Полуштоф остывшего сакэ - Юрий Горюхин

— Куда ты мог собираться?! Ленка говорит, что Вадик сам видел приказ.

— Может быть, твой Вадик его и поднес на подпись?

— Вадик, между прочим, очень переживает за тебя, несмотря на твое свинское поведение. А меня ты достал! Мое терпение лопнуло, я ухожу к Макаревичу, который ведет себя как мужчина и не устраивает истерик из-за кулька конфет!

— Я устраиваю?!. — гудки загудели, ожидающему штукатуру с широкой улыбкой и с протянутой широкой ладонью сказал, что не пошел бы он в свой «Понедельник», кое-как выполз из полиэтилена, сел в автомобиль и поехал по шоссе номер М5 куда глаза глядят.

* * *

Долго ли, коротко ли — приехал.

— Откуда вы? А к нам-то зачем? — глава сельской администрации в перемотанных прозрачным скотчем очках снимал с головы темно-синюю фетровую шляпу навырост, любовно ее оглядывал, опять надевал на оттопыренные уши и никак не мог понять, чего от него хотят.

— Ричард Спартакович, может быть, у вас работа какая есть, я бы мог чего-нибудь того…

Стишки к дням рождения рифмовать, вести с полей сочинять или быков водить на осеменение противоположного пола.

— Нету у нас в Зигазах работы!

Поглядел за окно конторы, вертикальные густые дымы из печных труб подпирали все еще ранние февральские звезды, которые вместе с полной луной освещали все село, накатанную дорогу к нему, незамерзающую горную речку посреди села, небольшие поля в долине и древние пологие вершины, по которым не ходит никто.

«Кроме толп полупьяных туристов из клуба самодеятельной песни «Солнышко лесное»», — возразил собственным ощущениям и переспросил:

— А?

— Нету, грю, ниче! — снял шляпу Ричард Спартакович.

Зато у вас белый-белый снег не из снегоделательной машины германского производства, небо чистое-чистое не из павильонных съемок сериального мыла, и в ушах ни одного рэпера с детсадовским образованием, ни одного шансонье со строгого режима, только тишина звенит.

— А в школе нет вакансий?

— Чего?! — Ричард Спартакович надел шляпу. — У Райки-куркулихи все есть: и уголь, и стеклопакет, и вагонка! Сеялка новенькая есть — не дает! Вакансия тоже, если поискать, где-нибудь припрятана. Вот туда, к ней в школу, и иди, а мне некогда — автолавка из Нижних Зигазов приехала, сейчас моментом все разберут! И я не Ричард Спартакович, ты не читай, что на двери написано, там могут и плохое написать. Я зам по безопасности Саитбабаев! Запомни на будущее!

— Ни в жизнь не забуду!

* * *

Вышел от сторожа Саитбабаева и перешел на другую сторону улицы 26-и Бакинских комиссаров, зашел в длинное недавно срубленное бревенчатое здание, пахнущее сосной, гречневой кашей, свежевыпеченными булочками и неполовозрелыми человечками. Подергал все двери, открылась одна.

— Здрастьте, мне бы Раю, Раису, забыл отчество, — спросил закутанную в шаль кругленькую добродушную бабульку, спрятавшую при моем появлении ноги в белых мягких валенках под стул.

— Я Рая, чего хотите?

Пивка бы нефильтрованного.

— Вам не нужны учителя истории или там что-нибудь в этом роде?

Кроме литературы, конечно, туды ее растуды!

— Нет, не нужны, — тихо сказала Рая.

Замечательно, у меня в литинституте по истории все равно одни тройбаны были, ни одного из двадцати шести бакинских комиссаров по имени-отчеству не помню.

— А по географии, биологии, анатомии для начальных классов, английскому со словарем? Почти не пьющие не нужны? Завхоз, может быть, а?

Раиса подобралась, написала на мятой бумажке с синими печатями: «Не выдавать», оглядела меня с ног до головы, превратившись за эту короткую паузу из безвольной квашни в гранитную глыбу.

Вот бы научиться так.

— Не нужны нам географы, молодой человек! У нас по два учителя на полтора ученика! Своих прокормить не можем! Вон, к Ричарду Спартаковичу идите, может, возьмет на лесопилку!

Проклятая демография! И «молодой человек», конечно, приятно, с одной стороны, а с другой — неприкрытое оскорбление уфимского гастарбайтера, ё-моё! Что же делать? Но на лесопилку я не хочу!

— А программирование, алгебра, физкультура, труд, диалектический материализм?..

Рая не успела мне еще раз бесстрастно отказать, потому что вбежала моя первая безответная любовь Айгуль Асликулева из 10 «А» и сказала, увидев меня:

— Ой!

