Королев: факты и мифы - Ярослав Голованов

Все это подтверждает то, о чем мы уже говорили: никакой логики в действиях машины репрессий не было. Но нормальному человеку поверить в это трудно и логику все равно продолжаешь искать. И, как мне представляется, одно из вероятных объяснений подобного «везения» Янгеля – его корни: «парень из глухого сибирского села...»

Однако вернемся к Янгелю начала 1938 года, гуляющему по увешанному свастиками Берлину. О его зарубежных впечатлениях известно из писем, которые он присылал своей невесте Ирине Викторовне Стражевой.

«Мне хочется рассказать тебе о своих впечатлениях, о первых пяти днях путешествия по Европе... – пишет Михаил Кузьмич 17 февраля 1938 года. – Очень строгое, даже подчас суровое отношение к нам было замечено почти на всех лицах встречавшихся нам немцев... Отсутствие хотя бы немногих веселых лиц, строго официальное обращение чиновников, размеренность их жестов и движений производят весьма неприятное, стесняющее впечатление. Оно усугубилось, когда мы проехали в глубь страны и посмотрели на Берлин.

Серая природа в это время года, какая-то придавленная тишина как нельзя лучше гармонируют с фашистским духом, дополняют его и делают более ощутимым... Было всего 9 вечера, но город спал. В окнах домов почти совершенно не было света, оживление на главных улицах было примерно такое же, как у нас на улице Горького в 3-4 часа ночи, никакого смеха, ни одного громкого разговора. Мне все время чудилось, что кто-то умер и жители Берлина находятся в глубоком трауре. Заметно бросается в глаза большое количество военных и почти полное отсутствие продовольственных магазинов. Несмотря на то, что мы шли по одному, между собой не разговаривали, за нами все время следил один тип в сером пальто, поэтому мы побоялись пойти в сторону от главной улицы».

Осуждая образ жизни фашистского Берлина, Янгель не замечает, что, приехав из Москвы начала 1938 года, они сами запуганы не меньше немцев. Им тоже не до смеха и громких разговоров. Почему они идут по одному и не разговаривают между собой? Чего они боятся, ведь их целая группа, а «тип в сером пальто» один?

«В Берлине, – пишет Янгель, – в витринах некоторых магазинов можно увидеть портреты Гинденбурга и Гитлера, причем у последнего вид отъявленного бандита и грабителя». Вспоминал ли он витрины московских магазинов? И не только витрины. Неужели не вспоминал, не сравнивал?

В США Янгель изучает опыт американских авиационников на заводах «Дуглас», «Волти», из Нью-Йорка летит в Калифорнию. Под крылом самолета в зыбком, молочном свете выплывали из ночи неведомые города. Он писал в Москву Ирине, не зная, что эти его слова через много лет станут обязательной принадлежностью всех биографических книг и очерков о нем: «Миллионы разбросанных на большой площади электрических лампочек производят впечатление звездного неба, и фантазия рисует картину, которой я очень увлекался раньше – полета в межпланетном пространстве».

Янгель – убежденный авиатор. Цитату из этого письма биографы Янгеля-ракетчика, думаю умышленно, не всегда приводят до конца: «Быстро мчащиеся автомобили, освещаемые прожекторами сзади идущих машин, как-то невольно наводят мысль на межпланетные корабли будущего. И лучи прожекторов кажутся следами этих кораблей в мировом пространстве. Нелепая фантазия, верно ведь? Но чего только не способна нарисовать фантазия, когда она выскакивает за рамки реально существующего...»

Янгель – не Цандер, он человек земной, и космический корабль для него в 1938 году, действительно, нелепая фантазия. Журналист Владимир Губарев цитирует Михаила Кузьмича: «В те годы я мечтал только о самолетах. Они казались совершенством». Ракеты его не интересуют, все его планы связаны с авиацией. В системе авиапрома Янгель остается вплоть до окончания войны. Так случилось, что со смертью Поликарпова в июне 1944 года в жизни Михаила Кузьмича начинается некий сбой. Янгель переходит в КБ Артема Ивановича Микояна, но не задерживается там. Потом работает у Мясищева и тоже не долго: КБ расформировали. Его назначают старшим инженером одного из отделов Министерства авиационной промышленности. Дела не идут, работой он тяготится, понимает, что чиновничья деятельность не для него, и в министерстве это тоже понимают. А ведь ему уже 37 лет, это не мальчик со студенческой скамьи, куда попало его не сунешь, ему дело нужно под его рост, а дела такого нет и ничего интересного не предвидится. В 1948 году Янгеля направляют на учебу в Академию авиапрома: пока он будет учиться, что-нибудь для него отыщется.

