Зеленые каникулы - Карло Коберидзе

Заглянул я в книгу и узнал еще: македонца грязь замучила, он искупался в Ниле, простыл и так внезапно умер, бедняга, что не успел поесть японский рис палочками. А король Англии Ричард Львиное Сердце сошел в свой фамильный склеп уверенный, что вода только для питья и существует; ни разу не купался, только иногда ноги мочил в тазу — воду разбрызгивал. Оказалось, что до моего рождения Вавилон и возникнуть успел, и исчезнуть. А после того европейцы и Америку открыли без меня. Однажды поделился я с преподавателем истории моими соображениями по этому поводу. Не могу не признать — внимательно он выслушал меня, а потом поставил двойку! Я ему вот что сказал: меня учат, будто европейцы открыли Америку, и говорят при этом, что европейцы нашли в Америке два могущественных государства — инков и ацтеков, где знать не знали голода, нищеты, воровства, все были одеты, тумаками и пинками друг друга не угощали, уродин ради богатства будущего тестя не похищали, не продвигали по службе родственников-недоучек, не бегали к спекулянтам за импортными товарами, не продавали и не покупали билетов в кино с рук… Не пересчитать всех бед, о которых они и понятия не имели! Так скажите, надо ли было этим порядочным людям, чтобы их открывали дикари? А преподаватель сказал: ничего ты в истории не смыслишь, и влепил двойку. Пусть бы хоть и единицу, но если я не смыслю, так он же смыслит, он же образованный, разъяснил бы, помог бы понять! Явились европейцы к порядочным людям, перебили их, отобрали еду, имущество, уничтожили исторические памятники — памятники письменности, живописи и еще хвастаются этим! Это бы еще полбеды — Атлантида до меня ушла под воду! И немцы дважды затевали мировую войну, и оба раза терпели крах без моего участия! До моего рождения открыли электричество, и теперь бабушке покоя нет от хромого инкассатора! И я хотел много чего открыть, изобрести, но — эх! — поздно явился на свет!..

Отец был на фронте, раз сто ранен, один раз чудом уцелел. Он целился вперед, а верзила-немец подкрался сзади, представляете? Оглянулся отец и видит: стоит враг над ним с автоматом. Немец нажал на курок и — да здравствует судьба! — только щелкнуло! Тогда отец пустил в ход свой автомат… Прямо на отца упал немец — такой здоровенный был, чуть не раздавил его. Хорошо, что не раздавил, не то не знать бы мне, что родной зять перерезал горло Митридату Понтийскому, а Илья Датунашвили — за одну игру пять мячей загнал в ворота «Арарата»…

И вот привез меня отец сюда, в Цихистави, и сказал: садись, сынок, пиши, подумай, кем хочешь быть — трактористом или шофером. Чего тут думать: теперь в моде быть шофером, денежная работа. У нас сосед есть, пять лет проучился в институте, получил высшее образование и начал преподавать в соседней деревне. Пять лет работал в школе и за пять лет еле-еле сумел купить себе новый костюм. Долго крутился-вертелся, думал найти выход, на урожай винограда надеялся, а как раз в те годы град подряд «снимал урожай» — два раза в мае побил виноградники, два раза в июне, а один раз в августе. Разозлился наш сосед в конце концов и махнул рукой на галстук! Три месяца учился на курсах механизаторов в Велисцихе, живо окончил их и объявился вдруг у нас водителем автобуса! Всего-то третий год гоняет машину, а поглядели бы вы на его новый дом и «Волгу»! Будь эта история исключением, не носил бы отец в кармане валидола, и не смотрел бы на свою раненую руку, скрежеща зубами, и головой не качал бы возмущенно, глядя, как обзавелись «Волгами» продавцы в Телави.

Да, выгодно работать шофером, но, раз наши считают, что я все делаю поперек, возьму и действительно поступлю наоборот: стану трактористом — ведь можно же не загребать денег и все равно быть человеком! Как-то беседовал я с отцом о чем-то таком. Горе мне, говорит, до чего я дожил, сосунок еще, а уже заразился всем этим, что с ним дальше будет, если уже теперь о деньгах разговаривает. И так расстроился, что голодным лег спать, не поужинал…»

Дверь скрипнула, вошел отец.

— Ну как, написал?

— Написал, если подойдет.

Он взял тетрадку, глянул на заголовок и улыбнулся:

— Увидеть бы, как ты образумишься, ничего больше не хочу!

Он быстро читал мою автобиографию и иногда усмехался, иногда смеялся. Прочел и закивал, потом поглядел на меня, поглядел весело и тихо сказал:

— Не сказать, чтобы ты совсем был лишен ума…

Потом сел на скамейку, потер рукой лицо, вырвал из тетради чистый лист и протянул мне:

— Начинай: «Я, Георгий Вахтангович Бичиашвили, родился…»

Через две минуты автобиография была готова. А то, что я по своему разумению написал, отец сложил вчетверо и положил в карман.

