Русская революция. Большевики в борьбе за власть. 1917-1918 - Ричард Пайпс

31 августа, даже прежде чем на этот счет были отданы официальные распоряжения, нижегородская ЧК захватила и расстреляла 41 заложника — из числа людей, принадлежавших к «вражескому лагерю». Как свидетельствует список этих жертв, среди них были главным образом бывшие офицеры, «капиталисты» и священники84. В Петрограде Зиновьев, как будто во исправление «мягкости», в которой уличил его Ленин, приказал разом расстрелять 512 заложников. В эту группу входило много людей, которые из-за своих связей со старым режимом несколько месяцев провели в тюрьме и, следовательно, никак не могли быть причастны к покушениям на большевистских лидеров85. В Москве по приказу Дзержинского были расстреляны несколько человек, занимавших высокие посты в царском правительстве и находившихся в заключении с 1917 года, в том числе бывший министр юстиции И.Г.Щегловитов, три бывших министра внутренних дел — А.Н.Хвостов, Н.А.Маклаков и АД.Протопопов, бывший начальник департамента полиции С.П.Белецкий и один епископ. Никто из них уже давно не представлял угрозы режиму. Невольно складывается впечатление, что их убийство было актом личной мести Дзержинского, ибо в те годы, когда он находился в тюрьме, эти люди руководили правосудием и полицией. [Пятнадцать лет спустя события развивались аналогичным образом в Германии. Когда нацисты пришли к власти, члены штурмовых бригад часто выбирали для избиений и пыток своих личных врагов, в том числе судей, выносивших им приговоры в период Веймарской республики (см.: Kaminski A. Konzentrationslager 1896 bis heute: Eine Analyse. Stuttgart, 1982. S. 87-88)].

Теперь агенты ЧК получили распоряжение поступать с врагами режима по своему усмотрению. В циркуляре по ЧК №47, подписанном Петерсом, было прямо сказано, что «в своей деятельности ЧК совершенно независима и может проводить обыски, аресты и казни, отчеты о которых должны быть представлены в Совнарком и Центральный исполнительный комитет»86. Получив такую власть и будучи постоянно подогреваемы угрозами из Москвы, областные и районные ЧК по всей советской России энергично принялись за работу. В течение сентября коммунистическая печать публиковала текущие отчеты о ходе красного террора в различных регионах, и каждый день приносил сообщения о новых казнях. Иногда указывалось лишь общее число расстрелянных, иногда назывались их фамилии и род занятий. В последнем случае часто добавлялась аббревиатура «кр.», означавшая «контрреволюционную деятельность». В конце сентября стал выходить «Еженедельник ЧК» — ведомственный орган, призванный путем обмена информацией и опытом помогать в работе чекистской братии. В нем регулярно печатались сводки о казнях, аккуратно расписанные по губерниям, как будто речь шла о межгубернских соревнованиях по футболу.

Трудно передать, с какой страстью коммунистические лидеры призывали в этот период проливать кровь. Казалось, каждый из них старался доказать, что он не «мягче» и не «буржуазнее» остальных. Позднее, в период сталинизма и нацизма, массовое уничтожение людей сопровождалось попытками соблюсти внешнюю благопристойность. Когда Сталин обрекал «кулаков» и «врагов народа» на верную смерть от голода и истощения, считалось, что эти люди содержатся в «исправительных лагерях». Когда Гитлер отправлял в газовые камеры евреев, это называлось «эвакуацией» или «перемещением». Но большевисткий террор первых лет революции осуществлялся совершенно открыто. Здесь не было никаких уловок, никаких иносказаний, ибо это специально разыгранное в национальных масштабах зрелище должно было служить «воспитательным» целям: расчет был на то, что как власть имущие, так и подданные, разделив между собой ответственность за пролитую кровь, будут заинтересованы в выживании режима.

Вот что говорил через две недели после начала красного террора Зиновьев, выступая на собрании коммунистов: «Мы должны увлечь за собой 90 миллионов из ста, населяющих советскую Россию. С остальными нельзя говорить — их надо уничтожать»87. Эти слова, произнесенные одним из крупнейших советских руководителей, были смертным приговором для 10 миллионов человеческих существ. «Красная газета» призывала к погромам, безжалостно, беспощадно убивать врагов сотнями, тысячами, топить их в их собственной крови. За кровь Ленина и Урицкого пусть прольется потоком кровь буржуазии — как можно больше крови88. К.Б.Радек, горячо одобряя массовые убийства, признавал, что многие его жертвы безвинны, что они «не принимают непосредственного участия в белогвардейском движении». Однако он считал это справедливым: «Понятно, за всякого советского работника, за всякого вождя рабочей революции, который падет от рук агентов контрреволюции, последняя расплатится десятками голов». Он только сетовал, что массы принимают в терроре недостаточно активное участие: «Пять заложников, взятых у буржуазии, расстрелянных на основании публичного приговора пленума местного Совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов, расстрелянных в присутствии тысяч рабочих, одобряющих этот акт, — более сильный акт массового террора, нежели расстрел пятисот человек по решению Чрезвычайной комиссии без участия рабочих масс»89. И таков был моральный климат времени, что, по свидетельству одного из находившихся тогда под арестом в ЧК, статья Радека, призывавшая к участию масс в терроре, была воспринята заключенными (многие из которых сами были заложниками) как человеколюбивый жест90.

