Приключения сомнамбулы. Том 1 - Александр Товбин

Погасли фонари.

Опять остановился.

Зачем же вызвал на заседание своей комиссии Влади? Зачем? Что прокрякала в трубку Лада Ефремовна? – к одиннадцати ноль-ноль, вопрос на месте. О, вопрос мог огорошить, хотя к обрушению дома Соснин никаким боком… о, подражая большим начальникам, в последние годы Влади вдохновенно разучивал роль всесильного самодура.

А ведь недавно ещё Влади, канувший было в служебное небытие за полярным кругом, воскрес в скромной, не таившей никаких угроз роли главного инженера домостроительного комбината.

Постояв, вспомнил день зримого воскресения Влади и мутную телекартинку с танковыми армадами на пражских улицах, вспомнил тот самый день.

старт исторического оптимиста

Его путь наверх начался после досрочной демобилизации на секретной северной стройке, где Филозов, уже женатый на дочери мурманского секретаря, отличился важным почином. Резкость, прямолинейность не мешали ему умело маневрировать, в рутине бюрократических игр он поднимался выше и выше, дополняя бурную энергию изрядным цинизмом, без которого даже такому классному спортсмену, каким был он, не удавалось бы столь резво взбегать по служебной лестнице. Наступательный инстинкт лидера не позволял расслабляться, ему – при его-то болезненном самолюбии! – выпали упрямые и боевитые годы, хотя на упругом, с ровным загаром лице не оставалось следов ударов, как их не остаётся на бейсбольном мяче от ударов биты.

И вот прекрасный солнечный день на исходе лета.

– Скоро осень, за окнами август, – проникновенно выпевала по «Маяку» Майя Кристалинская, когда Соснин открывал дверь в фанерованный тамбур, отделявший кабинет от приёмной. Влади радостно выпрыгнул навстречу ему из кресла; внезапно свершился долгожданный перевод из заполярной глуши, перевод, подозрительно совпавший с новой женитьбой. С новоиспечённого главного инженера не слезла ещё провинциальная кожа, но самодовольства его ничуть не убавляли плетёнки сандалет из кожзаменителя, трикотажная сочно-голубая бобочка под куцым гороховым пиджачком, перфорированный пластмассовый чёрный галстук, похожий на высушенную змею.

– Чудесный денёк, Илюшка, мы снова вместе! – завопил, ослабляя узел похоронного галстука, вцепился в плечи Соснина и закатил глаза: вместе они свернут горы, докажут-покажут, все будут кипятком писать, раз, два, три, пионеры мы…и политическая непогода славным свершениям не помешает, ещё бы, с самого начала пражской весны он иуду-Дубчека на дух не выносил, – зрачки Влади пугающе исчезли за веками, – о-о, лишь зоологическим мракобесам да высоколобым дуралеям не ясно, что сегодня, наконец, свершился акт справедливости, что пора, давно пора было защитить наши завоевания броневым кулаком, о-о-о, – как он презирал слабаков, успевших напустить лужи, пока мирные танки утюжили Злату Прагу! – Хватит прислушиваться к вражеским голосам, завравшимся от исторического бессилия, пойми, пойми, – всё сильнее сжимал плечи Соснина, – капитализм обречён, а это – не оккупация, нет, нельзя оккупировать братскую страну, чтобы защитить её общественный строй. Не заблуждайся, агрессивному западному стану уже не остановить победную поступь социализма, ветер истории в наши паруса дует.

И после промывки мозгов он не заткнул фонтана – выплескивая громадьё планов, потащил в цеха, следом семенил Семён Файервассер в синем, заляпанном цементом халате; Семён заведовал на домостроительном комбинате лабораторией.

в тот же день, вечером

Собрались у Гены Алексеева.

На сей раз Гена, всегда-то не очень весёлый, был безнадёжно-мрачным и отрешённым, бесшумно занёс из кухни тарелки с наспех слаженными бутербродами – изысканно сервированного, как обычно, угощения не готовил, не до того…на низком столике беспорядочно сгрудились принесённые бутылки.

– Как помочь Дубчеку, как? – выкрикивал Дин; сбросил ботинки, заведённо перебегал в носках от углового книжного стеллажа к письменному столу со старенькой пишущей машинкой и фото Вяльцевой в тёмной, любовно отлакированной рамочке, от письменного стола к стеллажу.

Даже искромётный Шанский не мог из себя ничего стоившего внимания выдавить, посетовал. – И впрямь танки наши быстры; шутки иссякли.

А Головчинеру не удавалось подобрать к случаю поэтическую цитату, искал, но не находил.

