Глаза погребённых - Мигель Астуриас

Хуамбо махнул рукой, как бы отметая все, что она сказала, но Тача настаивала:

— Это я придумала, что родители хотели отдать тебя на съедение ягуару. А тебе это доставило много горя, ты даже возненавидел стариков…

— Ничего подобного. Родители отдали меня Мейкеру Томпсону. А тот сочинил историю с ягуаром, чтобы я отрекся от стариков и не пытался к ним вернуться…

— Тогда еще хуже, Самбито, еще хуже… Он воспользовался моей выдумкой, и вот мы очутились на улице. Мы сами себе делаем много зла и не понимаем этого!

— Так-то оно так. И кроме того, все это на руку им, они сильны, могущественны…

— Значит, никто их не сможет…

— Что ты хочешь от меня услышать?..

Они пересекали сад, по которому проносился ветер, редкие цветы и густые сорные травы склонялись волнами, будто под чьей-то невидимой ладонью, нащупывавшей местечко помягче.

— Ну, теперь дорогу знаешь, надеюсь, будешь заглядывать ко мне почаще?.. Ты по-прежнему одна?

— Подобрала малыша…

— Мне рассказывали…

— Между небом и землей ничего не спрячешь, верно? На днях приведу его, познакомишься.

— Какой он масти?

— Как смесь светлого и темного пива.

— Приведи…

— А Мейкер Томпсон не вернется? Не хотела бы я видеть этого проклятого гринго.

— Ты никогда не встречала его на улице?

— Если встречала, переходила на другую сторону…

— Не думаю, чтобы он вернулся в ближайшие годы. Теперь он президент Компании. Знаменитый. Его Зеленое Святейшество. А вот его дочь Аурелия иногда приезжает.

— Та, что хорошо пляшет?

— Мы с управляющим занимаем весь дом. Остались здесь совсем одни. Даже этот сопляк, Боби, бродит где-то по побережью.

— Еще бы, он у себя дома — все побережье принадлежит им.

— Он сейчас у сеньоров Лусеро. Они стали большими друзьями с тех пор, как старик спас им акции. Теперь они ярые сторонники Компании.

— Так я и думала. Ну ладно, я пошла… Будь осторожен. Приходи на каменоломни обязательно — сегодня же или, самое позднее, завтра… Если этот кобель побежит за мной, я, чего доброго, помру со страху. Позови его… Ну и зверюга, так и смахивает на Кадэхо![27] Того и гляди, собьет с ног. Покличь его!

— Юпер!.. Юпер!.. — позвал мулат.

Тремя-четырьмя прыжками собака подскочила к хозяину. Тот взял ее за ошейник. Глядя вслед удалявшейся сестре, он опять вспомнил Хуана Табочу.

Таинственный Хуан Табоча вновь связал их вместе.

V

Глаза, покрасневшие от известковой пыли, похожи на раздавленные томаты; мордочка мышонка, вылепленного из теста; белые волосы — кто мог бы узнать в пеоне, помогавшем Дамиансито перевозить известь, человека, который прибыл сюда несколько дней назад после бойни в порту, где власти пытались в крови утопить забастовку? Никто! Совершенно другое лицо. Сам Непомусено не смог бы его узнать.

— Ну и помощничка завел себе ваш внук, — как-то заметила Консунсино, вдова Маркоса Консунсино. — И во все этот помощничек сует свой нос. Вы сейчас скажете, что это его дело, но, заметьте, куда надо, он носа не сует, а в дела, которые его не касаются, лезет.

— Что поделаешь?.. Ведь он приехал…

— Не виляйте, дон Непо, говорите прямо.

— Внук не справлялся — заказов слишком много, вот он и нанял этого поденщика.

— Поденно или полюбовно?

— По правде сказать, не знаю.

— А вот дон Сиксто, у которого до всего есть дело, говорит, что помощничек — это только начало…

— Начало?

— Да, начали вы с помощничка, а пройдет время, и грузовичок купите… Все с чего-нибудь начинается…

— Начинается с человеческого мяса, потому как оно дешевле. Если бы оно дороже стоило, войн не бывало бы. Подумать только, в это самое время, пока мы тут с вами разговариваем, люди убивают друг друга. Тысячи и тысячи солдат падают на землю, чтобы никогда не подняться.

— Не забирайтесь так далеко. Какое нам дело до того, что где-то происходит? Вон у нас, в Бананере, людей совсем не щадят. Даже мурашки бегают по коже, как услышишь, что вытворяют с бедным людом…

— Что ж, вот и скажите дону Сиксто, что у нас уже есть помощник.

— Скажите ему сами!

