тоже в обрез… Итак, самое главное — я жив и здоров. Менее главное, но весьма существенное — живется мне здесь положительно неплохо — нет времени скучать. Только сейчас началась настоящая учеба: с 6-ти утра до 10 час. вечера все время с бойцами. Даже на зарядку заставили нас ходить, чего никогда еще не было. Близость фронта нас окрыляет, равно как и приказы начальства, и потому не знаю, как другие, а я на эти порядки не ропщу. Ребятам, т. е. моим коллегам по школе, немного хуже — не остается времени погулять и приходится или жертвовать любовными утехами, или недосыпать. Правда, приказом по полку официально было предложено не заводить «знакомств» с женским персоналом под угрозой разжалования в рядовые, но братва плюет на это запрещение, тем более, что население здесь так хорошо относится к Красной Армии, что девушки готовы… Но хватит об этой ерунде. Как видишь, у меня действительно не о чем писать, если я тебе пишу о вещах, интересующих меня и тебя, как прошлогодний снег.

Любимка, милая моя! Пиши, ради бога, поскорей и почаще, ведь письма от тебя были моей единственной радостью, которой я сейчас и, боюсь, надолго лишен. Как ты живешь? Что поделывает моя девонька, спокойна? Получила ли ты аттестат? Бог его знает, когда удастся мне снова получить от тебя листок бумаги с такими знакомыми буквами, угловатыми и быстрокрылыми, как ты сама. Перечитал все твои письма: почему ты ничего не пишешь о своем здоровье, о том, как ты выглядишь? Напиши обязательно. А еще лучше сфотографируйся с Галкой вместе и пришли. Посылаю тебе фото-пятиминутку. Какова рожа?

Целую крепко тебя и доченьку.

Ваш Пин

* * *

11.05.42 г.

Здравствуй, Зиница, моя хорошая!

Вчера была у меня громадная радость — я пришел в штаб и там мне вручили три, сразу три письма: два от тебя и одно от папхена. Я так обрадовался, что прямо готов был расцеловать секретаря, не говоря уже о том внимательном почтовом работнике, который из Бугуруслана переотправил мои письма. Правда, ввиду всего этого они странствовали ровно месяц, но все же они до меня дошли, а я так боялся, что не смогу уже так скоро получить от вас весточку. В предыдущем письме я писал, что, собственно говоря, писать нечего, это же повторю и сейчас… Дни бегут один за другим, отличаясь друг от друга только количеством пройденных километров, выстрелянных патронов и выпитого молока. Всего этого у меня сейчас в избытке, и я очень жалею, что не могу поделиться с тобой, — оставив себе километры и патроны и отдав тебе молоко… Итак, писать тебе [неразборчиво], кроме нового стиха, собственно, не стиха, а главы к той самой поэме. Кажется, она не очень хороша собой, но очень важна, как сюжетный пункт, определяющий дальнейшее развитие поэмы.

ПЕРВАЯ ПОБЕДА

И тогда к нам пришел человек[16]

В прошлом письме я писал тебе, что посылаю карточку, не помню, положил ли я ее действительно в конверт, кажется, что нет, на всякий случай в это письмо вкладываю еще один отпечаток своей надутой рожи. Справку, о которой просит папка, тоже высылаю в письме к ним, которое, надеюсь, напишу сегодня на стрельбище.

У меня сейчас ни минуты свободного времени, еще меньше, наверное, чем у тебя, и потому — это письмо пишется вот уже четвертый день… Зинка, хороший мой! Читаю твои строки о моих строчках, и на глаза порой навертываются слезы. Ведь, знаешь, я уже потерял веру в то, что из меня что-нибудь выпишется, хоть надежда еще кое-какая остается. Во всяком случае, хоть груз разочарования — тяжелый груз, во всяком случае, я благодарен судьбе, подарившей мне мои небольшие таланты. Ведь если бы я не писал стихов, кто знает, была б ли ты моей вечной подругой. Снизошла б ли гордая Зинаида Наумовна к какому-то толстяку. Как бы то ни было, поэма все-таки продвигается и, клянусь бородой, я ее допишу до конца, если мой собственный конец не опередит конец поэмы.

Целую крепко-крепко мою ненаглядную, мою радость, мою силу и победу.

Твой, т. е. ваш Пин

Поцелуй за меня Галчонка тысячу раз.

* * *

12.06.42 г.

Родная моя девочка!

