Записки натуралиста - Евгений Спангенберг

Рано наступает на юге весна. В самом начале марта прилетели скворцы. Почти одновременно с ними в степях появились большие табуны дроф, а спустя неделю я уже видел над городом крикливую стаю гусей. «Когда же полетят журавли? — с некоторой тревогой думал я. — Ведь их появление так или иначе должно отразиться на Журке».

И вот однажды в яркий солнечный день до моего слуха долетели давно знакомые, своеобразные трубные голоса журавлиной стаи. Заслышав вольных собратий значительно ранее меня, Журка взбежал на высокий погреб и, следя отсюда за летящими птицами, наполнил воздух какими-то особыми призывными криками. Но птицы летели очень высоко. Образовав в голубом небе широкий угол, они, как казалось снизу, едва двигались к северу и, вероятно, не слышали крика Журки. Но с этого дня Журку как подменили. Он не находил себе места, мало интересовался окружающей его жизнью и то и дело поглядывал в голубую даль. Его беспокойство с каждым днем возрастало. Как-то громкий крик журавля разбудил меня ночью. Я оделся и вышел на воздух.

Стояла довольно прохладная весенняя ночь. В закрытом сарае громко и настойчиво кричал мой журавль. В разных направлениях ему откликались журавли-красавки. Видимо, пролетная стая, сбитая с толку криком ручной птицы, разбилась на маленькие группы и теперь, потеряв ориентировку, носилась в воздухе. Порой журавли опускались так низко, что были слышны взмахи их крыльев, и казалось, что весь двор наполнялся их громкими, резкими криками. Десятки вольных птиц как будто настойчиво требовали освобождения пленного собрата.

— Ручаюсь, улетит, если вы выпустите журавля из сарая, — услышал я рядом знакомый голос.

Разбуженный крикливыми птицами, в валенках и полушубке стоял на крыльце мой сосед.

— Ну и пусть улетает, — раздраженно ответил я и, пройдя двор, настежь открыл дверь птичника.

На темном фоне земли тотчас появился светлый силуэт Журки. Несколько секунд он топтался на месте, затем с криком разбежался по двору и поднялся в воздух. Еще некоторое время крики журавлей раздавались поблизости, затем стали удаляться и, наконец, смолкли. А я еще долго оставался в конце двора. Мне не хотелось сейчас встречаться и говорить с соседом — ведь я прощался с Журкой, к которому успел привязаться за зиму.

«В такую ночь невозможно не улететь», — думал я, вслушиваясь в ночные звуки.

Казалось, все огромное темное небо насыщено свистом крыльев и криком. Масса разнообразных птиц избрала эту ночь для перелета к северу. Вот четко выделяются чудные, протяжные голоса уток-свиязей, захлебываясь, свистит кулик-черныш, цыркает маленькая птичка — лесной конек. Все движется, все спешит в темноте ночи на север, на свою далекую родину.

Осторожный стук в окно разбудил меня утром.

— Вы уж меня не ругайте, что бужу вас так рано после бессонной ночи, — улыбаясь, говорит сосед. — Вы знаете, Журка-то не улетел, а я был вчера уверен, что больше его никогда не увижу. Вот смотрите туда, — указал он в конец двора, когда я вскочил на ноги и прильнул к стеклу. Там у сарая медленно на своих Длинных ногах расхаживал Журка. Много раз после описанного случая ручной журавль поднимался в воздух и пытался присоединиться к журавлиной стае. Но по непонятным для меня причинам он не улетал, а, проводив стаю, возвращался обратно. Я уверен, что не только большая привязанность, на которую способна эта птица, удерживала его около человека. У журавля оказался небольшой физический недостаток. Когда Журка поднимался в воздух, он несколько вбок отгибал вытянутую назад правую ногу. При длительном полете она могла мешать прямому движению. Быть может, этот маленький недостаток не позволял ему присоединиться к диким собратьям.

Уезжая с Украины, я не смог расстаться с Журкой и привез его в Москву. Сначала он жил в московской квартире, потом на даче. Позднее я передал его зоопарку, где Журка жил в загоне с другими журавлями. При моем посещении он всегда узнавал меня и, когда я удалялся от загона, поспешно шел вдоль изгороди, а затем кричал, пока я не исчезал из виду.

ВЫБОР ПРОФЕССИИ

— Не будешь же ты только охотником, — сказал мне однажды приятель.

Мы сидели с ним у костра, на гриве среди торфяного болота. Солнце успело высоко подняться над горизонтом, заливая веселыми лучами желтую прошлогоднюю траву, темные пни, молодые сосенки. Прохладное весеннее утро сменялось теплым безветренным днем. Вдали за обнаженным, прозрачным березняком ворковал тетерев, да в голубом воздухе свистел кроншнеп.

— Что и говорить — замечательная вещь охота, — продолжал приятель, снимая с костра котелок. — Но охота охотой, однако пора подумать и об учебе.

За последнее время разговор о поступлении в высшее учебное заведение особенно часто возникал между нами, но, к сожалению, каждый раз кончался разногласием, почти ссорой. Вот и в это чудное утро, на охоте, когда хотелось отдохнуть от всего, подышать воздухом, он с первых же слов приобрел неприятный характер.

— Не делай глупостей, — продолжал приятель. — Говорю тебе, поступай в технический вуз. Пойми, наконец, что пять лет учебы, и ты инженер — вполне обеспеченный человек, и тогда занимайся птицами, охоться сколько тебе угодно. Ведь за то, что ты будешь знать, как живут звери и птицы, тебе денег платить не будут.

— Не будем говорить об этом, — перебил я собеседника. — Пойду туда, куда меня тянет — не хочу себя ломать только ради какого-то материального благополучия. Лучше скромно жить, но заниматься любимым делом.

— Ну и возись со всякой дрянью — с мышами и лягушками, — увидишь, что из этого выйдет. Вспомнишь мои слова — пожалеешь, да поздно будет, — махнул он рукой, показывая этим, что разговор между нами исчерпан.

Много воды утекло с того времени, но и сейчас я частенько вспоминаю этот разговор на охоте. И вспоминаю его с улыбкой, так как свое дело, свою профессию и сейчас не променяю ни на какие блага в мире.

После тишины лесов и полей, где бойкий крик пестрого дятла или пение жаворонка не мешает нам улавливать едва слышные звуки и шорохи, невообразимым шумом и суетой встретил меня Московский университет. Все куда-то спешили, на ходу сообщали друг другу какие-то новости, объясняли что-то, смеялись. Вот группа юных студенток-первокурсниц. Человек двадцать их сгруппировалось у какого-то объявления. Все они говорят разом, стараются перекричать друг друга, и никто не слушает, что говорит сосед. Ну что тут можно понять, разве можно в чем-нибудь разобраться? Но, вероятно, это и есть та жизнь, о которой читаешь в книгах, — дружная жизнь шумного коллектива студентов. Надо только суметь примкнуть к нему, и тогда все сразу наладится, пойдет своим чередом. Настойчивый, громкий звонок прерывает мои размышления. Толпа студентов разом отрывается от доски объявлений и, продолжая перекидываться фразами и смеяться, шумно рассаживается в просторной аудитории. Захваченный общим потоком, за ними иду и я. Стихает аудитория, начинается лекция.