Тюремные дневники, или Письма к жене - Сергей Мавроди

— А у нас тринадцать.

— На шесть шконок? Нормально. У меня вот подельник сидит, так у них в хате тоже тринадцать человек. На два шконаря. Хата двухместная…

(Неужели правда? Что-то даже и не верится…)

Бокс переполнен. Дыма столько, что и дышать-то уже нечем. Все постоянно и надсадно кашляют, беспрестанно сплевывают на пол. Многие сидят на полу на корточках. (Характерная, кстати, зэковская поза.

Особенно после лагеря. Не знаю уж, почему.) Охранник впихивает еще кого-то. Тот ошалело смотрит по сторонам и жмется к стенке. Потом вдруг робко спрашивает:

— Вы что, все к врачам?

— К каким, блядь, еще врачам?! Ты первый раз, что ли? К адвокатам и следакам на вызов ходим. Моя овца сюда приперлась…

Ближе к вечеру возвращаюсь в камеру. Отдаю Вите принесенные для него от адвоката лекарства. (У Вити хронический насморк. Похоже, гайморит.)

— Спасибо.

— Судьбу благодари. Не обыскивали сегодня.

Воцаряется молчание. Все смотрят на меня как-то странно. С каким-то непонятным удивлением. Наконец, Костя произносит:

— Ну ты, Серег, похоже, уже самым настоящим зэком становишься.

— Почему это?

— Ну, как же! «Судьбу благодари». Старинное зэковское выражение!

Так обычно лишь самые старые зэки в тюрьме и на зоне всегда отвечают. Ты ему говоришь: «Спасибо», а он тебе никогда не скажет в ответ: «Пожалуйста». Всегда только: «Судьбу благодари!» Здесь ведь все — судьба! Повезло — не повезло.

(Ладно, блядь! «Настоящим зэком» я, видите ли, становлюсь… Психологи хуевы!)

Да, кстати. Когда вели к адвокату, встретил одного своего старого знакомого. Еще по карцеру. Володю. Ну, поздоровались, поболтали. Он тут, оказывается, за это время здорово вырос! В тюремно-зэковской иерархии. Стал каким-то «смотрящим за грузами на общак по всему этому крылу». Или кем-то в этом роде. Круто поднялся, короче.

Уголовно-блатную карьеру делает. «Ни минуты свободного времени теперь нет!» — говорит. Обрастаю, в общем, потихоньку полезными связями среди местных авторитетов. В натуре.

Почти сразу же после моего прихода заказали Андрея. «По сезону!»

(Оденься, дескать, по сезону. Надень верхнюю одежду.) Значит, на выезд. Вероятно, повезут на какие-то следственные действия. «Нет у них ничего. Терпилу (потерпевшего) найти не могут! А в понедельник у меня срок кончается. Может, нагонят!?»

Андрей уезжает, весь взбудораженный и окрыленный надеждами.

Интере-есно… А ведь, действительно, могут и «нагнать»… На волю выйдет человек… Даже в камеру тогда не вернется. А я, блядь, здесь останусь! Неизвестно, между прочим, на сколько… Но ясно уже, что… Тут и к гадалке не ходи! Тьфу! Даже думать об этом не хочется! Ну вот, интересно: завидно мне сейчас или нет? А? Положа руку на сердце?.. Ну, так… чуть-чуть. Самую малость. Чу-уть-чуть!

(Вот хуй его, впрочем, нагонят! Как же, размечтался! «Нагонят!..»

Там у терпилы, насколько я помню, обе ноги сломаны. Но однако — посмотрим. Подождем до понедельника.)

Уже поздно ночью в хату заезжает новенький. На место Муравья.

Весь какой-то затравленный и перепуганный. Со свернутым матрасом под мышкой и сумкой с вещами в руке.

Представляется. Военный. Действующий полковник. («Настоящий полковник», — как сразу же сострил Костя.) До ареста занимал вообще генеральскую должность. Начальника управления, кажется. Зовут Вася.

(«И настоящий Василий, — уныло закончил Витя. — Как же нам-то с тобой, вась, друг друга теперь называть? Чтобы не запутаться?»)

Ладно, завтра узнаем все подробнее. Времени здесь мно-ого…

Наговоримся еще. А сейчас поздно уже. Спать пора. Баиньки. Утро вечера мудренее.

12 апреля, суббота

Хороший день. Тихий, спокойный… Настоящий день отдыха. Часов в двенадцать отвели в баню. Не дергали, дали в кое-то веки спокойно и не торопясь помыться. (Обычно уже через полчаса начинают орать и колотить в дверь. «Хватит! Заканчивайте!» — следующих, мол, пора заводить!) А тут мы уже даже сами в конце концов в дверь стучать начали. Точнее, «цинковать». Я говорю Цыгану:

— Постучи!

(Постучи, дескать, в дверь! Дай охраннику знать, что мы помылись.

Чтобы он нас обратно в камеру отвел.)

— Я никогда не стучу!

(«Постучи» в тюрьме не говорят. Это слово имеет здесь совсем другой смысл. Причем, вполне определенный. Надо говорить: «Цинкани! Отцинкуй!»)

