Великая война и Февральская революция, 1914–1917 гг. - Александр Иванович Спиридович

началась и разгорается. Повелите немедленно призвать новую власть на началах, доложенных мною вашему величеству во вчерашней телеграмме. Повелите, в отмену вашего высочайшего указа, вновь созвать законодательные палаты. Возвестите безотлагательно эти меры высочайшим манифестом. Государь, не медлите. Если движение перебросится в армию, восторжествует немец, и крушение России, а с ней и династии неминуемо. От имени всей России прошу ваше величество об исполнении изложенного. Завтра может быть уже поздно. Председатель Государственной думы Родзянко».

Только что прочитав успокоительную телеграмму военного министра (№ 196), как мог отнестись государь к телеграмме Родзянко? Он не поверил ей.

Государь выехал с несколькими лицами свиты за город на автомобиле. Сделал прогулку по Оршанскому шоссе. Погода стояла солнечная. Говорили об обычных вещах. Происходивших в Петрограде событий не касались. Обычно спокойно прошел и чай. Никаких распоряжений Ставка не сделала. А кругом все были встревожены. На все лады обсуждали петроградские события. Высказывались за беспощадное подавление бунта. Удивлялись, что Хабалов не привлек к подавлению бунта военные училища. Ругали бывшего военного министра Поливанова, по докладу которого был отменен закон о предельном числе запасных на роту. Из-за действий Поливанова численность запасных батальонов превзошла всякие разумные нормы.

Батальоны обратились в толпы распущенных мужиков и рабочих в военных шинелях. Вот и бунтуют. За все это бранили Поливанова. Бранили Генеральный штаб. «„Черное войско“ — все они, — с апломбом сказал один из собеседников, пустив клуб дыма от сигары. — Погубили гвардию, погубят и государя. Вот увидите». Некоторые в свите были уверены, что все это было сделано умышленно, как помощь либералам на случай переворота.

Лейб-хирург Федоров и генерал Дубенский ходили от одного к другому из тех, кто мог говорить с государем, и агитировали за посылку в Петроград генерал-адъютанта Иванова. На то, что это был очень старый, уставший человек, не обращали внимания. Все вспоминали, как десять лет тому назад он блестяще действовал. Как он умеет говорить с солдатом. Как солдаты его понимают. Федоров и Дубенский съездили к Иванову в его вагон и советовали ему поговорить с государем за обедом. Гофмаршала уже предупредили, чтобы устроил место Иванову около государя. Иванову, видимо, льстило получить проектируемую командировку. И, не понимая, что, в сущности, происходит в Петрограде, Иванов соглашался с собеседниками о приемлемости для него такого поручения.

Перед самым чаем государь получил длинное успокоительное письмо от императрицы, полное домашних житейских подробностей. О нем сказано выше.

С письмом был прислан кусочек дерева с могилы Распутина. «Он умер, чтобы спасти нас», — писала царица про старца.

Чай прошел без каких-либо разговоров о петроградских событиях. После чая, в 19 часов 6 минут, государь послал царице такую телеграмму: «Сердечно благодарю за письмо. Выезжаю завтра в 2 часа 30 минут. Конная гвардия получила приказание немедленно выступить из Новгорода. Бог даст, беспорядки в войсках скоро будут прекращены».

Конной гвардией в данном случае государь называл запасные эскадроны всех гвардейских полков, которые были расположены в Кричевицких и Муравьевских казармах Новгородской губернии. Ясно, что телеграмма базировалась на данных телеграммы Хабалова. Словами «Конная гвардия» государь успокаивал царицу.

Тогда же государь написал царице коротенькое письмо, объяснив, что оно будет последним. В нем было, между прочим, сказано: «После вчерашних известий из города я видел здесь много испуганных лиц. К счастью, Алексеев спокоен. Но полагает, что необходимо назначить очень энергичного человека, чтобы заставить министров работать для разрешения вопросов продовольственного, железнодорожного, угольного и т. д. Это, конечно, совершенно справедливо. Беспорядки в войсках происходят от роты выздоравливающих, как я слышал. Удивляюсь, что делает Павел. Он должен был бы держать их в руках…»

Видимо, в Ставке все еще не понимали происходящих в Петрограде событий. Позже генерал Лукомский писал: «Насколько не придавалось серьезного значения происходившему в Петрограде, показывает то, что с отправкою войск с Северного и Западного фронтов не торопились».

Не торопились Алексеев, его помощник генерал Клембовский и генерал-квартирмейстер Лукомский. Было ли это с их стороны уже началом содействия революции или только преступным бездействием — сказать трудно.

Но около 8 часов вечера картина в Ставке резко изменилась. Перед обедом Алексеев получил две весьма тревожные телеграммы от Беляева, который еще утром прислал самую успокоительную телеграмму. В телеграмме, поданной в 19 часов 22 минуты, значилось:

«Положение в Петрограде становится весьма серьезным. Военный мятеж немногими оставшимися верными долгу частями погасить пока не удается. Напротив того, многие части постепенно присоединяются к мятежникам. Начались пожары, бороться с ними нет средств. Необходимо спешное прибытие действительно надежных частей, притом в достаточном количестве, для одновременных действий в различных частях города. № 197. Беляев».

В другой же телеграмме, поданной в 19 часов 29 минут, сообщалось:

«Совет министров признал необходимым объявить Петроград на осадном положении. Ввиду проявленной генералом Хабаловым растерянности, назначил на помощь ему генерала Занкевича, так как генерал Чебыкин отсутствует. № 198. Беляев».

Только теперь генерал Алексеев и его помощники поверили наконец в серьезность положения в Петрограде. Алексеев, несмотря на сильное недомогание, пошел к государю с докладом. Было решено:

1) Командировать в Петроград для прекращения бунта и беспорядков генерал-адъютанта Иванова с назначением его командующим Петроградским военным округом, которому и выехать 28-го числа с тремя ротами Георгиевского батальона, который находился в охране Ставки.

2) Выслать в Петроград от Северного и Западного фронтов по бригаде пехоты и по бригаде кавалерии и по одной кольтовой пулеметной команде.

О таком высочайшем повелении Алексеев лично передал по прямому проводу начальнику штаба Северного фронта Данилову. Было сделано распоряжение по Западному фронту, и в 22 часа 25 минут послана телеграмма Беляеву. Выходя с доклада от государя, Алексеев встретился с приехавшим на высочайший обед генералом Ивановым и просил его после обеда зайти к нему в штаб.

За обедом генерал-адъютант Иванов сидел сбоку от государя. Его величество все время разговаривал с ним. Государь казался бледнее обычного. После обеда, поговорив немного с некоторыми из приглашенных, государь сделал общий поклон и ушел в свой кабинет, куда был приглашен Иванов. Государь отдал ему повеление относительно Петрограда. Через несколько минут Иванов входил в кабинет Алексеева. Среднего роста, с седой головой и бородой лопатой, он был в ремнях, при шашке. На шее и груди белели Георгиевские кресты. Блестел золотой эфес шашки «За храбрость» с Георгиевским темляком.

Старик генерал-адъютант, взявший от жизни и службы все возможное, пришел за приказанием к своему бывшему подчиненному, тоже генерал-адъютанту и тоже украшенному двумя Георгиями, но обогнавшему его по служебному положению. Поздоровались. И Алексеев, по словам присутствовавшего там генерала Тихменева, «не садясь, как-то весь выпрямившись, подобрался и внушительным