Время для жизни - taramans

права – шнобель получился… боксерский! И такая «гуля» над глазом, на брови – что просто – ах! Еще и нитки торчат! Красавелло… красавчег… красапет!».

Иван разглядывал себя в зеркало на стене.

Сидевшая здесь Лида, не выдержала, прыснула в кулачок.

- Ты чего? – покосился на нее Иван.

- Да ты сейчас… я вот в книжке на картинке видела… медведь такой есть. Панда называется! Только вот у него все наоборот – морда черная, а под глазами – круги белые. А тебя – лицо светлое, а под глазами – черные круги! – и смеется уже открыто, змеюка!

- Хи-хи-хи… бе-бе-бе! – скорчил насколько мог морду и передразнил женщину.

- Ой, не могу! Ой, умора! – женщина «закатилась» еще больше, да так, что откинулась на табурете на стену и даже приподняла ножки, засучила ими.

«Мда… и юбка приподнялась, открывая такие красивые, округлые коленки!».

Видно, поймав его взгляд на свои ноги, Лида, еще всхлипывая, и утирая слезы рукой, поправила другой юбку и, задыхаясь от недавнего смеха, прошептала:

- Ну вот… поправляться начал. Уже и на коленки заглядывается! Только, Ваня, погоди пока нас с Лизой соблазнять. А то ты сейчас, как соблазнитель-то… не очень! – и опять расхохоталась, откидываясь к стене.

«Вот же… зараза такая!».

А потом случилось то, что давно уже могло случится. Неприятно, конечно, но… что делать?

В дверь к нему постучали, и заглянувшая Лида, недоуменно и обескураженно, негромко сказала:

- Иван! Тут тебя… человек ищет! Вот… спрашивают тебя!

Потом отодвинулась и пропустила в комнату… Фатьму.

Та, зайдя, рассмотрела Ивана:

- Ага… понятно, почему ты пропал! Это кто ж тебя так, мил-дружок Ванечка?!

«Это она что же – для Лиды так сказала? Раньше вроде бы… сдержаннее была, на людях-то?».

Потом его подруга повернулась к Лиде и попросила:

- Вы не могли бы оставить нас вдвоем? Нам поговорить нужно!

Та, бросив удивленно-раздраженный взгляд на Ивана, прикрыла за собой двери.

Фатьма была одета в новое пальто, и новый меховой беретик. Ей было очень к лицу и выгодно подчеркивало ее красоту – и лица, и фигуры!

- Вань! Ну и напугал ты меня! Тебя все нет и нет, я уж извелась вся – куда пропал мой мужчина? Вот видишь, даже без тебя в ателье сходила! Как тебе?

Она крутанулась вокруг себя, демонстрируя пальто, берет… и всю себя. Даже вид женщины в верхней одежде очень… воодушевил Косова.

- Ты…к-ха…к-ха… раздевайся… Вон в шкаф пальто повесь и берет тоже!

- Ага… я только спросить хотела.

Она сняла одежду. А под пальто – платье-футляр! И только сейчас он разглядел, что на ножках – новые ботики, и… чулки фильдеперсовые!

- Ты, красавица моя, совсем с ума сошла? В таких тонких чулочках среди зимы да по улицам расхаживать? Простудишься же!

- Ну-у-у… на улице не сильно-то и холодно! – «а ведь, похоже – врет! Вон щечки как покраснели. С мороза, не иначе!», - хотя… да, коленки что-то щиплет!

- Ну-ка, хорошая моя… Вон там керосинка. Быстро ставь чайник, будем тебя отогревать!

Фатьма захлопотала по комнате, а потом – и за ее пределами. Набирала воду, ставя чайник; что-то нарезала, и все время что-то болтала, болтала, болтала… то смеясь, то вопросительно поглядывая на него.

«А зачем она за водой в фойе ходила? Там у нас стоит бачок… для ребятишек, когда те приходят к Тоне и Илье заниматься. Но ведь и в комнате… вон – стоит бадейка с чистой водой! А-а-а-а… похоже… ну да, женские штучки – показать людям, какая она заботливая! А еще – какая красивая, и какое у нее платье, и ботики, и чулки! Писец! И как мне теперь с Лидой, а потом и с Лизой… объясняться? Штирлиц был как никогда близок к провалу!».

А ведь и правда – очень ей все идет! И платье, особенно, когда она вот так наклоняется-изгибается! И ножки… ну пусть только видимая часть – голень… очень красивая, полная. И волосы, ее красивые волосы – тоже как-то уложены! А уж шея…такая длинная… и вот этот царственный поворот головы! Очень красивая женщина!

- Ваня! Ну ты чего молчишь? Я ему рассказываю, рассказываю… а он все молчит, только смотрит и улыбается!

«А ведь я скучал по ней. Вроде бы и не вспоминал, а вот сейчас увидел и понял – соскучился!».

- Я тебя не сильно пугаю, краса моя ненаглядная? Мордой-то я сейчас – красавец! Вылитый дэв, или кто-там у Вас самый страшный?

Она присела к нему на топчан, ласково погладила по руке.

- Глупый ты, Ваня! Мужчины – они все глупые… Ну что… страшный! Скажешь тоже! Это же все пройдет. И синяки пройдут, и шрамы незаметнее станут. Вот расскажи, ты где же так… отметился?

Он, глядя на ее колени, и даже – выше, так как платье, когда Фатьма села, поднялось существенно, коротко рассказал, как все произошло.

- Вот! Видишь – мужчина! А тот… баран – он хоть живой остался? – поглаживая его по руке, спросила женщина.

- Ну уж ты из меня монстра-то не делай! Тут же как… честная драка, на кулаках. А как уж ему досталось… не знаю. Мне тут сказали, что челюсть у него сломана. Но ничего – ему полезно поголодать, и так ряху наел!

- А почему – поголодать? Он что – есть не сможет?

- Да там такие проволочные скобки ставят – зубы стягивают. Пока кости челюсти не заживут, не срастутся. Месяц примерно ему только жидким питаться, что меж зубов пропустить можно. И… это… красавица… Ты перестань так меня наглаживать! А то я… что-то волнительно мне становиться!

Ага… как же! Фатьма коротко взглянула на него, чертенком игривым… блеснула своими карими глазами и стала поглаживать вовсе не руку. А район простыни, который уже и так изрядно набрал в размерах!

- Ты что делаешь? А если кто зайдет? Зачем мучишь меня? – прохрипел Косов.

- Зачем мучаю? Вовсе не мучаю!

Она вскочила с топчана, и, подскочив к двери, быстро задвинула на ней щеколду. А потом как-то… одним рывком через голову стащила с себя платье.

«Ох ты ж… трусики красные… пояс черный. Бюстгалтер – тоже красный, и эти чулочки! Смерть мужикам! А фигура-то! Аж кровь в голову ударила, и на пот что-то пробило!».

- Ванечка! Я понимаю, тебе сейчас двигаться нельзя… Но ты и не двигайся, я сама все