Музей невинности - Орхан Памук

— Милая, если ты переживаешь из-за аварии, то забудь её и говори, что ты хочешь мне сказать.

Она вдруг тихонько заплакала, совсем как тогда в бутике «Шанзелизе», когда не могла вернуть мне деньги за сумку. Её плач стал похож на капризные всхлипывания обиженного ребенка.

— Я в тебя влюбилась. Я жутко в тебя влюбилась! — В её голосе звучал укор, но и неожиданная нежность. — Целыми днями думаю только о тебе. С утра до вечера думаю о тебе.

Закрыв руками лицо, она разрыдалась.

Должен признаться, первой моей реакцией было глупо рассмеяться. Но я не поддался порыву. Только с серьезным видом нахмурил брови, пытаясь скрыть огромную радость. Я чувствовал в себе какую-то фальшь, хотя, думаю, то был один из самых искренних и насыщенных моментов моей жизни.

— Я тоже очень тебя люблю.

И хотя эти слова были сказаны мною искренне, они не получились такими сильными и настоящими, как её. Это ведь она первой призналась. А так как я лишь ответил ей, то в моем уверении, несмотря на правду, звучала нотка утешения и вежливости и улавливалось стремление к подражанию. Если бы я даже и в самом деле любил её крепче, чем она меня (так, весьма вероятно, и было), Фюсун все равно уже проиграла мне, потому что первой признала пугающие размеры нашей любви. «Знаток чувств» во мне (неприятно было вспоминать, откуда и как он во мне появился) радостно возвещал, что неопытная Фюсун сдала «игру», поскольку повела себя откровеннее. Теперь моим мукам ревности и навязчивым мыслям пришел конец.

Она продолжала всхлипывать и вытащила из кармана по-детски скомканный платок. Я обнял её и, целуя невероятно нежную, бархатистую кожу шеи и плеч Фюсун, сказал, что глупо плакать из-за любви такой красавице, как она, от которой теряет голову столько мужчин.

В слезах она упрекнула: «По-твоему, красивые девушки не влюбляются? — и добавила: — Раз уж ты такой знаток, то скажи... Что будет потом?»

Её глаза умоляли, чтобы я открыла ей правду, и никакие слова о любви и красоте не отвлекли бы от переживаний. Но сказать мне было нечего.

Это я понимаю только сейчас, вспоминая о тех событиях десятилетия спустя. А тогда я испугался вопроса, который рассорил бы нас, про себя осудил за него Фюсун и принялся её целовать.

Она отвечала на мои поцелуи и страстно, и беспомощно. Уточнила, это ли мой ответ. «Да», — уверил я. «Разве мы не собирались заняться математикой?» — она понемногу успокаивалась. Оставив реплику без внимания, я принялся жарче целовать Фюсун. В нашем безысходном положении обниматься и целоваться было гораздо естественней, чтобы ощутить неотвратимую мощь настоящего мгновения. По мере того как Фюсун снимала с себя одежду, вместо заплаканной, страдающей от любви девочки появлялась счастливая и полная жизни женщина, жаждущая физических наслаждений. Так мы очутились во власти мига, который я назвал самым счастливым моментом моей жизни.

На самом деле, проживая подобное, никто этого не осознает. В глубине души мы все равно верим, что когда-нибудь переживем нечто более прекрасное и счастливое, чем сейчас. Ведь в молодости — особенно пока ты молод — трудно жить, сознавая, что потом все будет только хуже, и если кто-то счастлив настолько, что способен поверить, будто переживает самый счастливый миг своей жизни, то обычно ему хватает оптимизма полагать, что будущее тоже окажется прекрасным.

Но, когда наша жизнь, подобно роману, приобретает завершенную форму, мы можем выбирать и решать, какой же момент стал самым счастливым, что я и делаю сейчас. Конечно, чтобы объяснить, почему из всего пережитого выбран именно этот момент, придется поведать историю жизни от начала до конца, довести роман до финала. Выбрав то мгновение счастья, мы испытываем боль, потому что знаем, оно осталось где-то очень далеко и больше не случится никогда. Единственное, что помогает вытерпеть эту муку, — вещи, сохранившиеся от того драгоценного мига. Они хранят счастливые воспоминания, их краски, тепло, удовольствие осязать и видеть вернее, нежели люди, благодаря которым мы познали самую суть счастья.

Во время продолжительных любовных ласк, когда мы, с трудом переводя дыхание, позабыли об окружающем мире, а я, поцеловав влажное плечо Фюсун, проник в неё сзади, покусывая ей шею и мочку левого уха, то есть в счастливейший миг моей жизни, сережка в виде заглавной буквы её имени, на форму которой в тот день я не обратил никакого внимания, выскользнула из прекрасного уха Фюсун на голубую простыню.

