Дитя Всех cвятых. Цикламор - Жан-Франсуа Намьяс

– Уверяю вас, он шевельнул руками и губами.

Мелани склонилась над постелью.

– Отец, отец! Вы меня слышите?

Умирающий не шелохнулся.

– Отец, услышьте меня! Король вступает в Париж! И ваш правнук – тоже! Они здесь. Вы меня понимаете?

Рено Сент-Обен открыл свой требник.

– Надо молиться, матушка.

Мелани кивнула. Ее фиалковые глаза были полны слез.

– Я бы так хотела, чтобы он знал! Но он меня не слышит. И никогда ничего больше не услышит…

– Может, Господь еще донесет до него отзвук этого мира. Так пусть, если такое случится, он услышит молитвы своих детей… Прошу вас, матушка, присоединяйтесь ко мне… Господи, смилуйся. Призри на раба твоего Франсуа.

– На тебя он уповает, Господи…

***

Карл VII приблизился к воротам Сен-Дени. Вся его армия остановилась перед рвом, и он в одиночестве проехал по опущенному крепостному мосту. Безотрадный в попоне синего бархата, усыпанной золотыми лилиями, выступал торжественным шагом. Жан д'Олон, облаченный в простые латы, держал его под уздцы.

Карл VII был с непокрытой головой, в длинном златотканом плаще, спускавшемся до самой земли. В свои тридцать четыре года король Франции достиг полной зрелости и утратил, наконец, унылое выражение некрасивого лица, отличавшее его в годы несчастной юности. В этот день, который, за исключением коронации, был величайшим в его жизни, в облике короля появилось что-то радостное, сияющее.

Ворота Сен-Дени были увенчаны гербом Франции, над которым вилась лента с надписью: «Добрейший король и государь, люд вашего Города принимает вас со всей честью и величайшим смирением».

Безотрадный медленно вступил в ворота, и Карл VII предстал перед парижскими сановниками.

Они были облачены в цвета Парижа – в красном платье с синим бархатным подбоем и в сине-красных капюшонах. Купеческий старшина, Мишель Лалье, стоял в первом ряду, держа на подушечке ключи от города. За ним держались городские советники, члены Парламента со своим председателем Адамом де Камбре, прокуроры и комиссары Шатле, нотариусы и избранные представители от корпораций.

Король не взял ключи, поднесенные купеческим старшиной. Он соблаговолил лишь слегка кивнуть, показывая, что принимает их. Согласно правилу, они были вручены коннетаблю, который после этого не выпускал их из рук в продолжение всего шествия.

Тем временем французская армия стояла на месте, поскольку кортеж еще не сформировался. Те, кому предстояло занять в нем почетные места, прибывали не торопясь. Так, Анн пока еще не находился рядом с дофином. Он даже не видел до сих пор королевского сына, будущего Людовика XI. Зато только что с радостью и несравненной гордостью наблюдал, как Безотрадный первым вступает в Париж.

Впрочем, теперь Анн думал лишь об одном-единственном существе: о Франсуа, и у него было лишь одно желание – застать прадеда живым…

А купеческий старшина затеял читать нескончаемую приветственную речь!

***

Первый остров, к которому пристал Франсуа, был остров Рено и Мелани. Он не видел их, но слышал. Они молились за него. Ну да, они же оба – лица духовные…

Хорошо поступил Господь, дав ему в потомство и людей Церкви, и рыцаря. Анн сражался, Мелани и Рено молились… И они любят его: это слышно по их голосам. Когда слышишь людей, не видя их лиц, знаешь о них все. Франсуа научился этому, когда ослеп. Голос Рено был пылким, страстным, Мелани еле сдерживала слезы.

– Брат наш возлюбленный, вверяю тебя Богу Всемогущему. Да уготовится сонм ангелов принять тебя. Да встретит тебя Святой Иосиф, кроткий утешитель умирающих, да исполнит он тебя упованием. Да призрит на тебя своим материнским оком Святая Матерь Божья, Мария Дева. Да упокоит тебя Христос, сын Бога живого на вечно зеленых райских пажитях… Господи, избавь от зла раба твоего Франсуа.

– Избави, Господи!..

Вдруг волны вернулись. Пора уходить. Другой остров ждет его. Но прежде надо попрощаться с Рено и Мелани. Франсуа обратил к ним прощальные слова, но они, похоже, не услышали и продолжали молиться. Борясь с волнами, которые чуть не унесли его, Франсуа крикнул еще громче: «Прощай, Рено! Прощай, Мелани!»

Только последнее слово едва смогло преодолеть преграду его губ:

– Мелани…

Уронив на пол молитвенник, Мелани в слезах бросилась ему на грудь.

– Отец!

Она попыталась снова сказать ему, что король уже здесь, что Анн уже здесь. Но Франсуа не слышал. Накат волн оказался слишком силен…

***

В доме у гавани Сент-Поль побледневшая Диана де Вивре растерянно смотрела на молодого священника, склонившегося к ее изголовью. Тот повторил свой вопрос:

– Как же мне поступить, мадам?

Она в отчаянии замотала головой.

– Не знаю. Мой муж мог бы дать вам ответ. Но его здесь нет!

И душераздирающим голосом она принялась выкликать Анна.

Сабина решилась:

– Я иду за ним.

Священник скептически поморщился.

– Как вы собираетесь отыскать его в этом столпотворении?

– Он наверняка в свите короля. Туда я и направлюсь.

– Я подожду. Но поторопитесь!

***

После того как король Карл VII преклонил колена перед часовней Святого Дени, находившейся сразу же за воротами у крепостной стены, все, наконец, заняли свои места, и процессия вступила в Париж.

Впереди шли восемьсот лучников королевской гвардии под командованием главного герольдмейстера Монжуа; за ними следовали герольды короля и принцев с гербами своих господ.

Карл VII присоединился к шествию. На его пути раздавались приветственные крики. Парижане впервые видели короля Франции, настоящего, а не карапуза, на которого этот титул нацепили англичане. Восхищались его великолепным белым скакуном в лазоревой попоне, его длинной златотканой мантией, спускавшейся до самой земли. Сам-то король не поражал какой-то исключительной величественностью, но вид имел взволнованный и веселый, и ему были благодарны за это.

В окружении монарха можно было видеть Потона де Ксентрая, главного шталмейстера, тоже на коне, везущего на конце своего копья королевский шлем с золотой короной; графа Вандомского, королевского мажордома, чуть сутулого от старости, везущего меч короля в ножнах, усеянных золотыми лилиями; и, наконец, герольда Берри с туникой из лазоревого бархата с тремя золотыми цветками лилии, расшитыми мелким жемчугом.

Анн шел непосредственно за ними, держа под уздцы коня дофина Людовика, которому предстояло когда-нибудь стать королем Людовиком XI. Это был подросток четырнадцати лет с серьезным лицом, которого, казалось, немного пугали восторженные крики, встречавшие его появление. Попона его коня была украшена крылатыми оленями. Анн спросил об этом дофинова оруженосца, ступавшего рядом с квадратным знаменем, где был изображен архангел Михаил. Тот ответил, что крылатый олень был личной эмблемой покойного короля Карла VI и символом вечности.