Повести моей жизни. Том 2 - Николай Морозов

И вот десять лет тому назад грянула эта буря. Она порвала старые оковы, и мы теперь стоим на перевале к новой, лучшей жизни.

Пролог[108]

История этой книги длинная, очень длинная. 

Эти стихотворения, рассказы и воспоминания были написаны уже много лет назад среди других рассказов, стихотворений и воспоминаний. Это как бы остатки великого кораблекрушения. Большая часть груза погибла навсегда. Волны выбросили на берег лишь немногое. 

Была когда-то крепость на необитаемом острове огромного Ладожского озера, этого внутреннего моря Европы. Она существует и теперь все та же по своему внешнему виду. Но это уже не та прежняя неприступная крепость, окутанная покровом государственной тайны, куда никогда не должна была проникнуть нога постороннего человека, где всякий, входивший под своды одной из ее келий, терял самое свое имя и становился нумером. 

Тот старый Шлиссельбург разрушен навсегда могучим напором общественного движения 1905 года. 

В продолжение двадцати лет там жили тени бесследно исчезнувших людей — нумера. Отрезанные навсегда от внешнего мира, они, как спиритические духи, долго сообщались друг с другом только стуком пальцев по стенам своей каменной гробницы и один за другим безмолвно переходили в вечность. И этот переход узнавался другими тенями лишь по прекращению их тихого стука. 

Стук, постоянно слышавшийся по вечерам в каменных стенах этой непроницаемой крепости, когда прикладывали к ним ухо, передавал многое. Порой сквозь толщу извести и кирпича переходили вопросы и ответы, порой передавалось целое сообщение и записывалось соседней тенью на грифельной доске или — впоследствии — в особой тетрадке. На каждой такой тетрадке стоял нумер тени, которой она принадлежала, и сама тетрадка, попав в келью, становилась тоже тенью, так как никто посторонний уже не мог ее более видеть. 

Таким именно путем когда-то прошли сквозь толстые стены от одного узника к другому и все приведенные здесь стихотворения. Огромное большинство остальных погибло навсегда вместе с их авторами-тенями, тихо перешедшими из мира заживо погребенных в мир действительного вечного покоя, «где нет ни печали, ни болезней, ни воздыханий». Кельи, где они слагали в уме или на грифельной доске свои стихотворения и рассказы, стали для них, как и было им объявлено при входе, только временными могилами, из которых была одна дорога — в вечные. 

От многих узников теперь не сохранилось ничего, кроме косвенного ряда едва заметных углублений в каменном полу их келий, выбитых их долго ходившими взад и вперед ногами, да еще одного большого, хотя и неглубокого углубления в почве за бастионами крепости, там, где вечно плещут волны и где лежат их вечные могилы. Там, на берегу, их зарывали по ночам при свете фонарей и, выбросив избыток земли в глубину озера, прикрывали их могилы свежим дерном, чтоб утром не было заметно никаких следов погребения даже и на этой, недоступной ни для кого чужого, полосе берега под бастионами. Но эти расчеты не удались. Изрытая почва осела, и теперь над каждой могилой образовалось по легкому углублению. 

Прозаические произведения этой книги принадлежат более позднему периоду заключения. Большинство первоначальных узников Алексеевского равелина Петропавловской крепости и, как его продолжения, Шлиссельбурга были уже в своих могилах. Остальные быстрыми шагами шли вслед за ними. Некоторые потеряли рассудок, и через несколько лет все кельи должны были опустеть, а стук в стенах темницы мог навсегда прекратиться. 

И вот условия жизни в этом крошечном мирке заживо погребенных были улучшены. 

Зачем? 

Может быть, для того, чтобы не опустела темница и тюремщики не потеряли своих мест? 

Но, как бы то ни было, бывшие тени вдруг увидели друг друга. Они все еще оставались безыменными нумерами, но их стали водить на прогулку по два вместе. Это была для них неожиданная радость, и смерть перестала косить одну бледную тень за другой. В их кельях появились чернила и бумага без нумерованных страниц, и тотчас же возникла целая литература повестей, рассказов и воспоминаний, писавшихся для развлечения друг друга. Появились даже товарищеские сборники, перебрасывавшиеся из одной «прогулочной клетки» в другую, когда заключенных выводили гулять в глубокий промежуток между стеною их темницы и высоким бастионом крепости. 

С тех пор прошло много лет. Не ведомые никому постороннему сборники давно уничтожены, так как большинство узников потеряло всякую надежду выйти из своих стен или вынести за их пределы свою литературу, которой они, сверх того, и не придавали никакого значения. Закрытие Шлиссельбургской крепости в 1906 году уничтожило последние экземпляры этих сборников, так как вывоз их представлялся большинству заключенных невозможным вследствие неумолимой цензуры местного начальства, отбиравшего до тех пор у вывозимых нередко каждый клочок бумаги. Однако среди всеобщей растерянности местных властей во время крушения этой, казавшейся им такой прочной темницы некоторым удалось увезти кое-что не только из научных, но и из беллетристических произведений. 

Мало, очень мало сохранилось от написанного там в былые годы. Но когда мне удалось получить маленький тюк наших странных произведений от увезенного последним Гершуни, то от этих давно знакомых полуистлевших тетрадок и листков так и повеяло на меня воспоминанием прошлого, сделавшегося теперь более похожим на сон, чем на действительность, того прошлого, когда я и сам был тенью, простым № 4[109], и ожидал, что, так же как и другие, буду зарыт при свете фонарей на берегу озера в одну темную осеннюю ночь... 

Многое в этих тетрадках и листках было лишь в черновых набросках почти неразборчиво, многое — без конца. Но как ни мало выбросили волны на берег, все же и этих материалов вместе с сохранившимися у меня оказалось достаточно для составления этого сборника.

Освобождение из Шлиссельбургской крепости и первые годы жизни на свободе[110]

Осеннее солнце тускло сияло на небе, освещая своими косыми лучами высокие белые бастионы Шлиссельбургской крепости. У подножья их, приютившись, как в овраге, или, скорее, как в узкой улице старинного города, находился ряд деревянных загородок вроде комнат недостроенной длинной гостиницы, оставшейся еще без крыши, полов и потолков. Это были места прогулок для заключенных, куда в то время нас водили по двое. Утром этого дня меня вывели на нашу тюремную прогулку вместе с Новорусским, который брал у меня уроки теоретической химии. Дежурные жандармы ходили по длинному деревянному балкончику, протянувшемуся вроде железнодорожной платформы вдоль наших загородок, в каждую из которых вела из-под него особая дверка, и следили сверху за тем, что мы делаем в наших клетках, где были и грядки с овощами. 

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});