Подчасок с поста «Старик» - Михаил Иванович Божаткин

французский завод поступил…

— На «Наваль», значит, — уточнил Булдыга-Борщевский. — Ну а дальше?

«Знает, оказывается, город», — мелькнула мысль.

— Когда немцы пришли — завод закрыли… Потом восстание… После в деревню ушел…

И все это было правдой; только не сказал Недоля, что в деревню попал кружным путем, через Херсон, Крым, Новороссийск.

— В какую?

— В Мариновку. За Вознесенском, верст двадцать пять будет…

— К родным, что ли?

— Не… К знакомому старшего брата. Брата-то немцы расстреляли, а дядя Алексей и взял меня с собой. «Идем, — говорит, — а то тебя шлепнут…» Ну и пошел…

— А потом?

— Вернулся в город. Ходил Одессу освобождать от Антанты…

— Один, что ли? — улыбнулся Булдыга-Борщевский и как-то по-особому мотнул головой, так что его светлый, словно льняной, чуб плавно взлетел вверх и лег, прикрывая часть лба и ухо. И этот кивок, этот льняной, с золотистым отливом чуб, этот тяжелый взгляд, да и все удлиненное лицо с вытянувшимся вперед подбородком опять показались Тимофею такими знакомыми, что он непроизвольно рот открыл от изумления.

— Ты чего?

— Да так… Волосы у вас красивые.

— Ты что, девушка, что ли! Смотри, не влюбись…

— А у меня как отрастут — никакого сладу с ними нет, торчат во все стороны, словно проволочные…

Булдыга-Борщевский ухмыльнулся, но тут же прикрикнул сердито:

— Ты мне зубы не заговаривай! Рассказывай дальше!..

— Ну Одессу взяли, меня даже парой белья премировали.

— В какой части был?

— В шестой бригаде…

— Григорьева, что ли?

— Ну да.

— Так чего же ты молчишь?

— Кто его знает, ведь Григорьев…

— Ох, парень, или ты плут большой, или… Так ты с Григорьевым и в Александрию ушел?

«Ишь ты, вопросы-то такие же задает, что и тот, который ехал с нами…»

Ответил:

— Нет, меня ранило немного. — Тимофей засучил рукав и показал шрам выше локтя. — В госпитале лежал, потом служил в полку.

— Где?

— В Николаеве.

— Кто им командовал?

— Бражников.

— Хм! — усмехнулся Булдыга-Борщевский, и Тимофей не понял почему. — А куда он делся?

— Не знаю. Говорили, что арестовали за что-то…

— Та-ак. Давай дальше!

— Потом мы отступали. Под Помощной попали к Махно.

— Ну и что?

— Ничего. Комиссаров он расстрелял, а нам что — мы рядовые.

— Долго у Махно был?

— Нет. Я тифом заболел. Оставили меня в селе.

— Как к красным попал?

— Когда пришли — мобилизовали. Послали на пост служить. Там ранило. Лежал в госпитале. Ну вот и все…

— Мне твой дружок… Кстати, как ты с ним познакомился?

— С Жорой-то? Да за одной партой сидели. Я за него все время задачки решал. И дома у него бывал. Летом, во время каникул… А когда против немцев началось, так он, чудак, побежал прямо на пулемет. Тут я ему ножку подставил и за угол оттащил. Говорит, что я его спас… Да только, может, ничего и не случилось бы…

— Он примерно то же рассказывал. Только о задачках не вспоминал. Да это не так и важно. Встретились то как с ним?

— Я не курю, а махорку выдавали в госпитале Ну вот и решил обменять на что-нибудь. Знаете, как в госпитале кормят… Попались бычки. Только за них взялся, меня Жорка-то и окликнул…

— И ты согласился с ним уехать, дезертировал?

— Боялся я. Ведь сами посудите, упустил двух офицеров. Товарищ Неуспокоев прямо сказал…

— Кто это — Неуспокоев?

— Уполномоченный особого отдела…

— Неуспокоев… Неуспокоев… Что-то незнакомая фамилия… Где он раньше служил?

— Не знаю… Говорили, с Балтики будто бы прибыл…

— Неуспокоев… Какой он из себя?

— Да как вам сказать? Ростом-то, пожалуй, с вас будет, только в плечах, — Тимофей развел руки на всю ширину, — вот так. Орел у него на груди, такой синий…

— Татуировка?

— Ну да. Волосы? Потемнее ваших, назад он их зачесывает. Глаза? Глаза сердитые. Цвет не рассмотрел, но сердитые. Ну и маузер всегда с собой носит, большой такой, в деревянной кобуре.

— Портрет что надо, хоть картину заглазно пиши, — гриво улыбнулся Булдыга-Борщевский. — Ну ладно… Так что он?

— Говорит, что потеря революционной бдительности — преступление перед мировой революцией и что я за это буду отвечать по всей строгости закона… А умирать-то кому охота…

— Значит, решил дезертировать и вернулся в госпиталь?

— Дык мне сказали, что документы будут готовы только после обеда. Вот и отпросился на часок. А если бы я не явился? Могли бы тревогу объявить, сцапать прямо в городе. Тогда уж… Да и Марусю жалко. Когда офицеры убежали — она дежурила, а теперь тоже.

— И что же ты ей сказал?

— Что, дескать, я выбываю на особое задание и чтобы обо мне не беспокоилась…

Добавил тише, опустив глаза в землю:

— Понравилась она мне… Договорились, чтобы потом, значит, вместе.

Третий раз рассказывал Тимофей все это — Жоре, попутчику и теперь вот этому — и уже сам начинал верить в то, что он любит Марусю, сестру из госпиталя, и что они решили, когда закончится война, быть всегда вместе.

— А может, только за Шеллером-Михайловым ходил?

— Нет, за документом. Да вот направление в часть. — Тимофей пошарил в карманах. — Что-то нету, наверное, я его в книгу положил, — а про себя подумал: «Ведь книгу-то он просматривал, иначе откуда знал бы, что это Шеллер-Михайлов. Значит, и направление видел». — Ну да, в книге. Сразу же под обложкой лежит. Оставить книгу там не мог, все знают, как я читать люблю. Подозрительным показалось бы.

— А между прочим, — твердо выговаривая каждое слово и пристально глядя на Недолю, заговорил Булдыга-Борщевский, — на книге штампик бывшего владельца дома, в котором сейчас ваш батальон разместился.

— Разве? А я еще думал, что это за доктор Плисовский. Оказывается, он в этом доме жил?

— Так как книга-то к тебе попала?

— Ребята, когда навещать приходили, принесли. Да только она не очень интересная. Я больше люблю исторические. Вот я про поручика Мировича читал, потом про княжну Тараканову. И про Юрия Милославского, и про князя Серебряного…

— Ну ладно, — прервал Тимофея Булдыга-Борщевский. — Ты знаешь, куда ты попал?

— Небось не глупенький, догадываюсь.

— Ну и что?

— Теперь уж что будет…

— Вот что будет: скоро мы Россию освободим от большевиков, в стране будет поставлен настоящий хозяин. Ты мертвых видал? — неожиданно спросил он.

— Видел. И убитых, и которые от тифа.

— А повешенных?

— Тоже видел. Немцы после восстания сразу начали вешать.

— Ну а таких, у которых кишки наружу, звезды на лбу?

— Таких нет…

— Так вот, я тебе пострашнее сделаю, если задумаешь к своим краснопузым переметнуться. И учти, отсюда и мышь незаметно не убежит.

— Да я что! Сказал Жора — пулемет надо в порядок привести, вот