Музыка горячей воды - Чарльз Буковски

— Я думаю, к таким, как ты, кто заволакивает маленьких девочек в чуланы.

— Тебе, похоже, это даже нравится.

— Вряд ли эти девочки тебя когда-нибудь простят.

— Хочешь, чтоб я у них прощения попросил? Это обязательно? За то, чего я даже не помню?

— Почему бы и нет?

— Давай не будем. Зачем соль на рану сыпать?

Когда Кевин и Гвен подъехали к дому, Том встал и сказал:

— Вот они. Всем хранить спокойствие. Дело можно уладить пристойно и по справедливости. Мы — зрелые люди. Между собой мы во всем способны разобраться. В полицию звонить не надо. Вчера вечером мне Кевина хотелось убить. А теперь я просто хочу ему помочь.

Шесть родственников Джинджин и Кэти сидели и ждали. В дверь позвонили. Том открыл.

— Привет, народ.

— Привет, — сказала Гвен. Кевин ничего не сказал.

— Садитесь.

Они зашли и сели на диван.

— Выпьете?

— Нет, — ответила Гвен.

— Скотч с содовой, — сказал Кевин.

Том приготовил выпивку, дал стакан Кевину. Тот заглотил единым махом, полез в карман за сигаретой.

— Кевин, — сказал Том. — Мы решили, что тебе нужно показаться психологу.

— Не психиатру?

— Нет, психологу.

— Ладно.

— И нам кажется, что ты должен оплатить терапию, которая может понадобиться Джинджин и Кэти.

— Ладно.

— Мы не станем поднимать шум — ради тебя и ради детей.

— Спасибо.

— Кевин, мы хотим знать одно. Мы твои друзья. Уже много лет дружим. Только одно. Зачем ты столько пьешь?

— Черт, да не знаю я. В основном, наверно, потому, что мне скучно.

Рабочий день

Джо Мейер был писателем на вольных хлебах. Он мучился похмельем, а телефон разбудил его в 9 утра. Он встал и ответил:

— Алло?

— Здорово, Джо. Ну как оно?

— О, прекрасно.

— Прекрасно, значит?

— Ну?

— Мы с Вики только что в новый дом переехали. У нас пока нет телефона. Но адрес могу дать. Ручка есть?

— Минутку.

Джо записал адрес.

— Мне твой последний рассказ в «Жарком ангеле» не понравился.

— Ну и ладно, — ответил Джо.

— Не в том смысле, что не понравился, просто мне он не понравился по сравнению с остальной твоей писаниной. Кстати, не знаешь, где сейчас Бадди Эдвардз? Его Грифф Мартин ищет, который раньше редактировал «Горячие истории». Я подумал, может, ты знаешь.

— Я не знаю, где он.

— Мне кажется, может быть в Мексике.

— Может.

— Ладно, слушай, мы будем у себя.

— Нуда.

Джо повесил трубку. Положил в кастрюльку пару яиц, поставил воду для кофе и выпил «алка-зельцер». После чего опять лег.

Снова зазвонил телефон. Джо встал и ответил.

— Джо?

— Ну?

— Это Эдди Грир.

— А, ну да.

— Давай ты у нас на благотворительном почитаешь…

— На что?

— На Ирландскую республиканскую армию.

— Слушай, Эдди, я не лезу ни в политику, ни в религию, ни во что. Я вообще не понимаю, что там творится. У меня нет телевизора, я не читаю газет… ничего. Я не знаю, кто прав, а кто нет, если тут вообще можно быть правым.

— Англия не права, чувак.

— Я не могу читать для ИРА, Эдди.

— Ну тогда ладно…

Яйца сварились. Джо сел, почистил их, сделал тост и насыпал в кипяток «Санки». Заглотил два яйца с тостом, выпил две чашки кофе. Потом опять лег.

Уже почти заснул, и тут телефон зазвонил снова. Он встал и ответил.

— Мистер Мейер?

— Ну?

— Меня зовут Майк Хейвен, я друг Стюарта Ирвинга. Мы как-то печатались вместе в «Каменном муле», когда его издавали в Солт-Лейк-Сити.

— Ну?

— Я на неделю приехал из Монтаны. Остановился тут в городе в отеле «Шератон». Мне бы хотелось приехать поговорить.

— Сегодня неважный день, Майк.

— Ну тогда, может, в конце недели?

— Да, звякните мне, хорошо?

— Знаете, Джо, я пишу совсем как вы, и поэзией, и прозой. Можно, я привезу кое-что свое, почитаю вам? Вы удивитесь. У меня мощный стиль.

— Да что вы…

— Сами увидите.

Потом явился почтальон. Одно письмо. Джо распечатал.

Уважаемый мистер Мейер,

Ваш адрес мне дала Сильвия, которой Вы много лет назад писали в Париже. Сильвия еще жива, сейчас она в Сан-Франциско и до сих пор сочиняет эти свои дикие, пророческие, ангельские и безумные стихи.