— Зачем тебе? — спросил я.

— Дам прочесть через десять лет, получишь удовольствие, — и с улыбкой взъерошил мне волосы.

Начало

В маленькой комнате стояли две новенькие кровати, три стула, стол и гардероб.

Отец подошел к открытому окну, выглянул во двор и спросил человека, который привел нас сюда.

— Шумно, наверно, во дворе, Отар?

— Нет, — покачал тот головой. — Как пересядут ребята со школьной парты на парту училища, так сразу взрослеют, сразу приучаются думать. А разве слыхано, чтоб думающий человек был шумливым? На переменах все галдят, понятно, и ваш сын не составит исключения, так что некому будет мешать.

— Все учащиеся живут в общежитии?

— Да, на всех учащихся рассчитано.

Отцу это явно понравилось. А Отар сказал мне:

— С режимом дня познакомлю завтра, когда и второе место в комнате займут. У нас скучать не будешь, все предусмотрено — и труд и развлечение.

Потом мы с отцом остались одни. Он опустился на стул, я открыл чемоданы, выложил свои вещи. Отец нервно курил. Я исподтишка поглядывал на него, и почему-то жалко было его. Хотя он нисколечко в этом не нуждался.

— Знаешь ведь, я сегодня покину тебя! — начал отец.

— Да, знаю!

— Так вот… Сын ты мне… Думаешь, легко это? Что тебе стоило учиться как надо!..

— Не лезет мне в голову химия — разве я виноват!

— Надо выбрать путь. Я рад был бы неграмотным быть, лишь бы ты получил знания.

— Все папы рассуждают так? — Я заулыбался.

— Нормальные — все. Открой дверь, духота тут…

Я открыл, и тут же вошел Отар, ведя с собой мальчика моих лет. Он был чуть ниже меня, чернявый и очень походил на Гелу — я вскочил и чуть не обнял его.

Мальчик поздоровался, поставил чемодан.

— Вот и второй обитатель этой комнаты — Зураб Одикадзе, — сказал Отар.

Мы с отцом протянули руки Зурабу.

— Ты откуда, Зураб, из какого села? — спросил его отец.

— Из Тквиави.

Зураб сел, опустил голову.

— Затосковал, сынок? — с сочувствием спросил отец. — Горюешь, что приехал сюда?

— Мама у меня болеет. Провожала веселая, но я-то знаю, что она больна, — объяснил Зураб, не поднимая головы.

— Не бойся, все будет хорошо, — сказал отец Зурабу. — Если человек может переживать, сочувствовать, значит, он хороший человек, добрый.

— Разумеется! — согласился Отар.

— Пойду я, Гио, а то не поспею на поезд.

Отец пожелал Зурабу держаться молодцом и попрощался с ним.

Во дворе мы встретили директора училища. Он подозвал какого-то парня и велел отвезти отца в Гори, на вокзал.

— Вы не беспокойтесь, Вахтанг, — сказал он отцу. — Не такой уж маленький ваш сын, чтоб цепляться за вас.

— Если б не полагался на него, не привез бы в Цихистави.

— Не тревожьтесь о нем, не лишим его ни заботы, ни внимания.

— Надеюсь на вас.

Они пожали друг другу руки.

Прощаясь со мной, отец только и сказал:

— Ну, сам знаешь!.. — и уехал.

Мы с Зурабом вернулись в комнату.

Наступила неловкая тишина. Почти час провели мы как немые, то разглядывая свои руки, то чемоданы, то побеленные стены и потолок.

Впервые видели друг друга и потому не могли вступить в разговор, не знали, о чем заговорить, как начать.

Кто знает, какая у него душа, какой характер… Он глядел в открытое окно на синий простор и, уверен, думал о том же. Почему бы нам вслух не поговорить об этом? Хочу сказать ему что-нибудь, хоть чепуху, лишь бы прервать молчание.

Со двора доносится шум. Видно, другие ребята уже успели перезнакомиться, а может, они с прошлого года знакомы и дружат.

Скорей бы остался позади этот день. Знаю ведь — дня через два так сблизимся, словно в одном доме росли.

Зураб поднялся с места и указал рукой во двор:

— Смотри, Гио, у них тут и собака есть.

Я выглянул в окно — большая лохматая собака, прихрамывая на заднюю ногу, шла прямо к столовой.

— Сторожа, верно, — заметил я, — в столовую направляется, там рай для нее.

— А ты не хочешь есть?

— Не очень.

Он потянулся к чемодану.

— Столько всякой всячины надавали с собой. Надо скорей расправиться с этим, не то испортится.