Медведи и Я - Лесли Роберт Фрэнклин

Следующие десять миль речка Отет-Крик была быстрой, узкой и глубокой — мечта всякого каноиста. За три часа я прошел все озеро Нэтоуайт, имеющее очертания буквы L, и при выходе из него снова попал в речку Отет-Крик, которая здесь была вдвое шире, чем в верховьях, благодаря тому, что в нее впадали речки из бассейна озера Талтапин. Миль через десять по выходе из озера Нэтоуайт Отет-Крик, который теперь уже вполне можно было назвать рекой, влился в широкий залив северо-западного рукава озера Такла. На правом берегу реки, на пригорке, ровно посередине между рекой и сверкающим белизной берегом озера, стояла хижина, крытая дранкой, и при взгляде на дом я почему-то представил себе зрелый гороховый стручок, поднявшийся над густым кустарником.

Пестрые знакомства

После того как я провел два сезона в относительной роскоши жилища Ред-Ферна, эта хижина, хоть и очень просторная, сильно разочаровала меня кухней-времянкой. Здесь много лет никто не жил, и снаружи все заросло кустарником, диким виноградом и сорняками. Внутри поселились хомяки, летучие мыши, змеи, целое полчище разных жуков; в доме не было ни мебели, ни удобств. В шатком буфете гудел пчелиный рой. Зато можно было утверждать, что дом снабжен водой — когда дождь заливал крышу. Пол покоробился и был загажен хомяками; на потолочных балках — внутренней стороне крыши — висели вниз головой и пялились на нас летучие мыши. В одном углу под стропилами с шипением раскачивалось, хлопая круглыми глазами, семейство сов. Дверь на ржавых петлях покосилась. Но все оконные стекла были целы, и очаг, хотя в нем было полно паутины, старых листьев и прочего мусора, вроде можно было топить.

В какие-нибудь десять минут медвежата сожрали улей вместе с пчелами, медом и сотами и подобрали все, что пресмыкалось и ползало, кроме змей, которых они выгнали вместе с совами и летучими мышами. Они методично разрывали жилища хомяков и с хрустом поедали их злополучных обитателей. Вот тогда-то, во время этой шумной расправы, я понял, как медвежата подросли и какими сильными они становятся.

В первой комнате, шириной двенадцать и длиной двадцать футов, был длинный сложенный из камней очаг у южной стены. По обе его стороны было проделано по маленькому окну. Две большие застекленные двери в северной стене освещали комнату, из них открывался прекрасный вид на озеро Такла. Кухня, так же как и в доме у Наггет-Крика, находилась в пристройке, примыкавшей к западной стенке дома. Завершало всю систему освещения и вентиляции одно окошечко, в котором стекло поднималось и опускалось, из него можно было, встав на цыпочки, увидеть лес позади дома. Хотя на кухне, естественно, не было водопровода, там стояли раковина и заржавленная чугунная плита. Кому-то из давних жильцов надоело бесконечно таскать воду из ручья, и он проложил трубу из далекого водоема, так, чтобы вода шла самотеком к дому. Как ни странно, из этой трубы все еще тонкой струйкой текла вода.

Вообще, это было основательное строение и поставлено на идеальном месте. Разгрузив каноэ, я не откладывая ни на минуту принялся за колоссальный труд по расчистке и ремонту дома. К счастью, в дровяном сарае позади домика я нашел инструменты, гвозди, запасные петли, кровельную дранку и немного теса. Единственным местом, где не было никакой живности, оказался склад во дворе, маленькая, защищенная от непогоды каморка, поставленная на четыре крепко вбитые бревна высотой двенадцать футов. Сверху на три фута каждый столб был обит оцинкованным железом, так что зверям было туда не взобраться. Этот склад строился много лет назад, чтобы хранить охотничью добычу А-Тас-Ка-Нея и его зимние припасы. К двери склада можно было добраться только по стремянке. Когда я сложил там все свои запасы, я решил, что из склада выйдет хорошее временное жилище для дроздят. Чтобы приучить себя убирать стремянку всякий раз, как я заходил в склад, я прикрепил между пятой и шестой ступеньками лестницы дощечку с надписью «Убери меня!», она неминуемо попадалась мне на глаза, как только я ступал на землю. Северные хищники удивительно ловко умеют лазать по лесенкам. С утра до вечера я возился в доме, сколачивая мебель, чистил двор от сорняков, пилил, колол и складывал дрова на зиму, ловил и коптил форель, нерку и окуня. Каждое утро я знакомил медвежат с территорией, на которой им предстояло кормиться. Я даже выкроил время, чтобы расширить навес у входа в дом и заменить доски на крыльце, где мы сидели в ранних сумерках и наблюдали, как меняется освещение ослепительно синего озера Такла, разделяющегося здесь на два рукава. Закатное солнце золотило протянувшиеся длинной бесконечной грядой пики гор Оминека, которые возвышались на востоке вплоть до Скалистых гор, и это каждый день было источником отдыха и наслаждения.

