Время перемен. Предмет и позиция исследователя (сборник) - Юрий Левада

Определенный социально-экономический («потребительский») успех был достигнут: наиболее острые углы монетизации сглажены, накал протестов ослабел, власть стала более осторожно относиться к массовым настроениям (пока это позволяют денежные ресурсы). Но о переменах на социально-политическом поле говорить не приходится. Не появилось даже зародышей «протестной» самоорганизации населения. Остались практически незамеченными робкие попытки соединить массовые социальные требования с общедемократическими. Не оправдались распространенные в общественных настроениях первой половины 2005 г. предположения о предстоящих новых волнах массового протеста. В общем «ситуация недовольства», фигурально выражаясь, вернулась к своему классическому отечественному образцу, поэтически описанному в позапрошлом веке: «И пошли они, солнцем палимы, повторяя: “Суди его Бог!”, разводя безнадежно руками…». Стоит отметить некоторые особенности современного существования этого образца.

Массовое недовольство как специфический феномен российской жизни. В нынешних условиях широко распространенное общественное недовольство не имеет определенного «адресата»: оно не направлено ни против власти, режима, конкретных политических деятелей, ни на утверждение или защиту определенных институтов, прав, достигнутого ранее уровня возможностей и т. п.

Отсутствие организованности («канализированности») настроений массового недовольства создает основу для манипулирования ими со стороны власти и ее политрекламной («технологической») обслуги. Характерный пример – разделение ответственности за экономические удачи и провалы, выводящее из-под удара «президентскую» команду. В 2005 г. общественное возмущение реформой льгот было отведено и от экономического блока правительства, в начале 2006 г. аналогичный прием обесценил критику военного ведомства, вызванную разоблачениями внутриармейских порядков. Но это все же манипулятивные приемы, относящиеся к ситуации с отдельными лицами и ведомствами.

Более существенны ситуации, когда в «технологических» акциях используются давно (исторически) проложенные каналы ориентации общественного недовольства и возмущения, скажем, против «чужих» и «чуждых». По такому образцу строятся кампании государственно-организованной ксенофобии – от несколько приевшейся уже чеченофобии до периодически возрождаемой западофобии и новомодной грузинофобии и т. д. По потенциалу своего воздействия подобные кампании явно превосходят попытки направить массовое возмущение против сверхбогатых «олигархов».

Еще одна примечательная черта отечественного массового недовольства (прежде всего социально-экономического, но не только его) – размещение «позитивной» точки отсчета в мифологизированном прошлом. Уровень запросов, а потому и мера их удовлетворения определяются обращением не к перспективным, а к пройденным образцам. С этим связана, естественно, живучесть консервативно-ностальгических стандартов в общественном мнении. Кроме того, и сегодня даже важнее, что в ситуации нарастания кризисных признаков в разных сферах средствами самооправдания властных структур все чаще становятся не обещания грядущих успехов, а «пугающие» аргументы (типа «может быть хуже»).

Неорганизованность и неопределенность направления современного общественного недовольства вынуждают его носителей адресовать свои просьбы к властным инстанциям, преимущественно к высшим из них (в некотором смысле – ремейк известного шествия с хоругвями столетней давности). В общественном воображении закрепляется тем самым ситуация вынужденного псевдопатернализма. Между тем демонстративные подачки некоторым категориям населения от переполнившей свои закрома нефтедолларами власти столь же далеки от патерналистских моделей общества, как и государственно-мифологическая забота «отца народов» о своих подданных.

Функции и перспективы «смиренного» недовольства. Как представляется, их не стоит сводить к функциям некоего универсального «фона» (как бы театрального задника) происходящих в обществе процессов любой направленности. Рассеянное и беспомощное массовое недовольство на деле служит средством нейтрализации и обесценивания протестного потенциала, а в более широком плане – средством оправдания сложившейся системы государственного произвола и общественной беспомощности. Вынужденная апелляция недовольных групп к власти предержащей усиливает их зависимость от правящей бюрократии.

Преодоление этой парадоксальной ситуации, по всей видимости, возможно лишь с изменением ее компонентов. Пока перед нами существующие структуры управления и подчинения, трудно представить появление «нормальных» путей общественного недовольства, обеспечивающих повышение уровня массовых запросов и формирования институциональных средств их удовлетворения. Новая, даже многократно усиленная волна массового недовольства образца 2005 г. вряд ли смогла бы изменить характер и уже известные нам судьбы такого недовольства. Никакой перебор сегодняшних компонентов общественной жизни, в том числе с помощью массовых опросов, не способен обнаружить ни в озабоченных «низах», ни в более удовлетворенных «элитарных» слоях реальных «ростков» иной системы отношений между человеком, обществом и государством, которая может и должна быть сформирована с изменением обстоятельств и в результате целенаправленных усилий.