После бани садимся все пить чай. (А как же!) Заодно уж надо и с новеньким поближе познакомиться. С полковником Васей. Статья — мошенничество. Какая-то там строительная афера.

«Строили, — как он образно выразился, — воздушные замки. Да, строили! Да, нарушения были, и вообще все это было незаконно, что мы делали. Но разве я один был?! Все ведь в этом участвовали. Все!! Но все потом соскочили, а я между пиздой и ухом остался. Но так даже лучше! Зато я теперь ромашки не рву (сяду — не сяду)! Я уже в тюрьме… Самому близкому другу достаточно было снять трубку и позвонить, и ничего бы этого не было! А когда жена ему позвонила, он сказал: «Вы не туда попали!..» А как я ему жизнь спас — это он уже забыл?! Когда он пьяный из машины выпал, кто его всего окровавленного в больницу отвез?! Это он сейчас уже забыл??!!»

В общем, банальная человеческая трагедия. Здесь они настолько привычны, что никого уже не трогают. Обычное дело… Естественно — «все соскочили»! А кому в тюрьму охота? Естественно, — «Вы не туда попали!» Мало ли, кто там кого спас? Что же теперь, всю жизнь об этом вспоминать? Да и когда это было?.. Ну, отвез ты меня тогда в больницу… Ну, и что? А что тебе, собственно, оставалось делать-то?

На дороге, что ли, меня бросить? Так за это отвечать бы пришлось. По закону. Не оказал помощи!.. Мы же вместе были…

В целом, первое впечатление наш новый сотоварищ произвел довольно жалкое. Крупный, полный и немолодой уже (сорока семи лет) мужчина с прекрасным экстерьером и хорошо поставленным, звучным и сильным голосом. Словом, классический тип «большого начальника». («Моя секретарша… моя служебная машина… меня вызвал к себе мой министру…») Когда-то, судя по всему, спокойный, властный и уверенный в себе человек. Эдакий барин! Снисходительно-надменный, важно-неторопливый и вальяжный…

Но все это уже в прошлом! В далеком-далеком прошлом. В той… иной жизни!.. Там и остались навсегда все эти «министры… машины… секретарши…» Все это было сто лет назад и на другой планете. На Луне! Да и вообще не с ним! Не с тем жалким, задерганным, затравленным и запуганным суетливым существом, обитателем камеры N 234 тюрьмы «Матросская тишина», которым он сейчас является. В тюрьме он пока и всего-то чуть больше месяца, но этот месяц — поистине «длиною в целую жизнь». К тому же, как выяснилось из разговора, до нас его тут уже слегка «попрессовали». Поперекидывали из камеры в камеру. Эта у него уже четвертая. В первой он пробыл две недели, во второй — три, а в третьей — всего две ночи. Теперь несчастный полковник прямо-таки панически боится, как бы его не забрали и отсюда. А потому вздрагивает и замирает при малейшем шуме в коридоре. (Не за ним ли идут?! Сейчас опять: «С вещами!») Тем более, что здесь, у нас ему, по его словам, «очень понравилось».

(Неудивительно! Ведь до нас он сидел вообще с блатными. «Все они в наколках! Как ночь — все колоться начинают!.. Везде: в шею, в ноги, в руки… А я лежу и не знаю, чего ждать! Что сейчас со мной будет?!»)

Все мысли и разговоры у него сейчас только об одном: как бы побыстрее на волю выйти! Тюрьма ему представляется каким-то дантовским адом. «Только бы выйти! Мне теперь ничего больше не надо!

Никаких денег! Лишь бы жить спокойно! Просто жрать, пить, спать, баб ебать! Хоть в нищете!» (Хм… «Жрать, пить, баб ебать…» Однако, какие-то странные у него представления о «нищете».)

Впрочем, напоследок, уже в самом конце нашего на этот раз подзатянувшегося чаепития, наш бедный Вася пытается даже сострить:

«Ребята, сегодня же двенадцатое апреля — день космонавтики! А вдруг сейчас прилетит за нами ракета, и все мы на Луну полетим!» — «Вася, да мы уже и так на Луне!»

13 апреля, воскресенье

Тоже тихий, спокойный, хороший день. Никаких событий. (Пропади они пропадом!)

Вася с Цыганом отправились на прогулку, Вите же с Костей что-то не спалось (как я уже писал ранее, днем они обычно спят — ночью на решке на дороге работают). Пользуясь случаем, поинтересовался их мнением о нашем новеньком.

— Какой-то, — говорю, — он все-таки замученный…

— Это ненадолго, — уверил меня искушенный и многоопытный в таких делах Витя (все-таки шесть с половиной лет в тюрьме!). — На общак вообще такие крендели заезжают! В цирке не увидишь. Такие клоуны.

Скажем, болезни. Заезжает он грязный, насекомые по нему ползают, запах… Ну, вот представь, к нам в хату такой заедет! Ну, нечего делать, его всей хатой моют, стригут наголо, одежду дают. А куда деваться? Ну, он сначала жмется неделю, две… а потом распрямляется — человеком становится! Через две-три недели он уже кричит: «Я мужик! Дайте мне чаю, курево! Я мужик!» А еще две недели назад ходил, на собственный хуй наступал.