Мои птенцы приобрели каждый, я бы сказал, свою индивидуальность, и настроение их легко читалось в том, как лежит их лохматое хвостовое оперение. После линьки они как-то сразу сменили свой цыплячий пух на полный летний наряд. Еще пуховичками они невзлюбили свою темную тюремную башню. На меня неожиданно свалилась неотложная задача приучить их к самостоятельности. Им нужно было узнать страх и научиться жить в лесу, полном врагов. На южной стене хижины я приладил для них деревянный ящик с полочкой, где они могли бы укрыться от хищников. Дроздята быстро поняли, что прыжок и взмах крыльями спасает их от трех любопытных медвежат, которым я доверял все, кроме птиц. Неделю дроздята ночевали на каминной полке, но потом перебрались в ящик на дворе.

Загнав медвежат на дерево, я посадил птенцов на сосну, где чуть отставала кора. Они стали смотреть, как я переворачиваю чешуйки и показываю, где прячутся жуки-точильщики, личинки и яйца улиток. После нескольких таких уроков они сами стали переворачивать кусочки коры в лесу и ссориться из-за находок. Когда я посадил их на поваленное дерево и оторвал кусочки мха, они накинулись на разбегающихся муравьев и уховерток. Я понял, что инстинкт, самая великая природная сила, является моим союзником, только тогда, когда дроздята стали обдирать мох на всех поваленных деревьях, стоило мне их туда посадить. Однако для того, чтобы научить их выкапывать червей и улиток во влажной кромке речного берега, потребовалось гораздо больше времени. Они смотрели, как веточка переворачивает кусок коры, и понимали, что нужно ворошить мох клювом. Но, чтобы научиться копать обеими лапками, нужно было терпение, которого не хватало ни у меня, ни у них. Мне пришлось подождать, пока они ужасно проголодаются, показать им жирного червя и закопать его у них на глазах, и только тогда они коготками и клювами сами откопали его. У них на глазах я ворошил звериный помет на охотничьей тропе и показывал, что в нем полно насекомых. Птенцы летели за мной к кустам спеющей малины, черники и шиповника, которые росли по обоим берегам реки. Они кричали и хлопали крыльями, инстинктивно как бы отпугивая таких соперников, как свиристели и танагры. Когда они научились копать, дошло до экспериментов с пучками проса, пшеницы, ржи, тимофеевки и клевера, оттуда при помощи когтей и крыльев можно извлечь вкусные семена.

Однажды я распиливал упавшую ель, мои четыре дрозденка грелись на солнышке на другом бревне, которое я скатил с холма за нашей хижиной, медвежата спали в ее тени. Опасность я заметил слишком поздно. Болотный лунь, увидев на бревне жирненьких птиц, бесшумно спикировал вниз, схватил одного из моих друзей и так же стремительно взлетел на вершину ближайшей сосны, унося в когтях свою пищащую жертву. Ее предсмертные крики еще долго звучали у меня в ушах, так же как и песни жаворонков, погибших в огне вместе с родителями этих птенцов и дроздами-отшельниками.

Когда я с криком бросился к бревну, размахивая руками, чтобы вспугнуть трех оставшихся птенцов и заставить их спрятаться в кустах, они по своему обычаю взлетели мне на плечи и зачирикали прямо мне в уши.

Хищники убивали и поедали птиц каждый день. Скрепя сердце я наблюдал это, но все равно поражался непостижимому для меня закону природы, который позволяет одним живым существам убивать других и питаться их плотью. Когда мои медвежата убивали и пожирали животных, я оправдывал это необходимостью контроля за численностью популяции. Но когда погибла моя птичка, я воспринял это как убийство. К этому времени медвежата весили фунтов по пятьдесят, но я знал, что два белоголовых орлана, которые жили на огромной ольхе на левом берегу Отет-Крика, все еще имеют на них виды. Эти огромные птицы с размахом крыльев в восемь футов каждый день ловили не только лососей и форель, но и зайцев, сурков, белок и змей. Каждый день, когда мы отправлялись в обход, они кружили и садились поблизости от медвежат, пока я в конце концов не подшиб самца камнем. После этого они решили поискать менее опасную добычу.