Московский процесс (Часть 2) - Владимир Буковский

Игра, однако, была тонкой, требовала осторожности, дабы не пробудить жертву, — нечто вроде гипноза, при котором даже назойливо жужжащая муха может сорвать все усилия. Чем-то наподобие такого овода, кружащего надо лбом задремавшей жертвы, мы и оказались: и пришибить нельзя, и оставить опасно. Более того, мы таки заставили их из наступления перейти в оборону, что при наших ничтожных силах было просто чудом. Обороняться же коммунисты никогда не умели. Да и какая может быть оборона в идеологической борьбе? Тот, кто обороняется, уже проиграл.

Сказалось, конечно, и их однобокое, «марксистское» понимание западной демократии, практически не учитывающее такую внеклассовую силу, как общественное мнение или человеческая совесть. Между тем, как ни странно это звучит в наше циничное или прямо бессовестное время, тогда, в 60-е — 70е годы, еще достаточно находилось людей, для которых выражение «права человека» не было пустым звуком. Причем — что, быть может, еще важнее такие идеалисты находились и «слева», и «справа», и «сверху», и «снизу», совершенно непредсказуемо ни с классовой, ни с политической точки зрения. И, как бы ни были циничны, скажем, лидеры европейских социал-демократов, а тем более коммунистов, но и в их партиях и особенно среди избирателей таких идеалистов набиралось достаточно, чтобы заставить лидеров на них оглядываться.

Словом, наше тогдашнее движение было на редкость разноцветным, никак не укладывающимся в привычные рамки «левых — правых». И если, например, во Франции «правое» правительство Жискар д'Эстена бросилось в объятия Брежнева, то «левая» интеллигенция оказалась нашим ближайшим союзником. Франция была, пожалуй, первой западной страной, где начался процесс осмысления интеллигенцией ее ответственности за преступления коммунизма, начатый под влиянием «Архипелага ГУЛАГ» группой «новых философов». А летом 1977 года, во время визита Брежнева в Париж, это движение достигло своей кульминации, символически отмеченной «рукопожатием века»: на приеме в зале Рекамье, устроенном нам французской интеллигенцией, Жан-Поль Сартр и Раймон Арон впервые за многие десятилетия пожали друг другу руку.

И, наоборот, в Германии или Англии, где правительства были «левыми», нашим союзником была скорее консервативная оппозиция, хотя, конечно, только ею дело не ограничивалось. Всегда находились честные люди любых политических убеждений.

Особенно ярко это проявлялось в Италии там даже коммунисты считали своим долгом демонстрировать Москве свое неудовольствие. И либералы, и социалисты, а позднее радикалы — все внесли свою лепту в наше дело Общественное мнение Запада было в этой войне на нашей стороне, хотел того истеблишмент или нет.

В США, где, как мы помним, «элита» жаждала дружбы с Москвой, ей, тем не менее, тоже пришлось считаться с этой силой Вопрос прав человека оказался там катализатором самых различных сил и тенденций, а борьба сконцентрировалась вокруг так называемой «поправки Джексона-Вэника», запрещавшей правительству предоставлять СССР статус наибольшего благоприятствования в торговле именно из-за гражданско-правовой проблемы эмиграции из Советского Союза И, хотя проблема была достаточно узкая, касавшаяся ограниченной группы людей, все отлично понимали ее принципиальную важность С одной стороны, этот статус, дав СССР неограниченный доступ к кредитам, способствовал бы укреплению советской военной мощи, что уже само по себе было крайне нежелательно С другой — идея как-то связать «детант» с политическими изменениями в СССР носилась в воздухе, а обусловить расширение контактов между Востоком и Западом, особенно в сфере экономики, обязанностью соблюдать права человека подсказывал здравый смысл. И как ни бился истеблишмент, как ни старались советские, а обойти поправку Джексона им так и не удалось.

