Рандеву с «Варягом». Петербургский рубеж. Мир царя Михаила (сборник) - Александр Михайловский

– Иосиф… – спокойно сказал Сосо, с усмешкой посматривая на проводника.

Когда немец вышел, Коба посмотрел на меня, потом на Ирину и удивленно пожал плечами:

– Что это с ним?

Первой ему ответила сидящая у окна Ирина:

– Сосо, понимаешь, немцы в большинстве своем просто помешаны на милитаризме. Ну, природа их такими создала. Для них маршировка гренадер во время развода караула в Потсдаме – зрелище, равное балету.

– У каждого народа свои странности, – задумчиво сказал Коба, – и с этим ничего не поделаешь. Вот возьмите, к примеру, поляков. Вы видели, товарищ Бесоев, как некоторые в Варшаве смотрели на ваш мундир?

– Видел, – ответил я, – мягко говоря, без особой любви. Ну и что? Почему поляки должны с умилением относиться ко мне, русскому офицеру?

– В общем, да, – согласился Коба, – только вот мне приходилось в ссылке встречаться с товарищами из Царства Польского, и никаких недоразумений у меня с ними не было.

– Ну-ну, – осторожно сказал я, – а не доводилось ли вам встречаться там с неким революционером из Польской Социалистической партии Юзефом Пилсудским? У него еще была партийная кличка Дзюк… Не слышали? Кстати, в молодости он проходил по одному делу со старшим братом товарища Ленина. Ну, знаменитое дело «Второго Первого марта». Тогда по молодости лет он получил пять лет каторги…

– Я что-то о нем слышал, – наморщив лоб, задумчиво произнес Коба, – только лично с товарищем Пилсудским мне не довелось быть знакомым.

– Ну, и хорошо, – ответил я, – так вот, сейчас товарищ Пилсудский находится в Японии и пытается быть полезным японскому Генеральному штабу, за деньги обещая шпионить в России. Только нашим бывшим врагам он уже не интересен. По всей видимости, он будет вскоре выдан нам, и за свои художества получит лет десять каторжных работ.

– Гм, – задумчиво сказал Коба, – вот, значит, как… А к чему вы, товарищ Бесоев, рассказываете все это?

– А к тому рассказываю, уважаемый Сосо, – улыбнувшись, ответил я, – что в нашем будущем вам пришлось встретиться лицом к лицу с этим соратником по борьбе с проклятым самодержавием. В одна тысяча девятьсот двадцатом году товарищ Пилсудский командовал всеми вооруженными силами буржуазной Польши – государства, созданного на территории оккупированного немцами Царства Польского. И этот бывший член Второго Интернационала повел, как это было во времена Смуты, своих жолнежей на завоевание Советской России – первого в мире государства рабочих и крестьян. И плевать было товарищу Пилсудскому на пролетарский интернационализм. Он хотел, чтобы Польша, как во времена Речи Посполитой, была «от можа до можа».

Ну, а вы, товарищ Коба, воевали с этим бывшим социалистом, будучи членом Реввоенсовета Юго-западного фронта, которым командовал, кстати, бывший подполковник царской армии Александр Ильич Егоров.

– И чем же закончилась та война? Я как-то пропустил этот момент, когда читал ваши книги, – с интересом спросил у меня Коба.

– Поражением советских войск под Варшавой, – ответил я, – поляки отобрали у Советской России Западную Украину и Западную Белоруссию… А своих «братьев по классу», русских рабочих и крестьян, поляки морили голодом в концлагерях, забивали до смерти, убивали просто так… Историки считают, что палачи товарища Пилсудского уничтожили около восьмидесяти тысяч красноармейцев…

После этой беседы Коба замкнулся и до самой границы о чем-то размышлял, лежа на верхней полке. Пересекли мы границу без особых трудностей. Русским чинам пограничной стражи был предъявлен документ, выданный нам самим Вячеславом Константиновичем фон Плеве. Ну, а для немецких пограничников мы припасли документ, полученный в посольстве Германской империи в Санкт-Петербурге. Так что наш уважаемый Сосо зря переживал – беглый ссыльнопоселенец оказался за границей России, что называется, «не замочив ног».

Уже после того, как все пограничные формальности были закончены, мы продолжили с Сосо деликатную и весьма актуальную беседу о национальном вопросе.

– Товарищ Бесоев, – спросил меня Коба, – как вы полагаете, что нам следует делать для того, чтобы из моих товарищей по партии не выросли такие вот… – Сосо замолк, подыскивая подходящее слово, – ну, в общем, Пилсудские.

– Странно слышать это от будущего наркома национальностей, – попробовал я пошутить, но увидев укоризненный взгляд своего собеседника, поправился: – Извините, товарищ Коба, действительно, вопрос, который вы мне задали, очень серьезен, и зубоскалить тут не следует.

