Дымовое древо - Джонсон Денис

Если у тебя есть хоть капля здравого смысла, то дни твоих разъездов давно миновали, но всё же если тебя каким-нибудь ветром занесёт в те края, загляни в «Чудесную лавку Ына» рядом с доками, попроси позвать Кору и передай ей привет.

Начальник тюрьмы сказал мне, что сегодня приедет канадский консул и я смогу передать с ним для отправки по почте любые письма. Мы с мистером консулом друг друга на дух не переносим, и вообще-то я не позволяю ему меня навещать, но он всё равно должен ко мне заглядывать, особенно в мои последние деньки, хотя бы затем, чтобы держать фасон перед журналистами. Итак, я думаю, это письмо будет отправлено завтра, так что прими привет и прощание от (надеюсь, надеюсь) старого друга.

Держат меня здесь с 12 августа. Сегодня 1 апреля, День дурака – подходящий день, чтобы положить конец этому затянувшемуся фиаско, но на самом-то деле моя казнь назначена на 6 апреля. Я так долго ждал, чтобы написать, для того, чтобы не оставалось много времени сидеть сложа руки и гадать, добралось ли письмо до тебя и ответишь ли ты.

Только что поужинал. А теперь начну шестидневный пост и взойду на эшафот, вкусивши одной лишь духовной пищи. Ты спросишь, какой же была последняя трапеза осуждённого на смерть? Да как всегда, рис в чём-то вроде рыбной похлёбки и две булочки. Bon appetit!

Кэти, мне кажется, я любил тебя. Такого у меня никогда не происходило ни с одной другой женщиной. Воспоминания о тебе я забираю с собой. И благодарю тебя в ответ.

С любовью,

Шкип.

2 апреля

Вчера вечером надзиратель приходил обратить меня к Христу и забрать мою почту, но я не отдал ему этого письма. Думаю повременить несколько дней. Кажется, мне ужасно не хочется…

В туалет кто-то вошёл. Она узнала голос старухи, сидевшей за соседним столиком.

– Юджин сказал, от чего у него сын умер?

– У Юджина никогда и не было сына.

– От сердечного приступа?

Кабинка в двух дверях от неё с грохотом открылась и захлопнулась. Кэти посмотрела на часы. Она опаздывала. Сложила страницы в сумочку и встала, чтобы пройти мимо старухи, которая стояла у зеркала, наклонив голову, и смотрела в пол.

Вернулась, нашла Джинджер, извинилась и ушла.

Кэти направилась к отелю «Рэдиссон» с видом на реку, первая дверь за углом, и в вестибюле огляделась в поисках мероприятия «Детских домов Макмиллана». Как она поняла, торжество то ли предназначалось для юных девушек, то ли посвящалось юным девушкам, то ли было как-то связано с юными девушками, потому что в холле таковых присутствовало много – причём очень юных, лет двенадцати-тринадцати, всех как на подбор хорошеньких, порывистых и легкомысленных, ярко накрашенных, как будто для сцены, причём эта подчёркнутая красивость как бы ещё сильнее акцентировала их недостатки: кривые ноги, заниженные талии, бёдра в пятнах и пупырышках, торчащие из-под коротеньких юбочек – вероятно, из-за того, что в помещении было зябко.

Следуя указаниям на медной табличке у лифтов, Кэти прошла через холл и до конца длинного коридора, а там за столом сидела женщина с двумя коробками из-под обуви. Из-за открытых двустворчатых дверей зала доносился усиленный микрофоном добродушно-монотонный говор человека, читающего речь с листа.

– Вы на модный показ «Макмиллана»?

– Отлично. Я попала куда надо.

– От А до Л или от М до Я?

– По-моему, мне надо найти миссис Рэнд. Я должна буду говорить со сцены.

– Так… миссис Кио внизу.

– По-моему, с миссис Кио я не знакома. По-моему, я общалась с миссис Рэнд.

– Миссис Рэнд сейчас на подиуме.

– Как думаете, можно мне просто войти и сесть?

Женщина сказала:

– Ой. – Похоже, с такого угла она ситуацию не рассматривала. – Скоро будет антракт.