Тому, кто имеет о смысле культуры хоть какое-либо представление, известно: за всеми знаниями западной цивилизации, властвующей над миром, стоят музеи, и их создатели, истинные коллекционеры, собирая памятные раритеты, никогда не задумываются, чего тех ожидает. Как правило, даже не замечают главных и важнейших вещей будущих собраний, когда они впервые попадают в руки, хотя позднее классифицируют, описывают в каталогах (а ведь первые музейные каталоги — это первые энциклопедии) и выставляют для зрителей напоказ.

Когда миг, который я впоследствии назвал счастливейшим в своей жизни, закончился и настало время расставаться, пока одна из её сережек пряталась рядом с нами в складках влажной простыни, Фюсун посмотрела мне в глаза и тихо проговорила:

— Теперь моя жизнь связана с твоей.

Её слова мне понравились, но и напугали меня.

На следующий день было опять очень тепло. Когда мы встретились, Фюсун выглядела чем-то встревоженной.

— Я вчера потеряла сережку, — произнесла она, поцеловав меня.

— Твоя сережка здесь, дорогая моя. — Я засунул руку в правый карман пиджака, висевшего на спинке стула, но её там не оказалось. — Странно, ничего нет.

У меня быстрее забилось сердце, будто над нами нависло какое-то неотвратимое несчастье, какое-то горе. Потом я вспомнил, что сегодня с утра очень жарко и я надел пиджак потоньше.

— Она осталась в другом кармане.

— Пожалуйста, принеси завтра, не забудь, — попросила Фюсун. В её глазах можно было утонуть. — Эта сережка очень важна для меня.

18 История Белькыс

Сообщение об аварии занимало первую полосу всех газет. Фюсун их, конечно, не читала, но так как Шенай-ханым все утро только и говорила что о погибшей, она решила, что некоторые обитательницы Нишанташи заходили в тот день в бутик «Шанзелизе», лишь чтобы поговорить об аварии.

— Завтра Шенай-ханым закроет магазин после обеда, чтобы я тоже пошла на похороны, — сообщила мне Фюсун. — Она ведет себя так, будто все любили ту женщину. Но это не так.

— А как?

— Она часто приходила в наш магазин. Покупала самые дорогие платья, только что привезенные из Италии и Парижа, а потом, надев куда-нибудь на прием, возвращала обратно, будто оно ей не подошло. Шенай-ханым очень сердилась, так как платье, которое все уже видели, продать нелегко. Да и вела она себя довольно грубо, постоянно торговалась за каждый процент. Но отказать ей Шенай-ханым не могла, потому что у той женщины имелись связи. Tы её знал?

— Нет. Правда, одно время она была любовницей моего приятеля, — начал было я, решив рассказать Фюсун историю погибшей женщины, сократив и изменив кое-какие детали. И вдруг осекся, поняв, что не смогу. Мне подумалось, что лучше обсудить историю погибшей с Сибель. Я сразу почувствовал себя двуличным, потому что от обсуждения жизни несчастной с Сибель я получил бы больше удовольствия, нежели с Фюсун. А ведь еще неделю назад я запросто мог что-то утаить от Фюсун, с легким сердцем обмануть её; тогда мне еще казалось, что ложь — забавная и неизбежная составляющая такого рода интрижек. По глазам Фюсун видно было, она понимает, что я не хочу делиться подробностями. И поэтому неожиданно для себя быстро сказал:

— У той женщины была очень грустная жизнь. Она много страдала и видела много унижения от того, что легко отдавалась мужчинам.

Конечно, я имел в виду не это. Просто вырвалось бездумно. Воцарилось долгое молчание.

— Не беспокойся, — прошептала, покраснев, Фюсун. — У меня до конца жизни не будет никого, кроме тебя.

Спокойный и веселый, я вернулся на работу, яро принялся за дело и с энтузиазмом проработал довольно долго — будто пришел зарабатывать деньги впервые в жизни. Некоторое время назад в «Сат-Сат» поступил один молодой (намного моложе меня), но амбициозный сотрудник по имени Кенан. С ним мы обменялись шутками в адрес должников нашей компании, подробно разобрали список их имен, каких получилось примерно около сотни.

Вечером я шел в тени платанов Нишанташи, уже основательно обросших листвой, вдыхая аромат лип из садов старинных, еще не сгоревших от рук строителей османских особняков. Глядя на водителей, запертых внутри автомобилей в пробке и в ярости то и дело жавших на гудок, я понимал, что доволен жизнью, что недавние муки любви и ревности позади и все наладилось. Дома я, не торопясь, принял душ. Доставая из шкафа свежую рубашку, вспомнил о сережке Фюсун, но в кармане того пиджака, где я, как мне представлялось, её оставил, ничего не оказалось тоже. Я обыскал все ящики, заглянул даже в кувшин, куда Фатьма-ханым складывала найденные оторвавшиеся пуговицы, косточки от воротников, выпавшие из карманов монетки и зажигалки, но сережки не было нигде.