Скажу сразу, рецептов готовых тут нет. Возьмем ваших хороших знакомых, грузинских социал-демократов. Уже при Советской власти они в Грузии установили такие порядки, что хоть святых выноси…

Я полез в карман и достал записную книжку, куда записывал для себя некоторые интересные факты. Коба с любопытством смотрел на меня.

– Итак. – Я начал читать: – «Национал-уклонизм представлял собой довольно разностороннюю систему националистических меньшевистских взглядов. Известно, что грузинские уклонисты пытались провести декрет «о разгрузке» Тифлиса, осуществление которого означало бы изгнание инонациональных элементов, и в первую очередь армян.

Известен также факт «дикого» декрета о кордонах, которыми Грузия огораживалась от советских республик, а также декрета о подданстве, по которым грузинка, вышедшая замуж за инонационала (не грузина), лишалась прав грузинского гражданства».

Вот эти документы:

Тридцать первого марта тысяча девятьсот двадцать второго года, за подписью председателя ЦИК тов. Махарадзе и зам. пред. Совнаркома тов. М. Окуджава, посылается следующая телеграмма: «От сего числа границы Грузии объявляются закрытыми, и дальнейший пропуск беженцев на территорию ССР Грузии прекращен…

Лица, получающие разрешения на право въезда в пределы Грузии своих родственников, платят за выдаваемые им разрешения пятьсот тысяч рублей.

Правительственные учреждения, возбуждающие ходатайства о выдаче разрешения на въезд лицам, кои по своим специальным познаниям необходимы, платят пятьсот тысяч рублей…

Лица, после тринадцатого августа тысяча девятьсот семнадцатого года прибывшие в пределы Грузии и желающие получить право на постоянное жительство в Грузии, в случае удовлетворения их просьбы, платят за выдаваемые им разрешения один миллион рублей…»

– Вот так-то, Сосо, – сказал я, – эти товарищи по партии совсем нам не товарищи…

– Ужасно, – сказал Коба, – и как долго продолжалось это безобразие?

– Закончилось лишь тогда, когда большевистскую организацию в Закавказье возглавил один ваш помощник, человек молодой, но энергичный и нетерпимый к этим националистическим извращениям…

– Это не Лаврентий Павлович? – спросила меня внимательно слушавшая нашу беседу Ирина.

– Он самый, – ответил я, – к сожалению, он сейчас еще совсем мальчишка. Но имя его запомнить стоит. А вы, товарищ Коба, подумайте над тем, что услышали от меня. Внимательно подумайте. Национальный вопрос – это вещь, о которой следует всегда помнить и учитывать в управлении государством. Уж очень потом дорого обходится пренебрежение этим вопросом.

20 (7) марта 1904 года, утро. Санкт-Петербург, Зимний дворец, личные покои вдовствующей императрицы Марии Федоровны

Вдовствующая императрица Мария Федоровна, саратовский губернатор Столыпин Петр Аркадьевич, полковник Антонова Нина Викторовна

Войдя в кабинет и оказавшись наедине с двумя женщинами, Саратовский губернатор Петр Аркадьевич Столыпин был несколько смущен и раздосадован. Опять ничего не спросив, его жизнь ломали в третий раз, и как он понял, на этот раз окончательно. Сначала было нежданное-негаданное губернаторство в Гродно. Потом так же неожиданно его перевели в Саратов. И вот, не прошло и года, как его зовут… Нет, ему приказывают перебираться в Петербург на министерскую должность. Повышения по службе они, конечно, приятны, но и ответственность тоже возросла во много раз.

А министр земледелия, должность которого ему только что предложила вдовствующей императрица – в сферу ответственности попадают девять из десяти российских подданных, – это должность похуже губернаторской, и даже страшнее премьерской. Поработав в Гродно и Саратове, Петр Аркадьевич воочию убедился, как запущенны в империи дела, связанные с взаимоотношениями крестьянства и государства, крестьянства и помещиков.

– Ваше императорское величество, – Столыпин поклонился Марии Федоровне, – конечно, я благодарен вам за высочайшее доверие, но я считаю себя недостаточно подготовленным к столь высокой должности. Кроме того, мои личные и семейные обстоятельства…

– Оставим это, – сказала Мария Федоровна. – Прежде всего нам важны лишь ваши деловые качества. Мы уверены, что вы справитесь с такими задачами, с какими не справятся другие. Ну, а если уж и вы не справитесь… – тут Мария Федоровна развела руками, словно показывая, что тогда уже ничего нельзя будет поделать. – Скажу только, что работы вам будет много, очень много.