Страшные фОшЫсты и жуткие жЫды - Александр Архангельский

Во-первых. Послушав наших журналистов, можно решить, что худшие воры в России – это музейщики и библиотекари. А не погоновожатые, разобравшие на части «ЮКОС», присвоившие «Юганскнефтегаз», застопорившие алкогольный рынок, скупающие за полцены медийные ресурсы, готовящиеся к дальнейшему огосударствлению крупного бизнеса в свою пользу. А если учесть, что встык с репортажами из Эрмитажа и РГАЛИ идут сюжеты из зала суда, где приговаривают за корысть и шпионаж очередного академика, то картина становится вовсе печальной. Главными антигероями эпохи объявлены ученые и люди культуры. Милицейские «оборотни» давно уже в тени; гаишники – ангелы, лояльные олигархи – душки; о действующих чиновниках федерального уровня в соответствии с новой редакцией закона о терроризме вообще говорить ничего дурного нельзя: засудят. А про музейщиков и ученых – можно. Что же до лучших людей страны, чистых, совестливых и глубоко народных, то их имена известны каждому: новые русские бабки, Петросян, Галкин, доктор Курпатов и товарищ Крутой.

Второе. Главная причина воровства в музеях, библиотеках и архивах – не нравственная деградация интеллектуалов, как можно решить, наблюдая за медийным отражением эрмитажного сюжета. А нравственная и культурная деградация общества в целом, которому а) решительно безразлично, что там сберегается в наших фондах, на какие деньги и в каких условиях – до тех самых пор, когда обнаружится очередная пропажа; и б) совершенно не претит мысль о скупке краденого. Между тем главный источник музейного зла – это именно сторонний скупщик; он формирует заказ, он регулирует теневой рынок антикварного оборота, он почти не скрываясь владеет чужой собственностью. Потому что знает: никто его не осудит, никто не спрячет за спину руку при встрече; красть вроде бы нехорошо, а покупать краденое и владеть им – почему бы нет? Проводит же государство народное IPO «Роснефти», и ничего, сотни тысяч физических лиц добровольно становятся ее совладельцами. Отчего же антикварам не купить себе немножечко Эрмитажа? Отчего ж не нарушить заповедь 10 прим.: не покупай краденого?

Третье. Вновь пошли разговоры о том, как хороши, как свежи были нравы при советской власти; музейные получали свои 120 р., а фонды при том были в целости и сохранности. На это можно возразить, что целость была неполной и сохранность небезупречной, но дело все-таки в другом. При советской власти красть из хранилищ было труднее, потому что главным вором было само благословенное коммунистическое государство; оно решало, что у кого отобрать, что кому перепродать – и ревниво следило за своей воровской монополией, отстреливая конкурентов. Запасники Эрмитажа разворовывались не хранителями (чья теперешняя вина еще судом не доказана), а официальными представителями власти, которые меняли культурные сокровища на оружие, затыкали царскими драгоценностями бесконечные дыры в своей разрушенной и бездарно управляемой экономике, оплачивали шедеврами разведуслуги всякого рода западных проходимцев вроде Хаммера, передавали настоящие клейма Фаберже французским ювелирам, чтобы НКВД совместно с ними продавало поддельные яйца и могло финансировать террор против белоэмигрантов. О том, что основу многих коллекций составили незаконно экспроприированные частные собрания, вообще умолчим; после того как новая Россия в 1991 году предпочла приватизацию – реституции, эта тема, увы, утратила актуальность.

Наконец, четвертое. И последнее. Чтобы поправить положение вещей, безусловно ужасное (за тех, кто вляпался в музейно-архивную историю, смертельно стыдно), нужно не выговоры директорам объявлять. И не мнимых шпионов от науки разоблачать. А бороться за нравственный климат в обществе – не только в музеях. Вырабатывать повсеместную брезгливость к воровству. И уж точно – не подавать государственный пример клептомании. Кроме того, нужно понимать: культура – это и есть истинный приоритет возлюбленного отечества, главный (наряду с научным знанием) ресурс развития. Значит, необходимо строить новые музейные и библиотечные здания, чтобы коллекции по большей части находились не в подвалах, а на свету, перед глазами публики; чем большая часть собрания доступна зрителю, тем выше уровень безопасности. И пора, не жадничая, повсеместно финансировать оцифровку музейных объектов; предмет, изображение которого вывешено в Интернете, в разы труднее украсть и продать. После чего начали возвращать и подбрасывать эрмитажные вещи? После того как на сайте музея появились картинки: часть фондов успели сфотографировать.

