Лучшее за год 2006: Научная фантастика, космический боевик, киберпанк - Гарднер Дозуа

— В прошлый раз он был из «Ньюсуик», — вставляю я, и она трясет головой, снова затягивается сигаретой и трет покрасневшие глаза.

— Ты считаешь, это важно?

— Нет, — неискренне признаю я, и Ронни некоторое время молча сверлит меня взглядом.

— Когда ты в последний раз смог нормально выспаться ночью? — неожиданно спрашивает она, и я то ли смеюсь в ответ, то ли пожимаю плечами. — Ну вот, я так и думала.

А потом звезды с грохотом проносятся мимо моего гидробота, взвиваются черные столбы дыма, воет вентиляционная система и появляются первые зернистые кадры видеосъемки, но я ничего не слушаю. Я слишком занят своим беспомощным полетом над вздыбленными просторами Европы и бескрайними нагромождениями скованных морозом глыб — остывший мир, навсегда пойманный тенью Большого Папочки Юпитера, замерзший на несметное количество веков… Но будь я проклят, если он умер. А потом я просыпаюсь от собственных стонов или криков или, если повезет, слишком напуганным, чтобы издать хоть какой-то звук.

* * *

— Теперь они готовы вас впустить, мистер Пайн, — докладывает мне коп.

Это обычный патрульный полицейский в голубой форме, и я удивляюсь его присутствию. Почему Агентство не берет это в свои руки? Наверно, этот тот самый бедолага, который обнаружил спуча. Темплтон мне сказал, что кто-то пожаловался на вонь, и инспектор распорядился прислать копов, так что, возможно, именно этот парень ответил на вызов. Где-то поблизости должен быть его напарник. Я кивнул, а полицейский беспокойно оглянулся через плечо на распахнутую дверь квартиры. В проеме виднелся полупрозрачный полиуретановый шатер, ровно по центру перечеркнутый черной застежкой-молнией, воздушные шланги змеились в разных направлениях, аппараты поддерживали в шатре пониженное давление. Сомневаюсь, что коп еще будет дышать, когда бригада следователей закончит со своими делами.

— Тебе часто приходится видеть такую гадость? — спросил он, и не требовалось особо тонкого слуха, чтобы заметить, что голос подрагивает от страха. От страха и смятения, что нередко предвещает панику.

Я не ответил. Я был слишком занят проверкой батарейки в одной из камер, а кроме того, имелся особый приказ Темплтона, предписывавший держать рот на замке при общении с посторонними. Да и тот факт, что парень был уже ходячим трупом и стал им еще в тот момент, когда утром вышел на службу, не слишком располагал к болтовне.

— А я вот что могу сказать: я никогда не видел такого дерьма, как там, — снова заговорил коп и закашлялся. — Я хотел сказать, что вам приходится смотреть на самое отвратительное, что есть в этом городе, а мне ведь пришлось четыре года отслужить в армии. Да я был в этом чертовом Дамаске после взрыва бомбы, но клянусь Всемогущим Христом…

— Ты был в Дамаске? — спросил я, не отрывая взгляда от своего оборудования, и по второму разу стал проверять установки на портативном генетиграфе, прицепленном к поясу.

Я был слишком занят, чтобы взглянуть ему в глаза.

— О да, я был там. Помогал убирать весь хлам с улиц, когда пожары прекратились.

— Значит, у нас есть что-то общее, — сказал я и нажал кнопку «пуск» на видеокамере.

Серый жидкокристаллический дисплей показал пять нулей. Мои приборы были связаны с оборудованием передвижной лаборатории в стоящем на улице черном «шевроле» с мэрилендскими номерами и желтым шариком от пинг-понга, насаженным на антенну. Я знал, что там сидит и Сара, ждет моего подключения, она уже готова слушать все, что слышу я, и видеть своими прекрасно откалиброванными глазами все, что окажется в поле моего зрения.

— А ты был в Сирии? — обрадовался коп, что можно поговорить о чем-то другом, кроме как об ужасе за дверью квартиры.

— Нет, я тоже подчищаю после того, как кто-нибудь наделает ошибок.

— А-а, — разочарованно протянул парень. — Понятно.

— Один мой друг участвовал в войне. Но он служил на Кипре, а потом в горах.

— Ты с ним когда-нибудь разговаривал? Ну о том, что было на войне?

— Никогда. Он не желает к этому возвращаться.

Я все-таки поднял голову, подмигнул копу и прошел мимо него к ожидавшему у двери лаборанту. Несмотря на промозглый холод коридора, он вспотел в своем защитном гермокостюме. Чистильщикам гермокостюмы не положены, это мешает контакту. Так что мы довольствуемся парой часов дезактивации, антидотами, антитоксинами, слабительными и надеемся не перейти допустимую грань.