— Чего опять случилось, Марьям?

Тоненькая, как тростиночка, черноглазая башкирочка смущенно улыбнулась, точь в точь как тридцать три года назад, и продолжила:

— Раиса Максимовна! Идрисов на всю зарплату отоварился!

— Как?! Он же слово давал! И Мишка-экспедитор слово давал, что не продаст! И что, уже начал, предатель?!

Марьям, не сводя с меня глаз, кивнула:

— Так он с Мишкой и начал, уже полчаса, как оба в клубе с телевизором по-матерному ругаются.

Раиса Максимовна строго посмотрела в мои осоловевшие от воспоминаний глаза:

— Толстого читали?

— Какого из классической четверки? — опешил от неожиданности.

— Образ Андрея Болконского завтра проведете вторым уроком в сборном девятом?

Марьям вдруг хихикнула в кулачок:

— Проведет.

Раиса Максимовна с удивлением взглянула на Марьям и почему-то опять начала таять:

— Проведет?

С удивлением взглянул на Марьям и вместо решительного отказа тоже растаял:

— Проведу… А снять можно где-нибудь комнату или домик недалеко от метро?

Раиса Максимовна пропустила мою заскорузлую остроту мимо ушей, улыбнулась Марьям и, опять превратившись в мягкую безобидную квашню, по-домашнему предложила:

— В библиотеке поживете? Туда все равно никто не ходит, а там печка, кровать, стол, стул, книжки, подшивки «Заливных лугов» и «Бельских просторов».

— Поживу.

— Марьям, ключ возьми и проводи товарища.

* * *

Небольшая комнатка библиотеки была чистенькой и уютной. В печке потрескивали дрова, на столе стоял чайник и две фарфоровые чашки.

Повесил тяжелое пальто на гвоздь, сверху повесил легкую желтенькую курточку беспрерывно улыбающейся Марьям.

Определенно, я ее мужчина. Солидный, опытный, э-э… умный… и… Эх, пивка бы!

— А я вас знаю, вы Егор Егорович.

Она меня знает? Нет, не надо меня знать! «Я приносила вам стихотворение «Любовь никогда не умрет, или Смерть неизбежна», вы обещали меня опубликовать, потом где-нибудь вместе пообедать, потом жениться».

Струхнул:

— Проза, публицистика, краеведение?

Марьям закрыла свои ровные, сахарные зубки ладошкой и залилась тем редким, но тем самым смехом, от которого мужчины всех возрастов и народностей превращаются в блеющих ягнят.

— Вы к нам на рыбалку каждое лето приезжали в Кызылярово, мы тогда там жили, пока деревню не ликвидировали, как не перспективную. Теперь мы в Зигазах живем, я учительницей начальных классов здесь работаю.

Открыл от удивления рот:

— Машенька? Какая ты стала, Машенька! Ты, Машенька, того, ты совсем эта, красавица. Может, Машенька, нам выпить нефильрован… Тьфу! Шампанского за возобновление знакомства?

Машенька все заливалась:

— А еще — вы похожи на бывшего мужа Раисы Максимовны!

Теперь ясен странный прием тети Раи. Что ж, причина уважительная.

Машенька перестала смеяться и протянула мне хозяйственную сумку:

— Здесь сметана, хлеб, яйца, котлеты. Заварка в ящике стола. Готовьтесь к завтрашнему уроку, я побежала, мне тоже пора готовиться.

— Куда ты?! — только успел крикнуть вдогонку.

* * *

Вышел на крыльцо. Поднял голову, в ночном небе висел белесый Млечный Путь, потянулся рукой к свисающим звездам, не достал, резко вдохнул чистый ледяной воздух — словно проглотил булатный клинок, — вернулся в теплую комнатку, нашел на стеллаже Льва Николаевича, прилег на лежанку, открыл графа и стал читать про Андрея Болконского.

«Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет: не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал все, что мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, какую ты выбрал, пока ты не увидишь ее ясно; а то ты ошибешься жестоко и непоправимо. Женись стариком, никуда негодным…»

Это не то. Хотя закладочку надо бы оставить.

«…Совсем не так ползут облака по этому высокому бесконечному небу. Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, что узнал его наконец. Да! все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!..»

А вот это — то.

Закрыл глаза, стал лежать в абсолютной тишине, в точности как Андрей Болконский. Пролежал недолго. Часы на руке пропикали конец понедельника и начало вторника. Минут через пять вбежала Марьям, ловко увернулась от протянутых рук к ее курточке и с размаху задорно уселась на лежанку: