Заколдованная рубашка - Н Кальма

В конце 1850 года он очутился в Нью-Йорке, бездомный, одинокий, почти без всяких средств. Знакомый итальянец, владелец свечной фабрички, предложил ему работу. Гарибальди не гнушался никаким трудом. И вот герой итальянского народа, полководец и мореплаватель, оказался перед котлами с расплавленным салом. Он лил свечи. Но друзья Гарибальди не могли равнодушно смотреть на такое недостойное героя занятие и нашли для него место капитана на судне, которое нужно было отвести в Англию. В Лондоне Гарибальди познакомился с русским революционером-эмигрантом Александром Ивановичем Герценом. Герцен спросил, почему Гарибальди не живет спокойной жизнью где-нибудь в Европе в качестве эмигранта.

— Что теперь делать в Европе? — отвечал Гарибальди. — Привыкать к рабству, изменять себе или ходить в Англии по миру? Поселиться в Америке еще хуже: это — конец. Это — страна «забвения родины», это — новое отечество, там другие интересы, все другое, люди, остающиеся в Америке, выпадают из рядов. Что же лучше моей мысли, что же лучше, как собраться в кучку около нескольких мачт и носиться по океану, закаляя себя в суровой жизни моряков, в борьбе со стихиями, с опасностью?

В путешествиях и приключениях, в удачах и лишениях Гарибальди никогда не забывал о своей обездоленной родине. Спустя несколько лет он снова вернулся в Италию и поселился на острове Капрера. Это был почти пустынный скалистый остров, населенный главным образом дикими козами. Гарибальди сам строил свое жилище — белый домик с плоской крышей и круглым куполом. В доме было всего две комнаты: спальня Гарибальди, где стояли кровать с жестким тюфяком, стол, старое кресло и сундучок, набитый старыми бумагами, и вторая комната, которая предназначалась для гостей. Здесь стены были увешаны военными трофеями Гарибальди — ружьями, саблями, пистолетами и знаменами, захваченными у неприятеля. Неподалеку от дома была пристройка, названная «Ватиканом». В «Ватикане» жил старый осел, по прозвищу Пий IX, упрямый и злой.

Гарибальди сам обработал сад и огород на острове, насадил фруктовые и миндальные деревья, разбил виноградник. Когда на Капреру приезжали боевые друзья Гарибальди, все они тотчас же брались за лопату или тачку — так действовал на них пример хозяина.

Как-то у него гостила немецкая писательница Эсперанс Шварц. Вот что она писала о хозяине Капреры:

«…Когда я проснулась утром и подошла к окну, я в испуге отшатнулась: мимо промчалась рассвирепевшая корова с опущенной головой и поднятым хвостом, а вскоре появились гнавшиеся за ней Гарибальди и его дочь Тереза. Он вооружился ведром, она держала в руках скамейку для дойки. Спустя час, за завтраком, Гарибальди извинялся передо мной за отсутствие молока.

„Видишь, Тереза, — с упреком воскликнул он, — это ты во всем виновата! Сколько раз говорил я: с животными надо обращаться ласково. Таким путем можно добиться гораздо большего, чем побоями“».

На своем скалистом острове Гарибальди продолжал следить за всеми событиями в Италии.

Он все ждал, что родина позовет его, что Италии понадобятся его силы и знания, его любовь. И его действительно позвали. Виктор-Эммануил, король Пьемонта, и его первый министр граф Кавур сговорились с Наполеоном III и сообща начали войну против Австрии. Наполеон должен был поддержать Пьемонт, а за это король обещал ему Савойю и даже Ниццу. Виктор-Эммануил понимал, что магическое имя Гарибальди привлечет в его армию тысячи добровольцев. Поэтому он вызвал Гарибальди и предложил ему командовать корпусом альпийских стрелков. Гарибальди не подозревал, что Виктор-Эммануил — только послушная марионетка в руках французского императора. Он наивно считал, что король заботится лишь о благе народа и что война Пьемонта с австрийцами — настоящая освободительная война. Поэтому он с восторгом откликнулся на призыв короля. Под его предводительством Пьемонт одерживал над австрийцами победу за победой, Гарибальди шел как триумфатор, и целые селения присоединялись к его альпийским стрелкам. Кавур и Виктор-Эммануил хотели скрыть от Наполеона III, что Гарибальди участвует в военных действиях; они знали, что император ненавидит Гарибальди и боится его популярности.

В Средней Италии начались волнения. В Тосканье, Модене, Парме народ прогнал своих правителей-герцогов. Всюду народ требовал присоединения к Пьемонту и с восторгом встречал Гарибальди.

Из его экипажа выпрягали лошадей, и люди сами везли его, усыпая его путь цветами и крича:

— Viva Garibaldi! Viva la liberta! Да здравствует свобода!

