Возвращение из Трапезунда - Кир Булычев

— Мы в одной лодке, мой адмирал. И глупо вылезать из нее посреди моря.

Государыня попросила адмирала никому никогда о шлюпке не рассказывать. Адмирал сдержал свое слово, но проговорился кто-то из гребцов, и года через три «Русское слово» напечатало рассказ об этом, но это уже не вызвало сенсации.

Ровно в шесть часов двадцать три минуты утра одновременно громыхнули все орудия главного калибра, а также артиллерия миноносцев и вспомогательных судов… Читатель, желающий ознакомиться с ходом боя и его деталями, может обратиться к специальным популярным изданиям.

* * *

По всем законам авантюра адмирала Колчака должна была провалиться. Но случайности играют немалую роль в истории. Ведь и слоны Ганнибала обязаны были простудиться в Альпах.

Смерть султана Турции Абдул-Гамида, а также всего военного совета, заседавшего в столь ранний час и обсуждавшего сведения разведки о движении русского флота к югу, которая наступила от прямого попадания двенадцатидюймового фугаса в зал заседаний, парализовала управление Стамбулом. Энергичные действия немногочисленного десанта с русских кораблей, захватившего береговые батареи, военное министерство и генеральный штаб, а главное, разумеется, начало борьбы за власть между младотурками и сторонниками Кемаля Ататюрка, привели к такой дезорганизации, что из города в первую очередь убежали генералы, которые и должны были организовать сопротивление.

Панические слухи о событиях в Стамбуле были разнесены телеграфом по всему миру. В тот же день наступление русской Кавказской армии от Трапезунда к Стамбулу развернулось сказочными темпами — еще трое суток, и первые русские самокатчики увидели воды Мраморного моря, а гидроплан, перелетевший оттуда и опустившийся на Босфоре у борта «Екатерины», принес радостные поздравления Колчаку от командующего Кавказским фронтом.

Колчак, вторые сутки не спавший, осунувшийся, с лихорадочно сверкающими глазами и нарушенным пробором, продолжая свою игру, ответную телеграмму отправил не от своего имени, а от имени императрицы Марии Федоровны, Божьей милостью регентши Российской империи. От себя же он послал другую телеграмму — копия во все армии, в Петроград, в Севастополь — в Париж, Берлин и Лондон. В ней сообщалось о только что завершившемся обряде в соборе Святой Софии, наконец-то возвращенном Православной Церкви после почти пятисотлетнего исламского унижения. В соборе вершилось торжественное коронование государыни императрицы Марии по древнему византийскому обряду, а также «in absentia» ее внука цесаревича Алексея. Депеша из Стамбула, подписанная главнокомандующим и военным министром Великим князем Николаем Николаевичем, а также командующим объединенным флотом России и морским министром адмиралом Колчаком, приказывала привести во всех частях и гарнизонах Российской империи к присяге государыне Марии Федоровне и государю Алексею всех генералов, штаб- и обер-офицеров, а также нижние чины. Провести церемонию присяги во всех учреждениях и учебных заведениях империи. В случае неповиновения этому приказу применять меры наказания военного времени.

Далее — телеграфные аппараты были заняты круглые сутки, а телеграфисты падали без памяти от изнеможения — следовал манифест императрицы-регентши и множество указов.

Турция вышла из войны на четвертый день после падения Стамбула. Это нарушило без того непрочное равновесие в Европе и оголило южный фланг австро-венгерских армий. Последовало внешне неожиданное, но неплохо подготовленное Иозефом Пилсудским восстание Польской военной организации и легионов. Галиция отпала в несколько дней.

Объединившись с русской Юго-западной армией, поляки ударили, тесня австрийцев и венгров, а оттуда на помощь славянам уже спешили чешские боевые дружины.

Мир, подписанный в многострадальном Брюсселе 8 июня 1917 года, лишил Германию большинства колоний, возвратил Франции Эльзас и Лотарингию, даровал выстраданную независимость чехам и западным полякам и подвел черту под многовековым существованием Священной Римской империи. По случаю заключения мира в России была объявлена амнистия многим революционерам. В очередной раз растворила свои ворота Петропавловская крепость, выпуская на свободу проведших в ней по месяцу, а то и более, членов Временного правительства во главе с Милюковым, иже с ним министров Керенского, Терещенко, Некрасова, а также вождей недавно шумного и властолюбивого Петроградского Совета и его председателя — социал-демократа Чхеидзе.

Следует отметить, однако, что громко отмеченная и восхваленная газетами амнистия коснулась лишь верхушки политического айсберга. Весна 1917 года успела умножить озлобление в России — тысячи были невинно либо случайно убиты и забиты до смерти, искалечены и разорены. Неудивительно, что после крушения Временного правительства поднялась волна мести — погромщики убивали поднявших было головы евреев, а полицейские вылавливали тех, кто недавно громил тюрьмы и полицейские участки, и возвращали заключенных в отведенные им камеры. Так что на каждого амнистированного пришлось до ста оставшихся в заточении — но о них не принято было вспоминать и заступаться.

В закрытых автомобилях с опущенными на окнах шторками освобожденных политиков перевозили в Гавань на Васильевском острове, где их ожидал трехпалубный «Серафим Саровский».

Молчаливые преторианцы — черноморская гвардия Колчака — провожали растерянных людей к трапу.

Некоторые чувствовали неладное, даже подозревали, что их отвезут подальше в море и там утопят. Политиков никто не успокаивал и не разубеждал. Белая ночь окутывала море нереальной бледной пеленой, лишенные теней и даже четких форм тела и предметы казались невесомыми и словно относящимися к миру привидений.

Когда Керенский поднимался по невероятно крутому трапу на верхнюю палубу, он услышал, что на причал выехала кавалькада автомобилей. Он остановился. Конвоир стал подталкивать его в спину, чтобы шел дальше. Керенский не подчинился.

Дверцы моторов открылись, и, ежась от ночной свежести, сжимаясь в маленькую беспомощную толпу, на причал выбрались Романовы — Николай и Александра Федоровна, сопровождаемые детьми, дядькой, врачом и верными фрейлинами.

Позже, когда, издав долгий тоскливый гудок, «Серафим Саровский» отвалил от стенки и изгоняемым политикам разрешено было покинуть каюты, ибо они более не считались заключенными, Керенский отыскал в салоне Львова. Они курили и неспешно, как после поминок, беседовали. Оба полагали, что для них высылка из страны в преддверии реакции — очевидное везение.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});