Сто полей - Юлия Латaынина

«А ты что думаешь? Что ты действительно говорил с покойником? Что мы явились сюда чудом и чудом же убрались?»

– Что это было? – спросил Хатчинсон.

– Озарение, – с нервным смешком ответил Бредшо.

– Вопрос – способно ли озарение засветить фотопленку? – презрительно пробормотал кто-то.

– А почему же нет? – сквозь зубы пробормотал Ванвейлен, – если чудо есть нарушение законов природы, то приборы обязаны его фиксировать. Всякому озарению внутри души – грош цена. Только то, что происходит вне души и доступно опытному наблюдению – настоящее чудо.

– Не мешайте мне считать, – страдальчески закричали сбоку.

– Старт через пять минут, – громко сказал Ванвейлен.

Это подействовало. Люди перестали обмениваться репликами, не относящимися к делу.

* * *

Вскоре после полуночи оползень в Козьем-Гребне пошел пучиться и осыпаться, из него поперло круглое и блестящее рыло. Закричали птицы, в озере заметалась проснувшаяся рыба, белесый кокон выпростался целиком и повис над озером на паучьих ножках лучей. Потом страшно ухнуло по всей округе, заплясало неживое пламя, проедая плешь в развороченных тростниках; зеленая звезда пошла карабкаться вверх и пропала под знаком тройного зерна в доме старца Куруты.

* * *

Араван Арфарра открыл глаза. Он лежал в одной из комнат даттамова дома. Рядом суетились люди. Зачем они суетились? Арфарра улыбнулся. Он чувствовал себя прекрасно, просто очень хотел спать.

– Унесите меня из этого дома, – сказал он, закрыл глаза и свернулся, как в детстве, клубочком.

Он проснулся поздно вечером в верхнем кабинете управы. Там он велел стелить себе последние дни, не желая проводить ночь в вызывающе роскошной усадьбе в глубине сада.

Встал, оделся, спустился в рабочий кабинет и просидел там до ночи неподвижно, не обращая внимания на осторожные шорохи за дверью.

Наконец чиновники не выдержали неизвестности, и секретарь Бариша просунулся в кабинет, прижимая к груди, как щит, кольчатую корзинку с бумагами.

Он осторожно доложил, что народ из-за Сына Ира не решил бунтовать впредь до особого распоряжения. А чужеземцы – пока пропали.

Араван махнул рукой и улыбнулся:

– Это неважно – сказал он. – Теперь я знаю – они не опасны.

Механическим жестом, каким пьяница выпивает чашку с вином, араван Арфарра потянул к себе корзинку и стал листать первое дело.

Водный инспектор Анхеля семь лет собирал с жителей Нижнего Города якобы на водопровод. Собрал на десяток водопроводов, не построил ни одного.

Арфарра перелистал показания и поднял глаза на бывшего помощника экзарха.

– А в чем, по-вашему, истинная причина злоупотреблений?

Бариша потупил глаза, внимательно разглядывая ворот персикового кафтана: двойному льву на верхней застежке не хватило золотого яблочка, и лев был явно озадачен этим обстоятельством – и словами аравана о чужеземцах.

– Причина, – несмело начал Бариша, – в том, что люди в Нижнем Городе платили не за водопровод.

Араван кивнул.

– А платили они за то, что нарушали запрет на хождение частных судов по каналу. Отмените нелепый запрет – исчезнет и почва для злоупотреблений.

– Что-о? – сказал Арфарра.

Бариша замер.

– А правда, – сказал он с отчаянием, – что Сын Ира во сне показывает будущее и творит с человеком чудеса?

Араван помолчал.

– Чудо, – сказал он наконец, – это когда можно подать доклад. Со свидетельствами. О том, что солнце остановилось, или лепешки на персике выросли… Это – чудо, а все остальное – вздор. Внушение. Галлюцинации. Свое будущее я и без шаманов знаю.

Бариша был человек не суеверный, но вдруг увидел: лев на застежке араванова кафтана ожил и тянется к его голове.

– Так в чем, вы говорите, причина злоупотреблений?

– Да, – сказал Бариша, – водный инспектор, конечно, брал взятки. Но ведь если бы он действительно выстроил водопровод, то он бы еще больше нарушил закон. Стало быть, причина взяточничества – в самом существовании Нижнего Города.

– Можете идти, – сказал араван. – Эту причину и изложите в докладе.

Потом вдруг выскочил из кресла, схватил Баришу за ворот у порога и тихо-тихо сказал:

– И если мне еще раз доложат, что вы дома носите траур по государю Харсоме…

А потом ночью Арфарра увидел в телескоп зеленую звезду, вскарабкавшуюся на горизонт.

Это было уже слишком. Звезды, восходящие на небеса, стоили разговаривающих идолов и пророчествующих шаманов.

Он взял гербовый лист и подписал указ об аресте Сына Ира. Мало того, что монах был превосходным гипнотизером, – а иного рационального объяснения быть не могло, – он еще заставлял чиновника грезить наяву. И даже больше: он был заранее кем-то предупрежден о планах Арфарры. Арфарра был взбешен: простоватый монах и его хозяева умудрились сыграть с араваном провинции ту же шутку, какую сам араван сыграл с суеверными варварами, с королем Варай Аломом!

Ночью он допрашивал арестованных членов несостоявшегося Совета Ста.

Имена преступников были согласованы со столицей, глаза их были тоскливы и безнадежны. Они тщетно пытались оправдать свои действия здравым смыслом и тщетно пытались найти закон, нарушенный араваном.

К утру араван пришел в себя. Он порвал приказ об аресте Сына Ира в клочки и клочки сжег, чтобы никто не видел. В истории империи не было случая, чтобы желтый монах был арестован. Защитнику устоев – нельзя покушаться на устои. К тому же этим бессмысленным и суеверным арестом воспользуются его противники.

* * *

Почти через год указ государя о даровании почетного звания и упорство некоторых лиц, отправленных в столицу, потребовали присутствия аравана Арфарры во дворце.

Юный семилетний государь удостоил его личной аудиенции и радостно улыбнулся чиновнику. Это был счастливый день для маленького императора: сегодня он впервые добился от матери разрешения самому говорить тронную речь.

Государь сказал:

– Ныне древние законы восстановлены по всей империи, и с исчезновением «твоего» и «моего» исчезли зависть и злоба. Земли уравнены: богатые не своевольничают, а нищие не бунтуют. Мир пребывает в равновесии, народ пребывает в довольстве, звезды движутся сообразно предписанному, и благодаря этому крестьяне варят из одной рисины горшок каши, а в государевом саду вновь поселились золотые черепахи.

Государь улыбнулся матери. Он был уже большой, он понимал, что говорят, и понимал, что говорит правду.

Ему уже объясняли, как движутся звезды: а с золотой черепахой Шушу он сам играл каждый день. Он склонил голову, слушая, как государственный секретарь повторяет его речь присутствующим: те сами не могли услышать государева голоса. Наконец-то не он повторяет за другими, а другие – за ним.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});