А старались и те, и другие весьма изрядно: судьба «детанта», казалось, зависела от исхода этих дебатов. В разгар борьбы, незадолго до окончательного голосования в Конгрессе, объявился, как по заказу, наш старый знакомец Жорес Медведев, у которого, как мы помним, по чистой случайности идеи часто совпадали с идеями Андропова, и был тотчас приглашен свидетельствовать в сенатскую комиссию по иностранным делам ее председателем, известным «либералом» сенатором Фулбрайтом. Заявив для начала, что говорит как бы и не сам по себе, а «фактически представляя определенную группу либералов в Советском Союзе» (кого бы это он имел в виду? должно быть, своего брата?), Жорес Александрович поведал сенаторам, что

— давление на советское руководство из-за рубежа только тогда эффективно, когда исходит от «дружественной» страны, являющейся важным торговым партнером СССР,

— зависимость СССР от иностранной помощи сильно преувеличена, а от ограничений в торговле пострадают в основном простые люди,

— таким образом, поправка Джексона будет расценена советским правительством и большинством населения как умышленное оскорбление

«Она будет воспринята советским правительством как некая провокация с целью прекращения всяческих благих начинаний, появившихся в результате политики, проводимой США в последние годы.

Таким образом, я считаю, что эта поправка, если она станет законом, не только не подвигнет Советский Союз на дальнейшие уступки, но заставит советское правительство отказаться от позиции, занимаемой им в данный момент, и процесс эмиграции постепенно снизится почти до нулевого уровня. Другие либеральные реформы станут продвигаться с еще большим трудом, и, на мой взгляд, результат в Советском Союзе будет скорее негативный, чем позитивный».

Более того, уверял сенаторов Жорес Александрович, разговоры о политических репрессиях в СССР тоже сильно преувеличены:

«…просто в силу того, что в зарубежных странах проявляется гораздо больший интерес к внутренним проблемам советской жизни в желании оказать поддержку репрессируемым и при этом даже самые незначительные факты рассматриваются как примеры тоталитарной политики в Советском Союзе. (…) Ведь то, что Советский Союз — отнюдь не демократическая система, широко известно, а коль скоро это так, советское правительство продолжает применять силу и репрессии против некоторых групп диссидентов. Но нельзя игнорировать и тот факт, что иные диссиденты, которые также критикуют правительство с политических, научных и экономических позиций, что было бы немыслимо нескольку лет тому назад, получили возможность свободно высказываться и публиковать свои произведения в зарубежной печати без каких-либо особых серьезных осложнений для себя» (И кто бы это мог быть, кроме его брата?)

Все это, разумеется, благодаря «детанту», который «содействовал либерализации взглядов правительства, так что те, кому сейчас нелегко, обнаружат, что отныне в Советском Союзе станет безопаснее критиковать правительство с политических позиций» Даже цензура, хотя все еще свирепая, «становится все менее и менее активной, и поскольку возможно улучшение отношений Советского Союза с другими странами, то цензура в дальнейшем еще более ослабнет» Да и вся цель «детанта» — улучшить уровень жизни простых людей.

«Правящая верхушка, свергнувшая Хрущева, предприняла более серьезные шаги к улучшению экономического положения Советского Союза и к подъему жизненного уровня в стране. На мой взгляд, прежде всего по этой причине советское правительство стремится улучшить торговые отношения с Соединенными Штатами и другими странами»

Ну а коммунистическая идеология существует лишь для внутреннего пользования, как средство контроля над населением, «ею пользуются для внутренних целей, и в настоящее время в международных вопросах коммунистическая идеология выступает не слишком активно». Так что другим странам бояться нечего, да и внутри страны в будущем «организованная оппозиция, которая, возможно, возникнет в виде небольшой социалистической партии, также будет встречена с терпимостью (…), и тем самым правительство продемонстрирует, что оно способно лояльно воспринять открытую и узаконенную оппозицию проводимой им политике»

«Сама партия — уже не тот монолит, каким была десять лет тому назад или в сталинскую эру Даже внутри партии можно обнаружить различные подходы к проблемам внешней и внутренней политики. В партии есть либералы, есть консерваторы, есть новые сталинисты ()

Таким образом я считаю, что теперь Советский Союз представляет собой такую страну, в которой политическая ситуация пусть медленно, слишком медленно, но меняется в сторону демократизации, хотя сам факт неспешности этого процесса весьма огорчителен. Недовольство этим проявляется в гневных протестах Запада, а также русских либералов, которым бы очень хотелось значительно ускорить процесс перемен. Но мне кажется, что ожидать быстрых перемен нереалистично, и следует признать, что даже медленная демократизация Советского Союза — это уже весьма хороший знак, свидетельствующий о прогрессе в международной обстановке, и только это дает нам возможность надеяться, что отношения между Советским Союзом и Америкой могут быть в будущем улучшены.