Сто полей - Юлия Латaынина

Бредшо спускал на воду соломенную лодку. Ванвейлен, в темноте, шарил в поисках механизма, приводившего в движение раздвижные борта.

– Слушай, – окликнул он Бредшо, – где тут эта чертова задвижка?

– А справа, – отозвался Бредшо, – там такой бугорок и сразу за ним веревка…

– Нашел, – сказал Ванвейлен, – лодку спустил?

– Сейчас, погоди.

Ванвейлен наклонился – и тут чьи-то сильные руки бесшумно сомкнулись на его горле. Ванвейлен захрипел – все четыре ножки мироздания подломились, небо полетело на землю гигантской черной воронкой, и вот в эту-то воронку и провалился Ванвейлен.

* * *

Когда паланкин Арфарры принесли к даттамовой усадьбе, был уже полдень. Ворота усадьбы были широко распахнуты, стены увиты лентами и заклинаниями, на деревьях, как при государе Иршахчане, росли золотые плоды добродетели и ячменные лепешки, под навесом у фабрики вместо тюков с тканями красовались длинные столы, и народ облепил мостки и берег в ожидании лодки с сыном Ира.

Арфарра никогда не видел праздника Ира и заранее его не любил. Праздник был – та же народная разнузданность, с которой борется государство, – как храмовая проституция, или тайные секты, – готовая преобразиться в разрушение и бунт.

Сын Ира был сводным братом безграмотных варварских шаманов. Бог не селится в человеке или в каменном истукане. Лишь государство – образ божий. И, подобно всякому истукану, Сын Ира был достоин уважения. Не как обманный бог, а как часть обычаев и устоев.

Арфарра поискал глазами: в праздничной толпе что-то говорил небольшой кучке людей давешний ткач.

Арфарра поглядел на красное кирпичное здание и еще раз вспомнил все, что тот рассказал ему о здешних фабриках.

Великий Вей! Даттам был достаточно омерзителен, как торговец. Тогда он делал деньги, перевозя вещи с места на место – как будто от этого менялось количество труда, пошедшего на их создание. Теперь, в красном амбаре он добывал деньги не обманом, а грабежом.

Ткачи трудились по полсуток с распаренными глазами, в пыли и жаре. Умирали в тридцать лет и рожали увечных детей. Ткачи трудились, часть их труда он оплачивал, а часть – крал и снова пускал в оборот.

– Его ж не усовестишь, – жаловались вчера Арфарре. – Он ведь ворует весь труд, сверх необходимого, – вот ему и выгодней, чтоб человек работал как можно больше.

Арфарра глядел на ткача и думал, что рабство, оказывается, еще не самое страшное. Варвар бережет раба, как дорогую вещь, а Даттам обращался с людьми, как общинник с волом, взятым напрокат у государства.

Да, боги, боги фабрики, вывороченные наружу железным и деревянным скелетом, как карнавальная шуба: в ведомостях мироздания их части называли по-старому: лапками и ребрами, шейками и зевами, – но, кроме разве что последнего названия, эти имена не соответствовали сути, а были частью перевернутого мира, не освященного, в отличие от Ирова дня, обычаем и древностью.

Арфарра глядел с моста – на дом, где перевернутые боги заставили ткачих при жизни томиться над огненными жаровнями, где превратили людей из опоры государства в корм для машин, на озеро, где в синей ядовитой воде тяжело умирала отравленная рыба, не ведая о празднике: краска из глицерина убивала, как гремучая смесь.

Вот и ответ на вопрос Харсомы: чем произрастает история. Не прогрессом, нет! Произрастает – хворями, которыми раньше не болели. Варварами, которых раньше не было. Механизмами, которых раньше не строили. Безумными идеями, наконец. Мир – стареет, и время – не колос, но сорняк. Сорняки не искоренишь, сколько их ни полоть, – но полоть приходится все чаще, чтобы добрые злаки не сгинули совсем.

Завод! Заколдованное место, где хозяйничают духи чахотки! И по документам – тоже заколдованное место, в земельном кадастре значатся озеро и пустошь. Ну, что ж, – народ сегодня это место расколдует, как в документах написано – так оно и должно быть.

* * *

Господин Даттам встретил высокого чиновника в парадной стрельчатой зале. По случаю праздника он был в одежде простолюдина, и странно было видеть Даттама в клетчатых штанах и желтой куртке с завязками. Араван Арфарра был в том самом платье, в котором он ходил все последние дни: в красных лаковых доспехах с белой перчаткой командира, и только у пояса его, рядом с мечом, висела большая черная печать.

– Вы заведовали храмовыми землями, – сказал Арфарра. – Теперь это земли государственные. По какому праву вы здесь сидите?

Даттам внимательно посмотрел на него, извинился и вышел.

Арфарра уселся в кресло.

Он надеялся, что у Даттама хватит решимости поступить так же, как поступил этот трус, наместник Рехетта. Было мерзко – арестовывать старого друга. Еще мерзостнее – прятаться за народным гневом. Но еще мерзостнее – думать о том, что только государь вправе выносить смертные приговоры, что Даттама придется отправлять в столицу, что там хитрый койот найдет, чего доброго, кому уплатить вергельд за свою жизнь. Даттам вернулся и протянул Арфарре бумагу.

Личный указ государыни Касии подтверждал: храмовые земли Шакуника возвращаются империи. Господин Даттам получает эти земли в управление, и вместе с ними – чин епарха. Всем иным должностным лицам вмешиваться в его дела – запрещается.

Арфарра приложил руку к сердцу, почтительно поцеловал печать на указе и вернул его Даттаму.

– Лучше подайте в отставку, – сказал Арфарра. – Вы вскрыли сейф преступника Баршарга и сожгли свои письма, но у меня есть свидетели о том, что вы писали в них о государыне Касии. Я уже не говорю о мешке денег, который вы прислали Баршаргу.

Даттам рассмеялся.

– Были, были в сейфе бумаги. Но, заверяю вас, ни одна не сожжена, а между тем весьма многие при дворе отдали бы за это все три своих души или даже половину имущества.

– Ладно, – сказал Арфарра. – Экзарх Варнарайна поручил вам ввозить в провинцию золото для чеканки монет, вы же под видом серебра ввозили, помимо прочего, платину, и чеканили в храме фальшивую монету. Эта платина лежит на храмовых складах, и мной опечатана.

Даттам пожал плечами и протянул еще одну бумагу.

– Наш караван и в самом деле привез платину, но, как видно из документов, принадлежит она заморскому купцу Бредшо. Варварская мысль, не правда ли? Он, наверное, считал, что у нас это ценный металл.

Арфарра вздохнул.

– Какая же вы сволочь, Даттам. Ведь Бредшо спас вам жизнь, а вы его подсовываете вместо себя на плаху.

Даттам смотрел на чиновника совершенно спокойно.

– Мало ли кто мне спас жизнь. Вот вы мне тоже однажды спасли жизнь, – мне теперь что, так и ходить до могилы вам признательным?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});