Музыка горячей воды - Чарльз Буковски

— Ладно.

Хайми сел.

— Нам нужно другое название. По-моему, у меня есть. «Милость к поджигателям войны». Ты прикинь.

— Вроде ничего, — сказал Джо.

— И можно сказать: «Эта книжка посвящается Франко, Ли Харви Освальду и Адольфу Гитлеру». А я ж еврей, тут кишка нужна не тонкая. Что скажешь?

— Звучит.

Хайми встал и, как водится, изобразил типичного старорежимного толстого еврея, очень еврейского такого толстяка. Всего себя заплевал, потом сел. Хайми очень забавный. Забавней Хайми Джо никого не знал. Держался Хайми час. Через час он встал и ушел. Говорил он всегда об одном и том же. Что большинство поэтов — дрянь. Это ужас, такой ужас, что животики со смеху надорвешь. И что тут сделать?

Джо начислил себе еще скотча с водой, подошел к машинке. Напечатал две строки, потом зазвонил телефон. Даннинг из больницы. Даннинг хлестал пиво. Свою двадцатку в армии оттрубил. Отец Даннинга редактировал известный маленький журнал. Отец у Даннинга умер в июне. У жены Даннинга — запросы. Она хотела, чтобы муж стал врачом. Он стал лишь хиропрактиком. И теперь работал санитаром, чтобы накопить восемь — десять тысяч долларов на рентгеновский аппарат.

— А давай я приеду и выпью с тобой пива? — сказал Даннинг.

— Слушай, а потом нельзя? — спросил Джо.

— А че такое? Пишешь?

— Только начал.

— Лады. Тогда отваливаю.

— Спасибо, Даннинг.

Джо опять сел за машинку. Неплохо пошло. Он добрался до середины страницы и тут услышал шаги. Затем постучали. Джо открыл дверь.

Два пацана совсем. Один чернобородый, второй гладко выбрит.

Бородатый пацан сказал:

— Я вас видал на последнем вечере.

— Заходите, — сказал Джо.

Они зашли. Приволокли шесть бутылок импортного пива — зеленых бутылок.

— Принесу открывашку, — сказал Джо. Посидели, пиво пососали.

— Хороший был вечер, — сказал бородатый пацан.

— А кто на вас больше всего повлиял? — спросил безбородый.

— Джефферз. Длинные поэмы. «Тамар», «Чалый жеребец». И так далее.

— А новые писатели вас интересуют?

— Нет.

— Говорят, вы из подполья выходите, вы теперь в истеблишменте. А сами что об этом думаете?

— Ничего.

Еще такого же поспрашивали. Дольше бутылки не продержались оба. Остальные четыре пива оприходовал Джо. Через 45 минут пацаны ушли. Но бородатый уже в дверях сказал:

— Мы еще придем.

Джо опять сел за машинку с новым стаканом. Печатать уже не получалось. Он встал и подошел к телефону. Набрал номер. Подождал. Она была дома. Ответила.

— Слушай, — сказал Джо, — забери меня отсюда. Давай я приду и там залягу.

— Ты что, хочешь на ночь остаться?

— Да.

— Опять?

— Да, опять.

— Хорошо.

Джо свернул за угол крыльца и прошел по дорожке. Она жила в четвертом или пятом дворе. Джо постучал. Лу ему открыла. Свет не горел. На ней были одни трусики, и она сразу отвела его к постели.

— Боже, — простонал он.

— Что такое?

— Ну, все это как-то необъяснимо — или почти необъяснимо.

— Давай раздевайся и ложись.

Джо так и поступил. Вполз на кровать. Сначала не знал, удастся ли еще раз. Столько ночей подряд. Но тело ее было рядом — и молодое притом. И губы — раскрытые, настоящие. Джо вплыл. Хорошо в темноте. Как надо ее обработал. Даже съехал пониже и языком эту пизду, языком. Затем взгромоздился и тут же, после четырех-пяти толчков, услыхал голос…

— Мейер… Я ищу Джо Мейера…

Голос хозяина квартиры. Хозяин был пьян.

— Ну, если он не в той передней квартире, проверьте ту, что сзади. Он либо в одной, либо в другой.

Джо успел сунуть еще раза четыре-пять, и тут затарабанили в дверь. Джо выскользнул, голый подошел к двери. Открыл окошко сбоку.

— Ну?

— Эй, Джо! Здаров, Джо, как оно, Джо?

— Никак.

— А по пивку, Джо?

— Нет, — ответил Джо. Захлопнул боковое окошко, вернулся, залез в постель.

— Кто там? — спросила Лу.

— Не знаю. По лицу не понял.

— Поцелуй меня, Джо. Не лежи просто так. Он поцеловал ее, а из-за южнокалифорнийского занавеса выглянула южнокалифорнийская луна. Джо Мейер. Писатель на вольных хлебах. Удалось.

Человек, который любил лифты

Гарри стоял на дорожке у многоквартирного дома и ждал, когда спустится лифт. Едва открылась дверь, за спиной он услышал женский голос:

— Минуточку, пожалуйста!

