Долгая дорога к свободе. Автобиография узника, ставшего президентом - Нельсон Мандела

каждая из которых состояла из трех членов нашей организации.

В первые несколько лет после своего создания Высший орган также выступал в качестве представительской структуры АНК для всех политических заключенных в нашей тюремной секции. В 1967 году мы составили петицию с требованием улучшения обращения с нами, которую подписали практически все политические заключенные, включая членов Панафриканского конгресса, движения «Единство» и Либеральной партии, представленной Эдди Дэниэлсом. Такая практика была приемлема для всех до тех пор, пока Невилл Александер не заявил, что Высший орган не имеет демократического характера и не может выполнять представительских функций и что следует создать какую-то другую руководящую структуру.

В конечном итоге был сформирован комитет заключенных, состоящий из представителей всех политических партий. Среди других политических организаций существовали опасения, что члены АНК попытаются доминировать в нем, поэтому правила комитета заключенных были разработаны таким образом, чтобы его деятельность имела чисто консультативный характер, а его решения не имели обязательной силы. И даже в этом случае нам было все еще трудно договориться об общем подходе к различным проблемам. Мы предложили, чтобы на собраниях комитета заключенных председательствовал Фикиле Бам, член «Клуба Юй Чи Чань». Была предусмотрена также ротация руководства комитета заключенных. В конце концов комитет заключенных стал известен под названием «Улунди». Он действовал в качестве регуляторного органа для всех политических заключенных.

Высший орган был источником определенных разногласий из-за своего этнического состава: все его четыре постоянных члена относились к народу коса. Это было скорее случайностью, чем результатом злого умысла, поскольку все высокопоставленные представители руководства АНК из числа членов Национального исполнительного комитета АНК (как раз эти четверо), отбывавшие срок на острове Роббен, совершенно случайно оказались представителями народа коса. Было бы неверно включить в состав Высшего органа активиста АНК ниже рангом просто потому, что он относился к другому народу, а не к народу коса. Следует отметить, что факт доминирования в Высшем органе представителей народа коса, действительно, беспокоил меня, потому что в результате складывалось ошибочное представление о том, что мы являлись структурой народа коса.

Я всегда находил эту критику досадной, основанной как на незнании истории АНК, так и на злом умысле. Я всегда опровергал подобные утверждения, указывая, что президентами АНК являлись зулусы, представители народов басото, педи, цвана, а в состав Национального исполнительного комитета АНК всегда входили представители различных племенных групп. Я помню, как однажды солнечным днем работал на тюремном дворе в то время, как на крыше тюремного блока надо мной работали заключенные из общей секции. Один из них крикнул мне: «Эй, mdala [старик]! Почему ты разговариваешь только с людьми из коса?» Такое обвинение задело меня. Я поднял глаза и ответил: «Как ты можешь обвинять меня в дискриминации? Мы все – один народ». Заключенные, казалось, были удовлетворены моим ответом, однако я не мог забыть их обвинения в мой адрес. С тех пор всякий раз, когда я знал, что иду перед заключенными из общей секции, я старался заговорить с Ахмедом Катрадой, или Эдди Дэниэлсом, или с кем-то еще, кто не был представителем народа коса.

Впоследствии мы решили, что в составе Высшего органа должен быть пятый, сменяемый член, который бы не принадлежал народу коса. Как результат, Ахмед Катрада был пятым членом Высшего органа более пяти лет. Лалу Чиба тоже какое-то время входил в состав Высшего органа. В конце концов критика в наш адрес постепенно стихла.

Будет ошибочным утверждать, что я безраздельно главенствовал в Высшем органе. Если уж на то пошло, то мои коллеги отклонили целый ряд предложений, в которые я вложил много сил. Это было вполне нормально, но иногда меня такой поворот событий очень расстраивал. Было два вопроса, касающихся тюремных властей, по поводу которых я никак не мог убедить своих коллег. Первый вопрос относился к тюремному правилу о том, что заключенные должны стоять в присутствии представителей тюремной администрации. Я выступал за то, чтобы мы оставались на своих местах, поскольку было унизительно признавать старшинство своего противника, тогда как он не признавал нас политическими заключенными. Мои товарищи полагали, что это совершенно пустяковый вопрос, а негативные последствия нашего противодействия этому правилу перевесят любые иллюзорные выгоды.

Мое второе предложение было отклонено Высшим органом на тех же основаниях. Надзиратели называли нас либо по фамилиям, либо по нашим христианским именам. Мне казалось, что оба этих варианта унизительны для нас, и считал, что мы должны настаивать на уважительном обращении «мистер». Я добивался принятия положительного решения по данному вопросу в течение многих лет, однако безуспешно. Позже это стало притчей во языцех, и мои коллеги иногда даже в шутку называли меня «мистер Мандела».

70

Могло сложиться впечатление, что время остановилось для тех, кто находился в тюрьме, но для тех, кто остался вне тюремных стен, оно неумолимо продолжало идти. Я подумал об этом, когда моя мать навестила меня весной 1968 года. Я не видел ее с тех пор, как закончился судебный процесс в Ривонии. Человек меняется постепенно, и, когда он живет в своей семье, члены семьи редко замечают эти изменения. Но когда человек не видит свою семью в течение многих лет подряд, произошедшие перемены могут оказаться просто поразительными. Моя мать внезапно показалась мне очень старой.

Она проделала ко мне путь от Транскея в сопровождении моего сына Макгато, моей дочери Маказиве и моей сестры Мейбл. С учетом того что у меня было сразу четверо посетителей и что они приехали издалека, тюремные власти продлили время посещения с получаса до сорока пяти минут.

Я не видел моих детей с момента суда, за это время они стали совсем взрослыми, и выросли они без меня. Я смотрел на них с удивлением и гордостью. Но, хотя они выросли, я все еще относился к ним как к детям, которыми они были, когда я попал в тюрьму. Возможно, они и изменились, но не для меня.

Моя мать сильно похудела, и это меня очень беспокоило. Ее лицо казалось изможденным. Только моя сестра Мейбл, казалось, совершенно не изменилась. Хотя мне было очень приятно увидеть всех их и обсудить наши семейные вопросы, я в первую очередь беспокоился о здоровье своей матери.

Я поговорил с Макгато и Мейбл об их намерении продолжить учебу, расспросил Мейбл о ее родственниках в Транскее. Время, как всегда, пролетело слишком быстро. Самое большое удовольствие от посещений часто заключается в воспоминании о них, но на этот раз я не мог перестать беспокоиться о своей матери. Я боялся, что это будет последний раз, когда я ее вижу.

Несколько недель спустя, когда я вернулся из известнякового карьера, мне