– Или могу поймать её в антракте. А пока просто здесь где-нибудь посижу. – За исключением стула женщины и стола, никакой мебели поблизости не было. – Или побуду в холле. Через несколько минут попробую снова.

– Если вас устроит. Если не возражаете. Вы уж меня извините…

– Нет, – пробормотала она униженно; щёки её пылали, – я опоздала. Это вы меня извините.

В холле она села в кресло, обитое бурой кожей с медными заклёпками, и открыла сумочку.

2 апреля

Вчера вечером надзиратель приходил обратить меня к Христу и забрать мою почту, но я не отдал ему этого письма. Думаю повременить несколько дней. Кажется, мне ужасно не хочется прощаться. К Христу обратить меня тоже не удалось.

Когда-то я считал себя Иудой. Но это вовсе не так. Я тот юноша из Гефсимании, тот самый, что был там в ночь, когда арестовали Иисуса, тот левый чувак, который выскользнул из своего одеяния, когда его схватила толпа, и «нагой убежал от них».

По-моему, тебя занимает понятие ада. Помню тебя как своего рода знатока по этому вопросу. По Данте девятый круг ада предназначен для предателей:

родных,

родины и единомышленников,

гостей,

благодетелей и величества божеского и человеческого;

я предал:

родных – из преданности величеству,

величество – из преданности родине,

родину – из преданности родным.

Преступление моё заключалось в том, что я позволил себе обо всём этом думать. Убедил себя, будто могу выступать в роли третейского судьи в отношении идеалов, которым я предан.

В конце концов из-за многократной перетасовки этих идеалов мне удалось предать я изменил всему, во что я верил.

Приходится воздерживаться от того, чтобы записывать каждую мелочь. Чувствую, что мог бы записать каждую мыслишку и описать каждую молекулу этой камеры и каждый миг своей жизни. Времени у меня предостаточно. У меня в распоряжении целый день. Но зато ограниченное количество бумаги и, возможно, твоего Но зато совсем немного бумаги и совсем немного веры в твоё терпение, так что на этом обуздаю-ка, пожалуй, полёт мысли.

3 апреля

Сегодня утром повесили… повешали… короче говоря, вздёрнули на виселицу одного типа – какого-то главаря китайской банды. Делают это прямо здесь, во дворе тюрьмы, тюрьмы Пуду, неподалёку от центра Куала-Лумпура, примерно в сотне ярдов от того места, где сижу я, но из моей камеры виселицы не видно. Камеры через проход получают полный обзор. А вот осуждённые ребята – нет. Нас держат по другую сторону здания. Если подтянуться, то можно до уровня подбородка, то через оконную решетку можно разглядеть крыши домов через улицу. Первый раз, когда я взгляну на эшафот, будет и последним.

Сейчас бьют палками (это предварительное наказание), но воплей мы не слышим. По крайней мере, я не слышу ничего. Сегодняшний парень стал четвёртым, кто угодил в петлю с тех пор, как в августе прошлого года сюда заехал я. Полагаю, он получил по заслугам – даже избиение палкой. Эти китайские бандиты – люди мерзкие, гнусные и подлые.

Может, я и скрываю свой страх. Не хочу показаться легкомысленным. А хотя, может, и хочу, из чистой нервозности, только не хочу, чтобы ты подумала, будто я влезу в петлю с легкомысленным отношением. Вот и всё, мне осталось всего три дня. Я умираю. На пустой желудок. Без последней трапезы, но с молитвой неверующего на устах. Если ты всё ещё веруешь, Кэти, то помолись за меня. Помолись за меня, если всё ещё веруешь.

4 апреля

В Южном Вьетнаме я думал, что меня оставили не у дел. Перевели туда, где я мог бы посидеть и подумать о войне. Но на войне нельзя остаться не у дел, а ещё на войне нельзя думать, ни за что нельзя думать. Война – это прямое действие или смерть. Война – это прямое действие или трусость. Война – это прямое действие или предательство. Война – это прямое действие или дезертирство. Улавливаешь суть? Война – это прямое действие. Размышление ведёт к измене.