Она зашла в лифт, и дверь закрылась. Желтое платье, волосы собраны на макушке, а на длинных серебряных цепочках покачивались дурацкие жемчужные серьги. Большая задница, сама вся сбита крепко. Груди и прочее будто рвались на свободу из этого желтого платья. Глаза — светлейше-зеленые — смотрели сквозь Гарри. В руках женщина держала пакет с продуктами, а на нем — слово «Фонз». По губам размазана помада. Эти толстые накрашенные губы выглядели непристойно, чуть ли не уродски, оскорбительно. Ярко-красная помада поблескивала, и Гарри протянул руку и нажал аварийную кнопку.

Получилось — лифт остановился. Гарри придвинулся к женщине. Одной рукой задрал ей подол и уставился на ноги. Ноги у нее невероятные — сплошь мускулы и плоть. Женщину как громом поразило — она замерла. Выронила пакет, и тут Гарри ее схватил. На пол лифта выкатились банки с овощами, авокадо, рулон туалетной бумаги, кусок мяса в упаковке и три шоколадных батончика. Ртом он вцепился в эти губы. Они раскрылись. Гарри дотянулся и задрал подол выше. Рта не отрывал, стащил с нее трусики. Затем выпрямился и вставил ей, сильно стукнув о стенку лифта. Кончив, застегнул ширинку, нажал кнопку третьего этажа и стал ждать, отвернувшись от женщины. Дверь открылась, и он вышел. Лифт закрылся за ним и уехал.

Гарри дошел до квартиры, вставил ключ и открыл дверь. Его жена Рошель на кухне готовила ужин.

— Как прошло? — спросила она.

— То же говнище, — ответил он.

— Ужин через десять минут, — сказала она. Гарри зашел в ванную, разделся и встал под душ.

Работа изматывала. Шесть лет, а в банке ни дайма. Так тебя и ловят — дают столько, чтоб не умер, а на побег никогда не хватит.

Он хорошенько намылился, смыл и остался стоять под душем, чтобы очень горячая вода бежала по загривку. Так снимается усталость. Потом Гарри вытерся, надел халат, вышел на кухню и сел за стол. Рошель раскладывала еду. Тефтели с подливой. Они у нее хорошо получались.

— Послушай, — сказал он, — расскажи мне хорошую новость.

— Хорошую новость?

— Сама знаешь.

— Месячные?

— Да.

— Не было.

— Боже.

— Кофе еще не готов.

— Ты вечно забываешь.

— Ну да. Сама не понимаю отчего.

Рошель села, и они стали есть без кофе. Хорошие тефтели.

— Гарри, — сказала она. — Можно сделать аборт.

— Хорошо, — ответил он. — Если до этого дойдет, сделаем.

Назавтра вечером он сел в лифт и поехал один. Доехал до третьего этажа и вышел. Затем повернулся, снова шагнул в лифт и нажал кнопку. Спустился к подъезду, дошел до машины, сел в нее и стал ждать. Увидел, как женщина идет по дорожке — на сей раз без покупок. Гарри открыл дверцу.

Теперь на ней было красное платье, уже и короче желтого. Волосы она распустила, длинные. Почти до попы. Те же дурацкие серьги, а на губах больше намазано помадой. Когда она шагнула в кабину, Гарри вошел следом. Начали подниматься, и он опять нажал аварийную кнопку. И навалился на женщину, и впился губами в этот красный непристойный рот. И снова на ней не было колготок — лишь красные гольфы. Гарри стащил с женщины трусики и заправил. Они колотились во все четыре стены. Только теперь — дольше. Потом Гарри застегнул ширинку, отвернулся от женщины и нажал кнопку «3».

Когда он открыл дверь, Рошель пела. Голос у нее был ужасный, поэтому Гарри поскорее заскочил в душ. Вышел в халате, сел за стол.

— Боже, — сказал он, — сегодня уволили троих — даже Джима Бронсона.

— Какая жалость, — сказал Рошель.

На ужин были стейки с картошкой фри, салат и горячий чесночный хлеб. Недурно.

— Знаешь, сколько Джим проработал?

— Нет.

— Пять лет.

Рошель ничего не сказала.

— Пять лет, — повторил Гарри. — Им же плевать, у этой сволочи никакой жалости.

— Гарри, а сегодня про кофе я не забыла. Наливая, Рошель нагнулась и поцеловала его.

— Я исправляюсь, видишь?

— Ага.

Она обошла стол и села.

— Месячные сегодня начались.

— Что? Правда?

— Да, Гарри.

— Это же здорово, здорово…

— Я не хочу ребенка, Гарри, пока ты не захочешь.

— Рошель, это ж надо отметить] Бутылкой хорошего вина! После ужина схожу.

— Я уже купила, Гарри.

Гарри встал и обошел стол. Остановился почти что у Рошели за спиной, одной рукой подцепил ее голову за подбородок, запрокинул и поцеловал.

— Я люблю тебя, малышка.

Они доели. Хороший был ужин. И бутылка вина хорошая…