Каким бесконечно виноватым я себя чувствую перед тобою — ведь вот уже 20 дней, как я не писал тебе. Правда, я за это время успел послать две телеграммы и одну открытку. Как можешь сама судить… я теперь не могу жаловаться на отсутствие новостей, но, во-первых, очень мало можно написать в письме (вот если б рассказать!), а во-вторых, я еще в большей степени, чем раньше, могу пожаловаться на полное отсутствие времени. Схематически все же свои новости изложу.

Мне оказано высокое доверие. Приказом по дивизии я направлен на работу в специальное соединение… Честь, очевидно, действительно немалая, если учесть, что из тысячи с лишним командиров выбрали четырех, и я попал в их число…

Путаница с адресом произошла оттого, что я, согласно действующих правил полевой переписки, назвал наше подразделение его настоящим и полным именем, а впоследствии пришло указание зашифровать его так, как это указано в другой телеграмме. В общем, я поторопился и боюсь, как бы теперь меня не отхлопали по з…, когда прийдет письмо по первому адресу. Надеюсь, правда, что это будет уже на фронте, когда отпадет необходимость [неразборчиво] местах и когда, как у нас говорят, «война спишет все». А выезжаем мы туда через недельку. Так нам вчера сказал Климент Ефремович, гостивший 2 дня в нашей дивизии…

Теперь я имею к тебе серьезную претензию: почему 2 месяца пролежало у тебя письмо Бори Михеева, а я только сейчас узнал, что оно существует. Это тем более обидно, что сейчас я буду лишен возможности ему ответить, т. к. в действующей армии люди по два месяца на одном и том же месте не сидят. А, право, жаль, мне бы очень хотелось восстановить с ним связь. Ну, пора и кончать. Обед кончился, и уже я через окно вижу, как ко мне бежит связной — звать на занятие. Приветствуй от моего имени всех, всех, всех. Поцелуй Галчонка, так же крепко, как я сейчас мысленно целую тебя.

Твой Пин

* * *

25.06.42 г.

Любимка моя!

Свое письмо я так же мог бы начать: вчера нашей дочурке исполнилось 6 месяцев. Как видишь, от дня, когда ты мне выслала свое письмо, до дня, когда я получил возможность ответить тебе, прошел точно месяц. Правда, получил я его уже 3 дня тому назад вместе с твоей же открыткой и Бориным письмом, но эти 3 дня мы были на дивизионных учениях, сегодня отдыхаем. И, собственно, только сегодня у меня есть возможность ответить тебе. Это письмо — четвертое за 2 месяца, не считая открытки… Это, конечно, не часто, но… принимая во внимание, что у меня нет бумаги и времени — это совсем не так ужасно. Да и новостей у меня тоже нет. Все по-прежнему… Выполняем особые задания… Какие у меня еще новости? На обороте этого листа (это типографский оттиск) найдешь один мой опус, напечатанный в нашей дивизионной газете. На днях появится еще один, а может быть, и два. Редактор настоятельно советует послать их и в Москву. Может быть, последую его совету. Вообще же, стихи он (т. е. редактор, старший политрук Буркалев) понимает и любит. Большой поклонник символистов, особенно Белого. Общение с человеком, понимающим стихи, для меня оказалось очень полезным… За несколько дней закончил два стихотворения и работаю над третьим. Одно — на обороте[17], второе вот:

ПАМЯТЬ

Читать стихи готов везде…[18]

Ура! Ура! Достал еще листок бумаги и имею возможность несколько продлить мое письмо. Во-первых, воспользуюсь этой бумагой, чтобы немного рассказать тебе о своем житье-бытье. Должен сказать, что здесь я нашел несколько иное окружение, чем в других местах… Достаю кое-какие книги… Прочел (уже кончаю) «Диалектику природы», и в восторге. Во-первых, все понял, во-вторых, получил громадное удовольствие. В числе прочих книг достал «Новый мир», где напечатан цикл стихов Симонова «С тобой и без тебя». Оборот этого листка использую для того, чтобы поделиться с тобой несколькими стихами, доставившими мне особое наслаждение. Вообще же должен сказать о них: все хороши, но все не от строки до строки. Много в них такого, что мне совершенно не нравится.

Должен сказать, что отличительной стороной всех его стихов является исключительная простота, иногда даже бедность формы. Первым пишу то стихотворение, которое уже раз в открытке посылал тебе. Мне оно нравится, но кажется несколько растянутым. [Следуют тексты стихотворений К. Симонова «Жди меня, и я вернусь» и «Ты говорила мне: люблю»].

И еще одно: игривое, более изысканное по форме и очень милое стихотворение, в котором есть кое-что и мне в оправдание (шучу! шучу!):