— Я с ним не разговариваю — с тех пор, как он хотел меня убить. Ведь чуть-чуть не сделал из меня лепешку. К счастью, успел я прижаться к камням, иначе от меня мокрое место осталось бы… Но, видно, не пробил еще мой час. Так вот, передайте дону Сиксто, что у нас уже есть помощник. И ежели он способен на нечто большее, чем только совать ногу в чужое стремя, пусть даст нам деньжат на приобретение грузовика. Мы с ним расквитаемся, перевезем ему лес. Он и его хозяева, наверное, знают, что за Перикерой[28] рубят леса.

— Они перевезут лес на спине какого-нибудь парня, зачем им грузовик! Испанцы знают — сотня индейских спин дешевле, чем один грузовик. Это им обойдется в гроши!

— Да что же это я? Поболтать поболтал, а ничего не заказал. Дайте-ка мне анисовки. Что-то желудок побаливает…

— Одну анисовку? А многие предпочитают с водой…

— Ерунда!

— Анис с водой и льдом называют «голубкой», а не ерундой.

— Знаю, знаю, женщина, не такой уж я невежда. Больше того, знаю, что эта «голубка» в моде у сеньор… — сказал дон Непо и поперхнулся: анисовка, по-видимому, попала не в то горло.

— Вот и наказал вас господь! Болтаете все бог знает что. Если сеньорам по вкусу анис с водой, ну и пусть себе…

Сладким ликером улыбки подернулись глаза Консунсино, вдовы Маркоса Консунсино, и она даже похорошела: черные, как чернила, зрачки расширились, чуть сомкнулись пухлые губы под немного вздернутым носиком, как будто еще округлились плечи и бюст. Правда, лицо ее несколько портили красноватые рубцы около уха — след после операции, — их не могли скрыть даже распущенные волосы и массивные серьги в виде колец — одно в другом.

— Еще анисовки, но теперь с водой…

— Ну вот, а вы говорите, что только сеньорам нравится «голубка». Впрочем, вы, дон Непо, сами голубятник — у вас дома день-деньской чорча возится.

— Чорча эта моего внука…

— Лучше бы открыли клетку да выпустили ее на волю… а то как бы чего не накликала вам…

Локоны Консунсино дрожали, поблескивали зубы, меж зубов озорно высовывался язычок, она вся тряслась от смеха.

— Раз Дамиансито — хозяин этой голубки… птички, я хочу сказать, — продолжала она, — так уж передайте ему…

— Не знаю, когда он вернется, отправился далеко, повез известь куда-то за Марсово поле… там большое строительство…

— Военные строят… На днях слышала я от дона Сиксто, что земля стала похожа не на землю, а на Марс и что в один прекрасный день священник, чего доброго, обнаружит военных даже в своей дарохранительнице.

— Нет, эта анисовка с водой мне определенно не по вкусу.

— И не будете пить? Вам, должно быть, не по вкусу, что я говорю о доне Сиксто, о дарохранительнице и о военных?

— Да нет, анис чем-то отдает. Вот чего мне вдруг захотелось, так это кусочек копченого мясца, ребрышко кабанчика или что-нибудь в этом роде. Пожевать бы и почувствовать мясцо на зубах, да еще добавить для остроты перчику, лучку с томатом и, конечно, тортильи.

— Губа не дура. У меня, кстати, есть свиные колбаски, колбаски с салатом гуакамоле,[29] а гуакамоле из авокадо, а авокадо оттуда, откуда мексиканец, — не авокадо, а чистейшее сливочное маслице. К слову сказать, мексиканец — парень что надо. Всегда он чистенький как стеклышко и бравый, залюбуешься. Не то что здешние мужчины, из которых покорность так и лезет наружу, точно грязное сало…

Последнее слово донеслось уже из-за двери — хозяйка вышла из комнаты. Дон Непо остался один. Тишину нарушало только тиканье часов да потрескивание фитиля в лампадке перед ликом святого Доминго де Гусмана; еле слышно звенят — то ли в хороводе, то ли в крестном ходе — мошки, словно откликаясь на доносящееся издалека гудение моторов. О стекло забилась заблудившаяся оса…

Дон Непо вспомнил о таинственном пеоне и мысленно представил себе, как тот беседует с братом Анастасии. Для беседы нет места безопаснее, чем катящаяся телега. Внук занят быками; помощник, растянувшись на пустых мешках из-под извести, прикидывается спящим, даже шляпу надвинул на лицо, а рядом сидит мулат — будто какой-то знакомый, которого они случайно прихватили по дороге.

Только однажды побывал Хуамбо в доме Рохаса-и-Контрераса — визиты не слишком-то полезны в нынешнее время, — и дон Непо тогда познакомил его с тем, кто выдает себя за помощника внука, — с высоким и тощим человеком с глубоко запавшими и близко посаженными глазами, с несколько треугольным лицом и крепкими зубами.

— «Час, час, мойон, кон…»- Он будто откусывал звуки, а мулат, завязав язык узлом, распускал другой узел — узел своего галстука, чтобы легче было дышать.