2006

Проблема элиты

Проблема интеллигенции в современной России

Как известно, проблема интеллигенции стала одной из центральных для истории, культуры и политики в России примерно полтораста лет назад. Еще Пушкин определил основные два измерения этой проблемы: «поэт и царь», «поэт и народ» (предполагается широкое понимание функции «поэта», но также и других вершин «треугольника»). Эта проблема всегда имела многообразные актуальные измерения. События последних дней (результаты выборов в Госдуму 12 декабря), как мне представляется, имеют самое прямое отношение к процессу изменения места интеллигенции в нашем обществе.

Вопрос о том, что происходит с интеллигенцией, не нов, уже несколько лет он ставится, например, в такой форме: что случилось с так называемой «перестроечной» интеллигенцией? Куда исчез тот голос, тот колокол, который пять – семь лет назад гудел, гремел, пробуждал – как казалось – страну? Остались те же люди, иногда они выступают, пишут, часто сами недоумевают по поводу происходящего – а голосов как будто не слышно. Многие из тех, кто будоражил и формировал общественное мнение во второй половине 80-х, говорят, что все пошло не так, не туда, хотя никто не может объяснить, почему так получилось. Перед нами кризис интеллигентского самосознания и самоопределения, кое в чем подобный наблюдавшемуся в 1909 г., в период знаменитых «Вех». Но кризис более глубокий, а значит, имеющий отношение к глубинным пластам нашего исторического и культурного существования. Или, иными словами, кризис, обнажающий фундаментальные устои общества. В прессе, на поверхности общественной жизни, сейчас почти такой же набор критических символов и иллюзий, что и 80–90 лет назад: западники, почвенники, отрыв от народа, бездуховность и т. д. Но нет надежд на простые решения – они скомпрометировали себя.

Позволю себе использовать – только как иллюстрацию, как стимул для беспокойства и размышления – некоторые данные наших исследований. В чуть более спокойное время, в сентябре 1993 г., перед респондентами был поставлен вопрос: выражает ли сегодня интеллигенция интересы большинства народа? И мы (ВЦИОМ) получили ответ значительного большинства опрошенных, притом во всех социальных группах: «Нет, не выражает». Интересно, что такой ответ дают и слои, которые принято считать социальной базой интеллигенции (наиболее образованные), а особенно часто выражают такое мнение молодые люди, учащиеся. Несколько реже – наименее образованные люди. Так что здесь смешаны и критика, и самокритика, и отмежевание, а если брать самые общие оценки, то речь идет о негативной оценке, о девальвации самого термина «интеллигенция». Значит ли это, что прошли не только времена романтической героизации, но и времена идеологической (классовой, почвенной) критики интеллигенции; что пришло время «всенародного» отмежевания от нее?

Чтобы от примера перейти к более глубокому анализу проблемы, нужно очертить ее исторические рамки. Широко признано, что интеллигенция – исторический феномен российской жизни (в том числе, что очень важно подчеркнуть, российского общественного самосознания и самоопределения) XIX–XX вв., но никак не извечная категория социального устройства. В определенном смысле интеллигенция присутствует во всех модернизирующихся обществах, выступает как важный агент модернизации. Различные страны были захвачены этими процессами в неодинаковых условиях, на различных этапах своего собственного развития. Россия была вовлечена в процессы модернизации на свой лад – сейчас неуместно разбирать это подробнее, – и это создало основу для появления особого, уникального феномена российской интеллигенции. Его никак не объяснить в терминах социальной структуры, как социальную группу с такими-то характеристиками и функциями – образование, просвещение, творчество и т. д. Феномен интеллигенции предполагает и морально-психологическую «нагрузку» (совесть, ответственность), и превращение социальной функции в миссию, почти сакральную: не просто обучать каким-то знаниям и ремеслам, но «нести свет», «хранить идеалы» и т. п. Реальные (объективистские) характеристики не существуют здесь без определенного способа интерпретации, понимания, приписывания, как, впрочем, это бывает почти всегда с социальными феноменами.