Я теперь живу в Лос-Анджелесе, и мне очень, очень хотелось бы приехать и Вас навестить! Пожалуйста, сообщите, когда Вам это будет удобно. С любовью, Дайэн

Джо выпутался из халата и оделся. Опять зазвонил телефон. Джо подошел, посмотрел на него и не стал снимать трубку. Вышел наружу, сел в машину и поехал к Санта-Аните. Ехал медленно. Включил радио, раздалась какая-то симфоническая музыка. Особого смога не было. Он проехал по Сансету, срезал путь там, где любил, перевалил через холм к Чайна-тауну и медленно, ненапряжно проехался мимо сортировки, разглядывая старые коричневые товарные вагоны. Умел бы художества, нарисовал бы такую картину. А может, все равно нарисует. По Бродвею и через Хантингтон-драйв заехал на ипподром. Взял себе сэндвич с маринованной говядиной, кофе, распечатал «Программу» и сел. Похоже, ничего так расклад.

Розалину в первом он поймал по 10 долларов 80 центов, Возражение Супруги во втором — по 9 долларов 20 центов, а в ежедневном двойном зацепил их вместе по 48 долларов 40 центов. На Розалину он поставил 2 доллара на победителя, на Возражение Супруги — 5 долларов на победителя, поэтому в целом поднялся на 73 доллара 20 центов. На Сладкотта он плюнул, Мыс Гавани шел вторым, Проброс — вторым, Брэннан — вторым, все ставки на победителя, а Джо сидел со своим опережением в 48 долларов 20 центов — и тут попал на 20 долларов на победителя — Южные Сливки, которая снова вытащила его на 73 доллара 20 центов.

На скачках не так уж плохо. Встретил всего троих знакомых. Рабочие с фабрики. Черные. Из прошлой жизни.

Восьмой забег — засада. Кугуар, набравший 128, бежал против Обморочного, который набрал 123. Других в этом заезде Джо и не рассматривал. Никак не мог решиться. Кугуар шел З-к-5, Обморочный — 7-К-2. Поднявшись на 73 доллара 20 центов, Джо, пожалуй, мог себе позволить ставку З-к-5. Выложил 30 долларов на победителя. Кугуар пошел вяло, будто по канаве. А когда миновал лишь половину первого поворота — на 17 корпусов отставал от лидера. Джо понял, что проиграет. На финише его З-к-5 отставал на пять корпусов, и тут забег окончился.

Джо поставил 10 долларов и 10 долларов на Бар-бизона- младшего и Затерянного В Море в девятом, просрал и вышел с 23 долларами 20 центами. Помидоры собирать легче. Джо забрался в свою колымагу и медленно поехал обратно…

Едва он залез в ванну, позвонили в дверь. Джо вытерся, надел рубашку и штаны. Пришел Макс Биллингхаус. Максу было чуть за двадцать, беззубый, рыжий. Работал уборщиком, вечно ходил в джинсах и грязной белой футболке. Он уселся на стул и закинул ногу на ногу.

— Ну, Мейер, чего происходит?

— В каком смысле?

— В смысле, писанины на хлеб хватает?

— Пока да.

— Чего-нибудь новенького?

— Ты был у меня на прошлой неделе. С тех пор — без изменений.

— А как поэтический вечер прошел?

— Нормально.

— Толпа там фуфловая.

— Как и везде.

— Конфетка есть? — спросил Макс.

— Конфетка?

— Ну, я же сладкоежка. Сладкое, знаешь, люблю.

— Нет, конфет нету.

Макс встал и ушел в кухню. Вернулся с помидором и двумя кусками хлеба. Сел.

— Господи, да у тебя ж тут совсем жрать нечего.

— Надо в магазин сходить.

— Знаешь, — сказал Макс, — если бы мне перед толпой читать пришлось, я б им вдарил — так, чтоб обиделись по-настоящему.

— Ты б запросто.

— Я только писать не могу. Наверно, буду с магнитофоном ходить. Я на работе иногда сам с собой разговариваю. А потом запишу, чего наговорил, у меня выйдет рассказ.

Макс был полуторачасовым. То есть выносить его можно было лишь полтора часа. Он никогда не слушал, только говорил сам. Через полтора часа он встал.

— Ну, мне пора.

— Ладно, Макс.

Макс ушел. Говорил он всегда об одном и том же. Как «вдарил» кому-то в автобусе. Как однажды познакомился с Чарльзом Мэнсоном[20]. Как мужику лучше с блядью, чем с порядочной женщиной. Весь секс — он в голове. Максу не требовались ни новая одежда, ни новая машина. Он был одиночкой. Люди ему без надобности.

Джо зашел на кухню и отыскал банку тунца, сделал себе три сэндвича. Вытащил припрятанную пинту скотча, налил себе с водой хорошенько. Крутнул радио на классическую станцию. Вальс «Голубой Дунай». Выключил. Сэндвичи доел. Позвонили в дверь. Джо подошел и открыл. За дверью стоял Хайми. У него была непыльная работенка в каком-то муниципалитете под Лос-Анджелесом. Хайми был поэт.

— Слышь, — сказал он, — я ж тут книжку придумал, «Антология лос-анджелесских поэтов», так давай не будем, а?

— Ладно.