Тропою испытаний. Смерть меня подождет - Григорий Анисимович Федосеев

надо.

— А мы с Трофимом прогуляемся по истоку, — говорит Василий Николаевич.

— Вот и хорошо, завтра у нас будет полностью занят день.

Незаметно подобралась и полночь. Когда ложились спать, сквозь поредевшие кроны просачивался серебристо-дымчатый, похожий на туман, свет. Скалы придвинулись, потеряв свой грозный облик.

На рассвете ко мне под полог приполз Трофим.

— Вести какие? — встревожился я.

— Нет. Пусть Глеб идёт со мною, что ему бездельничать, а Василию поотдохнуть, у него нога поранена.

— Боюсь, как бы парень тебе обузой не был, возьми Николая.

— Уж как-нибудь я с ним справлюсь.

— Справишься? Сам-то ты как себя чувствуешь? — спросил я серьёзно.

— Неплохо. Походы меня не утомляют.

— И всё-таки тебе надо беречься… — И мы выбрались из-под полога.

Предложение Трофима не обрадовало Глеба. Он нахмурился, неохотно собирался, делал страдальческое лицо, но, не найдя сочувствующих, ушёл, волоча за собою ленивые ноги.

— Какой это люди, тьфу!.. — сплюнул в сердцах старик, шёпотом бормоча проклятия.

Синее небо всё в белых барашках. Восход тихий, нежно-розовый, ветерок чуть колышет воздух. Какое благодатное утро!

Мы уже готовы были переходить реку, как из стланиковой чащи вышла Майка. За ней высунулся Баюткан.

— Друзья пришли! — кричит Василий Николаевич.

Улукиткан сбрасывает котомку, достаёт из потки сумочку с солью, кормит свою любимицу, затем осторожно подходит к Баюткану, вытянув далеко вперёд приманку. Тот пугливо отскакивает, дико косится на старика. Но соблазн велик. Точно убедившись в благих намерениях человека, с осторожностью берёт лакомство и тут же исчезает. Следом за ним убегает и Майка.

Я не могу понять, но что-то есть общее в уже повзрослевшей Майке с этим полудиким оленем. Боюсь, как бы она не одичала, сдружившись с ним.

Мы со стариком переходим два истока, исчезаем в глубине ущелья. Весь день бродим по отрогам. Этот поход не рассеял сомнений и никаких изменений не внёс в наши планы. Мы видели только южные склоны хребта, но они не давали полного представления об этих горах.

На табор явились на второй день к вечеру.

— Чего это вы так долго задержались? — встречает нас Василий Николаевич, и я по тону его догадываюсь, что какая-то новая беда стряслась с жителями нашей одинокой стоянки.

— Что случилось?

— Трофим вчера не вернулся, нет его и сегодня.

— А где Глеб?

— Он тут. Да разве от него добьёшься чего-нибудь путного, затвердил «не знаю» — и всё! Из палатки вылез Глеб.

— Ты где бросил Трофима? — спрашиваю.

— Не маленький он, что его бросать, сам ушёл, а куда — не знаю.

— Но вы же пошли вместе в вершину ключа, почему же ты вернулся один? Что случилось?

— Да что вы пристали, будто я украл или убил кого?!

— Ещё бы этого не хватало! Где Трофим, отвечай! — и я чувствую, как мною овладевает гнев.

— Говорю, не знаю, — упрямится Глеб. — Я остался отдыхать, а он не захотел, ушёл дальше… Ну, я и вернулся.

— Почему же вернулся?

Глеб молчит, неуклюже переступает с ноги на ногу и смотрит на меня открытыми глазами.

— Искать надо, обязательно искать, может, беда какая с ним. — Улукиткан пронизывает недобрым взглядом Глеба и добавляет сердито: — Какой худой люди есть. Собаку и ту нельзя бросать тайге, а ты товарища оставил!

— Я уже готов, сейчас Николай допечёт лепёшки, пойду на розыски, — говорит Василий Николаевич.

— Пойдём вместе… Глеба прихватим с собою и там на месте устроим ему суд, если что случилось с Трофимом…

— Никуда он не денется, а возьмём — ещё горя наберёмся, — протестует Василий Николаевич.

Глеб молчит, ему неловко. Он, как гусак, молча топчется на месте.

— Не научила тебя, Глеб, река, а, казалось бы, на коряге нужно было крепко подумать, как жить дальше. Тебя ведь не бросили в беде, а ты что сделал? — спрашиваю я.

Тревожные мысли овладевают мною. Я знаю прямую, бесхитростную натуру Трофима. Он не мог оставаться молчаливым свидетелем лени и безразличия Глеба, и на этой почве могли между ними возникнуть недоразумения. А разве мы знаем, на что способен Глеб? При этой мысли меня всего обдаёт жаром.

Надо торопиться.

…Василий Николаевич уже стоит с рюкзаком за плечами. Не хочется покидать лагерь и тепло костра, а при мысли, что ты должен сразу погрузиться в мокрую чащу, — по телу пробегает холодок. Но идти надо. Если с Трофимом что случилось, он ждёт нас.

Вот готов и я. За плечами котомка, карабин, в руках сошки. Ещё несколько глотков горячего воздуха, и мы покидаем стоянку. Но что это? Собаки вдруг насторожились, затем обе бросились напрямик через кусты, к истоку.

Мы задерживаемся. Из чащи показывается Трофим. Он еле передвигает ноги, сгорбился и, кажется, если бы не посох в руках — давно бы свалился. Одежда на нём изорвана, мокрая, лицо, запятнанное оспой, осунулось. Видно, что сил у него уже нет и ведёт его только воля.

— На кого же ты, браток, похож, истинный бродяга! Увидела бы Нина! — говорит Василий Николаевич, стаскивая с него котомку.

— Дай душу отогреть, а потом о Нине будем думать, — отвечает тот, а сам весь дрожит, как осина на ветру.

Он протягивает посиневшие руки к костру, хватает открытым ртом тепло и настороженно ловит мой взгляд, как бы пытаясь угадать, знаю ли я, что произошло. Рядом со мною стоит смущённый Глеб. Он не отрывает глаз от Трофима и тоже что-то пытается угадать по его усталому лицу, но тот не желает даже взглянуть на него.

— Тут по ущелью ни за что не пройти нивелировщикам, — говорит Трофим, — куда ни ткнись — завалы, россыпи, а в сторону никуда не свернёшь, скалы…

— До вершины ходил? Там низкий места?

— Нет, Улукиткан, туда не ходил, но, видно, место низкое. Только до него всё равно с оленями не добраться.

— А почему с тобою не пошёл Глеб, что случилось? — не выдерживаю я.

— А он сам разве не рассказывал?

— Говорит, что ты не захотел сесть с ним отдыхать, ушёл вперёд, а он не смог тебя догнать.

Трофим молча, в упор, смотрит на Глеба, и я замечаю, как вздулись желваки на его сжатых челюстях.

— Что же у вас случилось? — допытываюсь я.

— Всё это ерунда… Не стоит говорить. Плохо вот, что не нашёл прохода, весь изорвался, измучился…

— Ладно, пойдём через Ивакский, — говорю я. — И на сегодня хватит об этом. Хорошо, что все собрались. Надо отдохнуть. Утро вечера мудренее. Ты, Василий, снимай котомку, сообрази что-нибудь поесть.

— Что сообразить, если мяса нет? Сейчас баранинки бы, другое дело, — отвечает он с упрёком, но тут же начинает суетиться у