В академии он продолжает заниматься вопросами авиационными. Курсовая работа – тележка на рельсах для взлета тяжелых самолетов. Тема диплома тоже чисто авиационная: «Расчет крыла истребителя». В 1950 году, когда Янгель оканчивает академию, в стенах которой он, надо полагать, слышал и о Р-1, и о Р-2 – ведь они уже летали, – Михаил Кузьмич о ракетах опять-таки не помышлял, его личные планы по-прежнему связаны с авиацией.

Устинов, который все эти годы постоянно испытывал нехватку специалистов, забирает Янгеля в НИИ-88. 12 апреля – «гагаринский» день! – в трудовой книжке Михаила Козьмича появляется новая запись: «Принят на должность начальника отдела ОКБ...» Так Янгель стал заведовать отделом систем управления в ОКБ Королева.

Почему системы управления? Ведь Янгель никогда ими не занимался, был чистым конструктором? Отдел работал хоть и не плохо, но как-то не дружно. Внутри его постоянно возникали какие-то «партии», группки, претендующие на лидерство, много было пустопорожних споров, в которые изо всех сил старались втянуть Чертока, и была надежда, что новый, да к тому же плохо разбирающийся в деле начальник, сможет оказаться «над схваткой» и оздоровить обстановку. Кроме того, новым назначением Устинов надеялся прикрыть Чертока.

Как раз в это время Сталин приступает к осуществлению своей последней, по счастью, незавершенной репрессивной акции. Говорить о троцкистах или зиновьевцах теперь, после войны, вроде бы смешно, и новым жупелом становится мировой сионизм. По всей стране покатилась мутная волна антисемитизма.

Устинов никогда особенно не интересовался национальностью своих подчиненных. Главное, – как человек работает. Среди вооруженцев было немало евреев – крепких специалистов, с которыми Устинов проработал всю войну и которым он всегда доверял. Но теперь даже ему не удалось уберечь своего любимца – Льва Робертовича Гонора, Героя Социалистического Труда, настоящего генерала тыла. Гонор был снят с поста начальника НИИ-88 и арестован. Правда, вскоре его освободили. Верный сталинец, Устинов обвинял во всем Берия, который стремился погубить кадры, с таким трудом выпестованные Дмитрием Федоровичем, и как мог защищал своих людей. Однажды среди ночи он позвонил Рязанскому:

– Михаил Сергеевич, разбудил?

Рязанский не сразу сообразил, кто с ним говорит.

– Выйди через полчасика, – надо пройтись, – продолжал Устинов.

Вот тут Михаил Сергеевич сразу проснулся: если министр зовет тебя погулять среди ночи, значит что-то серьезное. Быстро оделся, вышел на улицу. Вскоре подъехала машина Устинова. Улица была пустынна. Прошли метров сто.

– Ни о чем не спрашивай. Завтра отправишь Евгения в командировку. Не тяни, оформи все быстро, и с утра пусть уезжает.

Евгений Яковлевич Богуславский был заместителем Рязанского, в командировки ездил часто, но все командировочные дела решали они всегда сами, без вмешательства министра.

– Куда ему ехать? Зачем? – оторопело спросил Рязанский.

– Миша! Куда угодно!

Только теперь Михаил Сергеевич все понял...

Такая же угроза, как над Богуславским у Рязанского, нависла над Чертоком у Королева. Борис Евсеевич стал уже крупным специалистом по системам управления, и Устинов не хотел отдавать его Берия на растерзание, не говоря уже о чисто человеческих симпатиях. Черток на посту начальника отдела просто резал глаза. Его нужно было задвинуть, упрятать в тень и попросить не высовываться некоторое время: Устинов знал, что эта кампания, как всякая подобная кампания, имеет строго отмеченные временем границы. Волна накатывала, а потом спадала. Вот этот накат и надо теперь переждать. Он решил прикрыть Чертока Янгелем. Правда, у Янгеля тоже была какая-то «подозрительная» фамилия. Невозможно ведь всем объяснить, что происходит она от «янга» – ковша, черпака, в котором казаки варили в походе похлебку: предки Михаила Кузьмича были с Черниговщины. Новое назначение помогало Чертоку переждать смутное время в тени нового начальника, Устинову – сохранить очень нужного ему специалиста, а Янгелю – приобрести знания в новой для него области, что никогда не мешает, как и выяснилось через несколько лет, когда Янгель стал Главным конструктором.

Но, конечно, поначалу он чувствовал себя не в своей тарелке.

– Мне, сама понимаешь, не легко, – говорил он жене, – я сложившийся самолетчик...