Император Терний - Марк Лоуренс

— Ты не торопился спасти того мальчишку, Йорг, — произнес Солнышко.

Я думал, что он уже четверть часа как спит, но, как оказалось, он мысленно проигрывал утренние события.

— Я не спасал его. Я спас тебя. С тебя хоть какой-то толк.

— Ты бы позволил ему умереть?

Судя по голосу, Солнышко это не на шутку беспокоило.

— Да, — сказал я. — Для меня он никто.

Золотые кудри и кровь — этот образ стоял у меня перед глазами. Я открыл их и сел. Они разбили Уильяму голову об мостовую — схватили его за ноги и ударили головой о камни. Это случилось. А мир жил себе дальше. И так я узнал, что все бессмысленно.

— Я не мог допустить, чтобы это случилось у меня на глазах, — сказал Солнышко. — Нельзя забить ребенка до смерти на глазах у гвардейца графа Ганзы.

— Ты вышел вперед сам или ради моего деда?

— Это был мой долг.

Я выудил со дна корзины оставшуюся оливку. Плотная мякоть поддалась, теплый многогранный вкус заполнил рот.

— А если бы это не было твоим долгом, ты бы не вступился?

Солнышко помедлил с ответом.

— Если бы он не был таким, мать его, здоровым, то да.

— Потому что ты не мог на это смотреть?

— Да.

— Не живи полумерами, Грейсон. — Я закатал пыльный рукав и показал шрамы от кривых шипов — бледные знаки на загорелой коже. — Я слышал, как-то священник говорил о спасении. Он убеждал нас, что если мы не можем спасти всех от их грехов, это не повод не пытаться спасти тех, кто рядом с нами. Священники — они такие. Готовы сдаться в минуту. Лезут из кожи вон, чтобы признать свою уязвимость, словно это добродетель такая. — Я выплюнул косточку от оливки. — Либо дети достойны спасения просто потому, что это дети, либо они не достойны спасения. Не позволяй управлять собой случайности, которая что-то сует тебе прямо под нос, а что-то прячет. Если их стоит спасать, спаси их всех, найди, защити, сделай это делом своей жизни. Если нет, сверни на другую улицу, чтобы не видеть того, кого ты мог увидеть, отвернись, закрой глаза ладонью. И все, нет проблемы.

— Ты бы спас их всех, да? — тихо произнесла Лейша с другой стороны.

— Я знаю человека, который пытается это сделать, — сказал я. — И если бы я не учился лучше, тогда да, я бы спас их всех. Никаких полумер. Некоторые вещи нельзя делать наполовину. Нельзя наполовину любить кого-то. Нельзя наполовину предавать, наполовину жить.

Молчание. Даже коза уснула.

Прохлада удерживала нас, пока тени не стали удлиняться и белое солнечное пекло немного не спало.

Вечером мы снова двинулись в путь. Ночь застала нас в лагере в сухой долине в десяти милях к северу, под крышей из звезд, со стрекотом насекомых в качестве серенады. Рощи оливковых деревьев и пробковых дубов остались далеко позади. В этих долинах ничего не росло, кроме безжалостных колючек, прозописа и креозотовых кустов, отчего в ночном воздухе стоял сильный запах, но разжечь костер было не из чего. Мы ели черствый хлеб, яблоки, апельсины с базара в Альбасите и запивали из кувшина темным, почти черным вином.

Я лежал в ночи и смотрел, как кружатся звезды, прислушивался к ржанию лошадей, к тому, как то и дело всхрапывает и топает Упрямец и храпит Солнышко. Время от времени Лейша всхлипывала во сне — тихо, но словно от сильной боли. И над всем этим висел безжалостный оркестр насекомых, накатывая волнами, словно с закатом солнца на нас опустился океан. В одной руке у меня была медная шкатулка, другой я касался земли, поскрипывающей под пальцами. Завтра снова пойдем пешком. Казалось, что идти — правильное решение, не только потому, что не стоит тащить хороших лошадей на отравленные земли. Некоторые путешествия требуют другой перспективы. Мили значат больше, если пройти их шаг за шагом и почувствовать, как земля меняется под ногами.

Наконец я закрыл глаза и позволил множеству звезд отступить перед единственной, красной. Одна звезда привела мудрецов к колыбели в Вифлееме. Интересно, последовали ли бы они за звездой Фекслера?

7

ИСТОРИЯ ЧЕЛЛЫ

Шесть лет назад

Поражение в Болотах Кантанлонии

Запах земли, красной, крошащейся в руке, просто так, напоминает, что ты дома. Солнце, обратившее дитя в своевольного юношу, проходит дугой от малинового рассвета к малиновому закату. В темноте рычат львы.

— Это не твое место, женщина.

Она хочет, чтобы это было ее место. Сила его желания привлекла ее сюда, к нему, едущему прочь.

— Иди домой.

Низкий властный голос. Все, что он говорит, кажется мудрым.

— Я знаю, почему ты ему понравился, — говорит она. У нее нет дома.

— Тебе он тоже нравится, но ты слишком сломлена, чтобы знать, что с этим делать.

— Не смей жалеть меня, Кашта.

Гнев, который, как ей казалось, перегорел, вспыхивает вновь. Красная почва, белое солнце, низкие домишки кажутся все дальше.

— Мое имя — не твое, чтобы баловаться с ним, Челла. Возвращайся.

— Не приказывай мне, нубанец. Я снова могла бы сделать тебя своим рабом. Своей игрушкой.

Теперь его мир — яркое пятно на краю ее поля зрения, сверкающая красота не дает разглядеть детали.

— Я больше не там, женщина. Я здесь. В круге барабанов, в тени хижины, в отпечатке львиной лапы.

С каждым словом тише и ниже.

Челла подняла лицо от вонючей грязи и сплюнула жижу. Ее руки исчезали в болоте до локтей, с тела капала густая слизь. Она снова сплюнула, соскребая зубами грязь с языка.

— Йорг Анкрат!

Сеть некромантии, которой она оплетала болото месяц за месяцем, пока та не проникла в каждую засасывающую лужицу, глубоко-глубоко в трясину, достигая древнейших болотных мертвецов, теперь лежала клочьями, теряя по капле силу, снова испорченная жизнями лягушек, червей и птиц. Челла поняла, что тонет, и собрала оставшиеся силы, чтобы выползти на более твердую почву, на низкую кочку, поднимающуюся из грязи.

Небо, хранящее воспоминание о синеве, поблекло, словно его слишком надолго оставили на солнце. Она лежала на спине, чувствуя тысячи уколов, бокам было слишком холодно, лицу слишком жарко. Стон. Боль. Когда некромант израсходовал слишком много сил, когда смерть выжгла все, лишь боль может заполнить пустоту. В конце концов, это и есть жизнь. Боль.

— А, чтоб его. — Челла лежала, тяжело дыша, чувствуя себя более живой, чем когда-либо за последние несколько десятилетий, пока бродила по окраинам мертвых земель. Ее зубы скрежетали друг о друга, мышцы закаменели, боль омывала волнами. — Чтоб его.

Ворона смотрела на нее, черная, блестящая, сидя на камне на верхушке кочки.

Ворона заговорила — хриплое карканье, обретающее смысл секунда за секундой.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});