А так – что ж. И внутреннюю охрану нужно усилить. И тетенек, пьющих чай, расшевелить (прибавив им для начала зарплату до уровня газетных журналисток). И каяться музейному сообществу есть в чем. Но давайте все-таки виноватых искать в порядке живой очереди. Сначала – защищенные новым законом чиновники; оказание госуслуг стало в России самым доходным бизнесом. Затем – поговоновожатые. За ними – прикормленные гладкошерстные олигархи. После этих – неразборчивые коллекционеры. И только за ними – музейщики.

Ты – яблоко сада,Я – облако ада,Ну что тебе надоЕще от меня?

Чисто не радует

На неделе с 14 по 20 августа. – 15 лет назад в России случился путч. – Тогда же Россия обрела трехцветное знамя. – 7 лет назад Путин стал премьером.

16 августа 1999 года Государственная дума с первого захода утвердила нового премьера. Может быть, в расчете на то, что продержится недолго – как до него недолго продержались Кириенко, Примаков или Степашин. А может быть, из равнодушия: кто бы ни был, все равно ни во что не полезет и ни с чем не справится.

Как показал исторический опыт, думцы полностью просчитались. Новый премьер удержался в своем кресле ровно столько, сколько было необходимо для прорыва на следующий политический уровень; он рывком проскочил на властные антресоли. Полез во все, что считал нужным. И со всем справился. По крайней мере, если смотреть в ближайшей исторической перспективе. Вопрос: каковы предварительные итоги, промежуточные следствия его несомненного личного успеха – для нас, грешных? Каково нам живется сейчас, по прошествии семи лет?

Если судить с внешней, формально-количественной точки зрения, то честный ответ должен звучать так: таким, как я – гуманитарным, активным гражданам крупных городов, – хорошо весьма. Книжки начали выходить, продаваться; читай не хочу, пиши не могу. В кино успех очевиден: сняты и – главное – широко показаны неплохие фильмы: от «Своих» до «Связи», от «Войны» до «Моего сводного брата Франкенштейна». А театр? Все пророчат конец репертуарному театру; Петр Фоменко меж тем строит новое здание; Женовачу недавно собственный театр подарили с барского плеча; Любимов на пороге 90-летия ставит и ставит.

Идем далее. Я лично смог реализовать давнюю мечту и благодаря закрытой ныне «Открытой России» с 2003 по 2006 год объездил родную страну вдоль и поперек, от Камчатки до Владивостока, от Омска до Владикавказа, от Нальчика до Дагомыса, от Новгорода до Волгограда и далее везде. Это колоссальный опыт; разрозненные кадры, смонтированные встык, оживают, насыщаются объемом, перед глазами появляется движущийся образ разнородной подвижной России, которая стремится вверх и вширь, строится, растет, стряхивает с себя советский морок и тут же покрывается новой изморозью…

Наберем воздуху в легкие, сделаем смысловую паузу, от высокого через среднее спустимся к низкому, но не менее важному. Поговорим про деньги. При малейшем чутье и умении быстро принимать решения в это тучное семилетие можно было обеспечить себя материально. Гуманитарным трудом, без воровства и даже без унылого вовлечения в офисный бизнес: за умение составлять слова и лихо закруглять тексты стали пристойно платить. Кроме того, всякий, кто успел до 2003-го взять ипотечный кредит, купил и обустроил свое жилище; каждый, кто не испугался после 2004-го взять другой кредит, на неотложные нужды, и вложился в элементарные коллективные инвестиции, заработал по 50—70–100—150 процентов годовых. А уж кто как распорядился этим легально заработанным первоначальным полукапиталом – его личное дело. Хочешь – становись скромным портфельным инвестором, хочешь – кути в ресторанах (между прочим, московские кафе давно уже лучше немецких, бельгийских и тем более стокгольмских), а нет – покупай спортивную машину и катай девушек.

Что же до свободы слова, которая вроде бы зажата или даже уничтожена, то все гораздо сложнее. Зажата-то она зажата, но в Интернете вывешены онлайновые версии всех крупных западных газет; подписаться на Би-би-си, Си-эн-эн и прочие вражеские телеголоса можно без малейших проблем и не слишком дорого. А любое сочинение, отвергнутое в подцензурных изданиях, с радостью (хоть и без гонорара) подхватят на форумах. Хоть в ЖЖ, хоть в «ЕЖ». Свободы слова нет только для бедных и необразованных; для тех, кто в ней не нуждается и обречен смотреть исключительно родное ТВ. Которое, замечу в скобках, делают люди, обладающие всей полнотой политического знания. Их не сужу, затем что к ним принадлежу.