The Transformation of the World: A Global History of the Nineteenth Century - Jürgen Osterhammel

цель - увеличение площади обрабатываемых земель. Именно этот мощный мотив послужил толчком к уничтожению лесов в прибрежных районах Бразилии. Кофе начали выращивать уже в 1770 г., а к 1830-м гг. кофе вытеснил сахарный тростник из числа основных коммерческих культур и сохранял это положение до начала 1960-х гг. Место для кофейного кустарника заняли в основном холмы, но без их прежней защиты земля подверглась быстрой эрозии и вскоре была заброшена. В основе этой мобильной экономики лежало убеждение, что кофейному кусту необходима "девственная" почва свежесрубленного леса. Таким образом, во второй половине XIX века кофейное хозяйство развивалось как своеобразная смесь современных и архаичных форм аграрного грабежа: хорошо видимая граница, неудержимо надвигающаяся на внутренние районы страны. С 1860-х годов строительство железных дорог позволило осваивать высокогорные районы на некотором удалении от побережья, в то же время из Южной Европы стали прибывать иммигранты, которые заняли место черных рабов на производстве. К 1900 году в стране насчитывалось 6 тыс. км железных дорог, и прокладка путей повсеместно привела к значительной вырубке лесов вместе с продвижением кофе. Методы возделывания не изменились: пожары по-прежнему играли важную роль, часто выходя из-под контроля, а свободный выпас скота на неогороженных землях препятствовал естественному восстановлению леса. Таким образом, землепользование в Бразилии не учитывало ни будущее леса как ресурса, ни долгосрочную устойчивость земледелия. Зачастую на месте леса оставалась лишь степь или неполноценный кустарник. Никто не был заинтересован в качественном лесе. Проще и дешевле было импортировать корабельную древесину из США или железнодорожные шпалы из Австралии.

Бразилия представляет собой экстремальный пример расточительного лесопользования, не контролируемого официальными органами. В отличие от колониального государства, которое в лучшем случае стремилось к долгосрочному сохранению ресурсов, независимое бразильское государство дало волю частным интересам. Уничтожение атлантических тропических лесов, начавшееся в португальский колониальный период, но по-настоящему развернувшееся только в период постколониальной империи (1822-89 гг.) и последующей республики, было одним из самых жестоких и масштабных процессов такого рода в современном мире, тем более что оно не приносило никакой пользы экономике в целом и не встречало никакого политического или научного противодействия, которое могло бы хотя бы замедлить процесс опустошения.

Одной истории европейского леса в XIX веке не существует, хотя бы потому, что вся полуостровная и островная часть континента (Иберия и Италия, Дания и Британские острова) к началу века практически не имела лесов (как и Нидерланды). Другой крайностью была Скандинавия, особенно Швеция и Финляндия. Здесь культурная близость к лесу, его огромные размеры по сравнению с численностью населения, постоянное включение леса в крестьянское хозяйство, четко выработанная государственная политика сформировали комплекс мотивов, благодаря которым скандинавские леса сохранились до наших дней. Совсем иная картина наблюдалась в Англии, где ненасытные потребности Королевского флота привели сначала к масштабной вырубке деревьев, а затем к неизбежным стенаниям по поводу стратегической опасности зависимости от иностранных источников древесины. Ведь для строительства одного крупного линейного корабля требовалось не менее 2 000 полностью выросших дубов лучшего качества. Дефицит древесины заставил Адмиралтейство уже в самом начале (под давлением Палаты общин) перейти на железные технологии; после 1870 г. повсеместно стало заметно, что это делает крупные корабли легче аналогичных, построенных из дерева, а с заменой железа на сталь этот эффект еще более усилился. Во Франции в период с 1855 по 1870 гг. флот также практически полностью перешел с дерева на железо. Это позволило снизить двойное давление, оказываемое на европейские леса со стороны судов и железных дорог. И в тот же момент, около 1870 года, хронический кризис британского сельского хозяйства создавал новые возможности для использования земли под лес. Вновь стали выращивать быстрорастущие пиломатериалы, и впервые лесные массивы стали обеспечивать рекреационные потребности городского населения. То немногое, что осталось от английского леса, стало объектом внимания природоохранных организаций.

Иногда эти истории были тесно взаимосвязаны. Например, в коммерческом плане наполеоновская континентальная блокада 1807 г. привела к тому, что британские лесопромышленники переключились с Балтики и России на Канаду, и к 1840-м годам только провинция Нью-Брансуик экспортировала в Европу 200 тыс. т в год. В конце XIX в. возник настоящий мировой рынок древесины, стимулируемый массовыми ежедневными изданиями, жаждущими газетной бумаги. Тем временем перенос и "акклиматизация" древесных пород продолжались в более широких масштабах, чем в XVIII веке. Если до 1800 г. в Британию было завезено 110 видов деревьев, то за последующие сто лет - более 200. Тем не менее, хотя локальные истории можно и нужно связывать воедино, нельзя с легкостью утверждать, что они складываются в общую историю неослабевающей деградации окружающей среды. Вырубка лесов не всегда продолжалась до тех пор, пока не было срублено последнее дерево. Во многих странах оно противоречило логике энергопотребления и рудиментарному природоохранному движению, мотивы которого могли варьироваться от романтического поклонения природе до трезвого осознания последствий бесконтрольной эксплуатации. Было бы ошибочно полагать, что индустриализация постоянно вытесняла деревообрабатывающую экономику как часть архаичного "первичного сектора". Конечно, изначально она привела к росту потребления древесины в виде древесного угля для ранних паровых машин и металлургических заводов, причем как в таких странах, как Япония, испытывавших дефицит топливных ресурсов, так и в таких районах, как Пенсильвания и Огайо, где дешевая древесина была в изобилии и где древесный уголь долгое время оставался одним из видов энергоносителей для тяжелой промышленности.

Еще одним важным источником спроса стало частное отопление. Теплый дом вскоре стал восприниматься как само собой разумеющееся сопровождение материального прогресса. В 1860 году в США дрова все еще оставались самым важным видом топлива (80%), и только в 1880-х годах их обогнал уголь. Даже там, где индустриализация не оказала большого влияния на экономику в целом, транспортная отрасль потребляла огромное количество древесины в виде железнодорожных шпал - например, в Индии, где этот материал сначала приходилось доставлять из отдаленных мест. В 1860-х годах в Индии ранние локомотивы работали на дровах - на 80%; переход на уголь стал очевиден только к началу века. В "современной" экономике Канады и даже США лесопромышленный бизнес (включающий крупные лесопильные заводы) остается одним из секторов с наибольшим созданием добавленной стоимости. Некоторые из крупнейших мировых состояний были сделаны из древесины.

Рассмотрим, наконец, еще один вид экологической границы, возникшей не столько в результате антропогенного разрушения, сколько в результате постепенного изменения климата. Для этого нам необходимо обратиться к зоне Сахеля - пустынной границе шириной около трехсот километров, протянувшейся вдоль южного края Сахары. С начала XVII века на жизнь в этой зоне оказывали влияние все более засушливые условия. Скотоводство