— Это ведь плохо, да? — спросил коп. — То есть по-настоящему плохо?

Но я не стал оборачиваться, а просто пожал плечами, пока лаборант расстегивал для меня черную молнию пластикового занавеса.

— А тебе так показалось? — спросил я и ощутил легкое движение воздуха, когда передо мной открылась узкая щель.

— Господи, парень, неужели нельзя просто ответить! — воскликнул коп. — Неужели я этого не заслуживаю? Как ты думаешь?

Поскольку я не мог ответить ни на один из его вопросов, да и не очень-то хотел на них отвечать, я проигнорировал их и шагнул за прозрачную перегородку в преддверие ада.

* * *

В Американском музее естественной истории, на четвертом этаже, рядом с залом позвоночных, где собраны разнообразные скелеты динозавров, до сих пор действует любопытная выставка. Агентство почему-то не прикрыло ее после первых прорывов, когда стало известно о заселении спучами целого квартала в Филадельфии или опустошении трейлерной стоянки где-то в Западной Виргинии. Но экспозиция не пользуется большой популярностью, как можно было бы ожидать. В темном, пропыленном закутке громоздились уменьшенные модели и висели диаграммы, а на экране мониторов крутились ролики с гидроботов АйсПИКа, демонстрирующие бесконечные черно-белые кадры серых просторов морских глубин в миллиардах километрах от Земли. Сразу после открытия здесь было выставлено несколько образцов из запасов НАСА, но их давным-давно переместили куда-то в другое место. Сам я их ни разу не видел, но один знакомый геолог из сотрудников музея утверждал, что они действительно там были. Черно-синий осколок вулканической породы, герметично запечатанный в люцитовой пирамиде, и две заполненные формалином емкости, в одной из которых плавал розовый червяк не более нескольких сантиметров длиной, а в другой — уродливый маленький слизень, которого ученые обозвали «рыбой-звездой».

По-моему, название «пиявка-звезда» было бы точнее.

Во вторник, на следующий день после того, как я исследовал место происшествия на Колумбус-авеню, совершенно больной с похмелья и надеющийся избежать встречи с Сарой, я вышел из отеля и проехал на подземке до музея. Там я провел пару часов, одиноко сидя в забытом всеми зале и просматривая бесконечно повторяющиеся видеозаписи. В зале работали сразу три монитора — документальные отчеты НАСА о первом исследовании Европы, начатом «Пионером-10» в 1973 году, результаты облета Северного полушария спутника, предпринятого незадолго до того, как АйсПИК запустил свои зонды, и фрагмент записи, сделанной подо льдом. Вот ради него-то я и пришел.

Я жевал аспирин и смотрел, как немигающий глаз зонда пытается проникнуть в бесконечные темные глубины чужого океана сквозь узкую щель корпуса и слой планктона. Но узкий луч бортового прожектора не мог пробиться более чем на несколько футов. В самом конце ролика на мониторе появился один из термоканалов, через который по длинным трубам в холодный океан Европы выбрасывались потоки перегретой и обогащенной метаном и водородом жидкости. Рядом с трубами можно было заметить неопределенные контуры извивающихся и мельтешащих существ. Неожиданно перед линзами камеры промелькнуло что-то похожее на угря. В следующую секунду морские глубины сменились быстро бегущими титрами, потом появился логотип НАСА, и видеоролик пошел сначала.

Я постарался представить, каким волнующим мог показаться этот шестиминутный ролик в те далекие времена, как люди выстаивали в очереди, чтобы только его увидеть. До того, как вся эта чепуха надоела и люди перестали обсуждать работу АйсПИКа и его дурацких звездных рыб. До того, как правительство зарубило большую часть программ НАСА по экзобиологии, отменило все экспедиции на Европу и отказалось от планов по исследованию Титана. Задолго до того, как ЕТ[66] стало произноситься как фраза из четырех слов. Но как я ни пытался, я не мог думать ни о чем другом, кроме того, что обнаружил на кровати, и дряни, капающей со стен и потолка проклятой квартиры.

Над монитором висел плакат с длинной цитатой из Герберта Уэллса, отпечатанной красновато-коричневыми буквами. Я прочел текст несколько раз, жалея, что не прихватил с собой сигарет:

Мы оглядываемся назад на бесчисленные миллионы лет и видим великую волю к жизни, пробивающуюся из прибрежной слизи, меняющей ее очертания и способности, заставляющую ползти, потом уверенно встать на ноги и распространиться по всей Земле; заставляющую одно поколение за другим покорять воздушное пространство и погружаться во тьму подземных глубин; мы видим, как она оборачивается против себя самой в ярости и голоде, изменяется и формируется заново, как становится ближе и понятнее, расширяет границы и усовершенствуется в неутомимом преследовании непостижимой цели, пока, наконец, не поглощает нас целиком, внедряется в наш мозг и кровь.