Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь - Алана Инош

– Матушка Иелика! – Вукмира упала на колени около главы общины, полная мучительных раскатов душевной боли.

– Оно… выпило нашу силу, – прохрипела Иелика до неузнаваемости изменившимся, старчески-дребезжащим голосом, сиплым и сухим, как вздох порванных мехов. – Не пытайтесь больше… Вы только сделаете его сильнее.

Свет в её очах погас, веки опустились, но не закрылись полностью, оставив полоски тусклых белков. Ученицы рыдали, а слёзы Вукмиры высохли на пути к глазам, покрыв сердце налётом едкой соли. В чёрном брюхе неба рокотало бурчание, тучи пучило закрученными, как раковины улиток, вихрями, а спустя несколько мгновений их бешенство разрешилось дождём. Мокрые пряди волос Вукмиры чёрными змейками струились по спине и плечам, капли повисали на ресницах, ручейки ползли по телу, а она застыла над Иеликой, блуждая взором по рисунку её морщин, как по пересохшим руслам рек. Она никогда не могла представить себе Верховную Деву старой: жрицы уходили к своей богине, внешне сохраняя цвет молодости, но сегодня случилось что-то невероятное и жуткое.

Охваченные растерянностью, служительницы Лалады скорбно переносили тела погибших сестёр к подножию дерева и складывали в укрытии, образованном его разлапистыми корнями. Под сводом древесной прикорневой «пещеры» единовременно могло разместиться человек пятьдесят, но павших оказалось больше. Лишь половина общины уцелела, и эти выжившие сёстры тряслись и обессиленно падали на колени, перетаскивая тела.

Каковы были общие потери? Зычным голосом, перекрывая звук рыданий и шум дождя, Вукмира крикнула:

– Сёстры! Выполним единение… Нужно узнать, сколько нас осталось в Белых горах.

Непросто было девам победить ревущую волну боли и влиться в вечно светлую и благоухающую, незыблемую первооснову. Робкими росточками света потянулись они друг к другу и к далёким сёстрам из прочих общин, чтобы вновь ощутить себя частью чего-то огромного. Как раненый человек, придя в себя, проверяет, целы ли его руки и ноги, так и единство жриц почувствовало свои потери. Прибегать к счёту не приходилось, размер утраты был ясен через ощущения: Белые горы лишились половины служительниц Лалады. Вукмира, чуть возвысив своё «я» из общего сонма, передала:

«Луч больше не повторяем. Враг сильнее, чем мы думали».

Она сидела на пятках среди лужи, уронив руки на колени, а её обступили такие же мокрые, как она сама, печальные девы:

– Возглавь общину, сестра Вукмира.

Вукмира обводила взглядом лица, которых становилось всё больше. Одинаково серые, словно покрытые прахом, они смотрели на неё с усталой надеждой.

– Почему я? – сорвался с её горьких, помертвевших губ вопрос.

– Ты сама знаешь, – прошелестел ответ. – Ты – сильнейшая из нас. Единение показало это.

Она знала, но у неё не хватало духу занять место матушки Иелики: страхом отдавалось в сердце прикосновение к зияющей пустоте, разинувшей бездонный тёмный зев. Чёрная молния будто высосала души, а на земле оставила иссохшие останки, с которыми нужно было что-то делать. Обычно жрицы, уходя, растворялись в свете Лалады и духом, и плотью, но удар туч нарушил сложившийся порядок бытия.

А на подходах к Тихой Роще уже собирались белогорские жительницы, их голоса пчелиным гулом доносились до слуха Вукмиры. Видимо, они, как всегда, стремились к девам за защитой и успокоением, но жрицам самим сейчас требовалась помощь. Найдя в себе силы встать и выйти к народу, Вукмира объявила:

– Мы попытались рассеять пелену мрака, которая скрыла небо. Увы, нам это не удалось: враг оказался силён. Многие девы погибли, а уцелевшим придётся заботиться об их останках. У меня нет для вас слов утешения сегодня, дочери Лалады и белогорские девы. Прошу только об одном: помогите нам с дровами. Когда дождь кончится, нужно будет сложить погребальные костры.

В скорбном молчании жительницы близлежащих селений понесли к Тихой Роще вязанки дров и хвороста. Поток небесной воды постепенно иссякал, но ветер заключал Вукмиру в неуютно сырые объятия, а переодеваться в сухое было недосуг. Струи обезумевшего ветра влетали в открытые окна трапезной и хлопали дверью, гоняли по полу безвольные, изломанные соломинки, будто души ушедших… Скользя влажными похолодевшими пальцами по длинному дубовому столу, Вукмира позволяла ветру остужать и обдувать собственное сердце: кто мог подумать, что для стольких из них недавняя трапеза станет последней?

А между тем на полянке среди сосен выросла длинная куча дров. Общее ложе выстлали можжевеловыми ветками, а ученицы принесли охапки цветов из вечно летней и зелёной Тихой Рощи. Тридцать крепких духом и телом кошек предложили свою помощь в укладке тел, и Вукмира кивнула сёстрам, делая им знак открыть калитку. На скрученных из жердей и одеял носилках кошки перемещали останки и складывали на можжевеловое ложе, а жрицы освещали им путь фонарями. Самые юные ученицы, роняя слезинки, клали на грудь погибшим цветы, и Вукмире впервые было нечем их ободрить. Души павших дев ушли не в чертог Лалады, а в иное, далёкое, холодное и тёмное место…

И впервые, скользя туманящимся взором по постаревшим лицам и седым волосам, Вукмира ощущала, как под сердцем разгорается жгучий комок – злой, мучительный уголёк. Иелика лежала посередине, обложенная жёлто-белой пеной цветов, и из-под её не до конца сомкнутых век мерцала туманная неизвестность.

– Кто-то должен освободить их души, – сорвалось с уст Вукмиры.

Уголёк назывался «ярость» – человеческое чувство, одной своей гранью соприкасавшееся с разрушением, а другой – с бессилием. Сомкнув ресницы, Вукмира впустила в себя покой из сиятельного чертога Лалады, чтобы вернуть своей душе и разуму чистоту и силу Любви.

– Но как нам это сделать? – спросила одна из дев.

Ими всё ещё владела растерянность.

– Это сделаем не мы, – пронзая пророческим взором пространство, ответила Вукмира. Знание пришло к ней из-за пелены холодных туманов, из-за белой бесконечности снежных равнин и сладкого дыхания оттепели. – Это будет горячая голова, меткая рука и неистовая стрела.

Её рука с пылающим светочем опустилась и поднесла огонь к дровам. Прожорливое пламя с треском перекинулось на хворост и можжевеловые ветки. Следуя зову внутреннего единства, другие светочи также сделали своё дело, и погребальный костёр занялся – сперва медленно, задумчиво, словно не решаясь подступиться к телам и жалея цветы, но на то он и огонь, чтобы сжигать. Никто из присутствовавших не ощутил удушливого запаха горящей плоти: вокруг костра распространялся тонкий и грустновато-проникновенный дух мёда, смолы и цветущего луга. Когда огонь добрался до тел, он был удивлён их свойствами: вместо того чтобы обугливаться, они распадались серебристой пылью. Потрясённому пламени не оставалось ничего иного, как только погаснуть, оставив большую часть дров нетронутыми.