И вдруг!.. Вдруг Наполеон дернул за ниточку своих послушных марионеток, и Виктор-Эммануил прекратил войну.

Гарибальди со своими войсками хотел было снова двинуться на Рим, чтобы поднять восстание и свергнуть наконец папу Пия IX, но и тут его остановил король Пьемонта. Гарибальди с его славой и народной любовью становился неудобен для правителей. От него хотели избавиться. Несколько раз ему давали коварные поручения, вероломно посылали его и его бойцов на верную гибель. Самое большое горе и разочарование ждало Гарибальди, когда Кавур и король Виктор-Эммануил отдали Франции Ниццу — прекрасную солнечную Ниццу, его родину! Вот когда он наконец вполне понял всю глубину предательства королей и королевских прислужников!

Вне себя от горя он ворвался в парламент, он кричал об измене Кавура, он требовал суда над ним — все напрасно! Это был глас вопиющего в пустыне.

И снова Гарибальди уехал к себе на свой скалистый остров. Уехал до той поры, когда народу снова понадобится он, его силы, его преданность свободе. Итальянцы знают: Гарибальди защищает всех угнетенных и ненавидит поработителей. Он велик, добр и прост со всеми — от королей до последних бедняков. Он презирает смерть и отказывается от всяких почестей. И когда раздается его клич, сзывающий на бой всех настоящих патриотов, тысячи людей идут к нему, тысячи людей отдают ему свои сбережения и самое драгоценное, что есть у них, — свою жизнь…

18. За лимонным деревом

В саду палаццо Марескотти было тихо. Все молчали. Одни еще были там, у смертного одра Аниты, другие взбирались по крутым откосам острова Капрера, третьи вместе с Гарибальди бросали в лицо Кавуру гневное обвинение в измене…

Внизу, на улице, остановился экипаж, послышался голос кучера, стукнула дверца кареты. Вошел слуга:

— Синьора Сперанца Шварц, — доложил он.

Александра Николаевна встрепенулась, вскочила. Легкая краска выступила у нее на щеках. «Ага, вот кого она ждала!» — понял в своем убежище Александр.

Шурша переливчатым шелком платья, вошла молодая женщина с живым, умным и некрасивым лицом. Новая гостья расцеловалась с Александрой Николаевной и поклонилась остальным.

— Мой друг Эсперанс Шварц, храбрая амазонка и писательница, представила ее гостям хозяйка.

Она сказала это по-итальянски, и Эсперанс Шварц отвечала на том же языке:

— Амазонки говорят, что Шварц, кажется, действительно писательница, а писатели утверждают, что она как будто амазонка. Сама же Шварц ни то, ни другое. — И она звонко рассмеялась, вдруг удивительно похорошев.

— Только что о вас здесь говорили, друг мой, — продолжала по-итальянски Александра Николаевна. — Нам рассказывал наш соотечественник месье Мечников о вашем друге, генерале Гарибальди, и кстати вспоминал, как вы писали о своей поездке на Капреру. Ах, как я хотела бы там побывать! прибавила она со вздохом.

— Мы съездим туда вместе, душа моя, — сказала Эсперанс. Она взяла Александру Николаевну под руку. — Кстати, у меня есть к вам небольшое дело…

Обе дамы отошли в глубь сада, за густолиственное лимонное деревце.

— Записка? — чуть слышно спросила Александра Николаевна.

— Она у меня, — отвечала так же тихо Эсперанс.

— Он сам передал ее вам?

— Да. В Генуе. Я только что приехала оттуда.

— Почему он хочет, чтобы этим занималась именно я?

— Меня уже знают и, наверное, за мной следят. Он сказал: «Русская не вызовет подозрений». Он сказал еще, что всецело доверяет моим друзьям.

Александра Николаевна смотрела на Эсперанс, что-то обдумывая.

— Передайте ему: я постараюсь сделать все, что от меня зависит, сказала она наконец. — Кажется, у меня будет возможность переправить туда все необходимое. Нашлась связь.

— На воле?

— Нет, там. Но это еще не наверное. Это должно выясниться в ближайшие дни.

— Поторопитесь. В конце месяца праздник святого Теренция. В Риме охотно пользуются этим днем для казней.

— Я помню об этом каждую минуту, — шепнула «Ангел-Воитель».

— Вот, возьмите. Спрячьте.

Александр Есипов, сидевший по другую сторону лимонного деревца, увидел, как «Ангел-Воитель» быстро сунула за корсаж свернутую в трубочку бумажку. Снова раздался шелест шелковых юбок, и обе дамы вернулись к гостям. По их беспечному виду никто не смог бы предположить, что минуту назад они вели такой отнюдь не женский разговор.