Ни один из руководителей большевистской партии и правительства, включая тех, кого впоследствии называли «совестью революции», не выступил с публичным протестом против этих зверств, тем паче не подал в отставку в знак несогласия с политикой террора. Напротив, все они поддержали эту политику. Так, ровно через неделю после покушения на Ленина, в пятницу, все крупные большевистские деятели разъехались по Москве, чтобы разъяснять народу действия правительства. Только большевики второго ранга, такие, как, например, М.С.Ольминский, Д.Б.Рязанов и Е.М.Ярославский, выражали озабоченность, неприятие этой резни и пытались спасать отдельных людей. Однако от их мнения мало что зависело. [В ноябре 1918 г. почтенный теоретик анархизма П.А.Кропоткин встречался с Лениным, чтобы выразить протест против террора (Ленин. Хроника. Т. 6. С. 195). В 1920 г. он написал страстное обращение, призывавшее отказаться от «средневековой» практики взятия заложников (Woodcock G., Avakumovic I. The Anarchist Prince. Lnd.; N.Y., 1950. P. 426—427)].

Как это ни странно, красный террор на своей первой стадии никак не затронул членов той политической партии, которую большевики с самого начала считали главным зачинщиком насильственных действий, направленных против их режима, — социалистов-революционеров. То ли Москва опасалась популярности этой партии в крестьянской среде, то ли рассчитывала на ее помощь в борьбе с белогвардейцами, то ли боялась новой волны террористических актов против большевистских лидеров, — как бы то ни было, но угрозы массовых арестов и расстрелов заложников-эсеров не были приведены в исполнение. Во время этих так называемых «ленинских дней» красного террора в Москве был казнен только один эсер91. Среди жертв ЧК подавляющее большинство составляли деятели старого режима и просто преуспевающие граждане, многие из которых относились к репрессиям большевиков одобрительно. Есть свидетельства, что консервативно настроенные офицеры и чиновники царской службы, находясь в тюрьме, с энтузиазмом встречали известия о большевистских репрессиях, будучи убеждены, что лишь такими драконовскими мерами можно вытащить страну из хаоса и возродить ее в качестве великой державы92. Мы уже отмечали то одобрение, с которым отзывался о коммунистическом режиме монархист В.М.Пуришкевич, говоривший как о достоинстве о его «твердости» в сравнении с политикой Временного правительства93. То, что ЧК выбирала своих жертв среди этих слоев политически неопасных, а в известном смысле даже готовых поддержать режим, — лишний раз подтверждает, что красный террор был нацелен не столько на ликвидацию какой-то конкретной оппозиции, сколько на создание атмосферы всеобщего страха. Поэтому убеждения и деятельность жертв террора имели второстепенное значение. В каком-то смысле, чем более иррациональным был террор, тем он был эффективнее, ибо любые рациональные прогнозы и выкладки в такой ситуации лишались значения и общество оказывалось низведено на уровень стада. Н.В.Крыленко сказал: «Мы должны казнить не только виновных. Казнь невиновных произведет на массы даже большее впечатление»94.

* * *

В 80-х годах советская политическая полиция испытывала, по-видимому, острую нужду в прославлении своей предшественницы — ЧК.

В литературе, которую она щедро субсидировала тогда — а в известной мере поддерживает и сегодня, четверть века спустя, — чекисты изображаются героями революции, выполняющими трудную и неблагодарную работу, сохраняя при этом высокие моральные убеждения. Типичный чекист предстает обычно на страницах таких произведений как личность, действующая решительно и бескомпромиссно и вместе с тем глубоко и тонко чувствующая, как некий духовный титан, обладающий редким мужеством и дисциплиной, которые необходимы, чтобы, подавляя в себе врожденную гуманность, осуществлять миссию, жизненно важную для всего человечества. Немногие оказываются достойными работать в ЧК. Читая все это, нельзя не вспомнить речь, произнесенную в 1943 году Гиммлером перед эсэсовскими офицерами, в которой он называет их высшим племенем, ибо, уничтожая тысячи евреев, они сумели подняться выше обычных представлений о благопристойности. Такого рода суждения нужны, чтобы создавать впечатление, что террор более тягостен для его исполнителей, нежели жертв. [Примером такой попытки вызвать к себе сострадание является заявление группы чекистов, написанное в 1919 г.: «Работая при... неимоверно трудных обстоятельствах, где требуются непоколебимая воля и большая внутренняя сила, те сотрудники [ЧК], которые, несмотря на ложную клевету и злорадно вылитые на их голову помои, продолжают свою работу незапятнанными» и т.д. (Антонов-Саратовский В.П. Советы в эпоху военного коммунизма. Т. 1. М, 1928. С. 430—431).].