Соснин цедил сухое вино. Вяльцева подпирала щёку тонкой рукой; Гена ревниво поймал взгляд Соснина, чуть сдвинул фото, привычно стоявшее у старенькой пишущей машинки.

На фоне аркад, башен тем временем победоносно лязгала и пыхтела гусенично-броневая мощь социализма.

сумма низких технологий не могла разочаровать исторического оптимиста, производственного мечтателя и азартно покоряющего моря яхтсмена

Серо-зелёная жижа капала в щели между ржавыми бортами форм.

Лихо перемахивая озёрца цементного молока, смазочного жира, солярки, Влади тащил сквозь шум металла, пропарочный жар. Нервические рывки конвейера, тряска вибростолов. Длиннющие составы вагонеток, гружёных браком. Коросты бетона, покосившиеся штабеля арматурных скелетов. Удары кувалд, позвякивания пуансонов, угрожающе болтавшихся в пыльном гуле над головами. Призывы на кумаче, плакаты, пронзительные звонки, истошные команды крановщиц, со скрежетом кативших в подслеповатых будках под фермами.

Ошалев от зрительно-звуковых эффектов, достойных разве что производственного романа, Соснин, едва вернулись в кабинет, брякнул, что они всего-навсего недальновидные беспомощные акушеры – помогают, как умеют, чадящей и грохочущей горе рожать крупнопанельную мышь.

– Ты не понял, перспективы колоссальные! – обиделся Влади, – вот, реконструируемся за годик-полтора, наведём чистоту, порядок и припустим с тобой тандемом, взметнём этажи морского фасада, всё выше, выше…стремим мы… – вдохновенно орал он, словно всё ещё перешибал грохот железа. Файервассер кивал, вздыхал, не забывая о перебоях с цементом, алюминиевой пудрой; у Семёна к уголкам глаз уже тянулись, собираясь в пучки, морщинки.

А Влади вновь заливался соловьём, восторженно загонял под веки зрачки, как если бы залюбовался внутренним взором вертикалями сборного высотного ансамбля над плоским берегом мелководья, и заодно поднимал мечтою приземлённого Файервассера – соблазнял компьютерной комплектацией форм, автоматизацией контроля за качеством; Влади искренне – и за себя, и за Соснина – радовался будущим невиданным плодам их творческого содружества, которые гарантированы преимуществами социализма, подгоняемого к новым победам историческим ветром.

В дверь опасливо заглянул полноватый пшеничноволосый малый с затянутыми мутноватой плёнкой глазами.

– Подпишу, завтра подпишу, – досадливо шуганул Филозов просителя, тот испуганно притворил дверь, – балбес редкостный, у самого в цеху грязь непролазная, рекордный брак, но рекомендацию в партию выколачивает, без мыла лезет. Глаз с этого Салзанова нельзя спускать, – обеспокоенно повернулся Влади к Семёну, словно искал и у него защиты, – прислали кадровики из главка тёмную лошадку, а по донесениям разведки за поводья-то дёргают верховные покровители, троянским бы не оказался конём.

Влади отогнал мрачные предчувствия, опять вдохновился.

И на прощание выдал секрет бронзового загара – похвастал парусными успехами. Вот она, интрижка судьбы! Вынужденная – на тот момент унизительная, из-за неуда за жёсткую штриховку – замена архитектурно-художественного образования спецфаком приморской фортификации имела, как видим, глубинную мотивацию. Водная стихия с отрочества-юности влекла Влади, ещё в абитуриентских волнениях экзамена по рисунку Соснин заметил на сжимавшей твёрдый карандаш, штрихующей руке конкурента вытатуированный, бледно-голубой от попыток вытравить, якорь.

как трудилась морская душа

За областными и всесоюзными успехами последовали громкие победы над скандинавами и немцами в балтийской регате, приз за гонку через Атлантику – получил на Кубе хрустально-серебряный кубок из рук правящего бородача.

Где бы ни служил, кем бы ни командовал, яхта оставалась его постоянной страстью. Видано ли, чтобы вице-президент международной парусной федерации переоснащал своими руками любимое судёнышко, скоблил и шпаклевал, красил? А как тосковал зимой! Хотя, если не загромождали залив торосы, отводил душу в заездах на буерах. И для поддержания спортивной формы каждый божий день спозаранку, в бурном темпе, чередуя стили, проплывал морскую милю в бассейне, оборудованном-таки после борьбы с бюрократами по инициативе Филозова в лютеранском храме Святого Петра на Невском; кстати, именно эту смелую инициативу одобрили на самом верху, в главном смольнинском кабинете.