The Transformation of the World: A Global History of the Nineteenth Century - Jürgen Osterhammel

плацдармы с большой степенью экономической независимости, не зависящие в снабжении ни от материнской страны, ни от местного окружения. В отличие от римлян в Египте, англичан в Индии или испанцев в Центральной и Южной Америке, европейские поселенцы в Северной Америке, Аргентине и Австралии не нашли эффективных систем сельского хозяйства, способных генерировать излишки для поддержания защищенного военными силами аппарата колониального управления. Поэтому не было возможности отвлечь структурно существующую дань из казны старых правителей в казну новых, а индейские народы и австралийские аборигены не были пригодны для принудительного труда в сельском хозяйстве европейского типа. Именно эти обстоятельства привели к первому, "новоанглийскому", типу колонизации поселенцев: росту аграрного населения, которое восполняло свою потребность в рабочей силе за счет собственных семей и подневольных слуг, безжалостно вытесняя с земли малочисленное коренное население, не приносящее ему экономической пользы. Примерно к 1750 г. в Северной Америке - и только там, за пределами Европы, - возникли регионы, обладавшие высокой степенью социальной и этнической однородности и способные стать ядром неоевропейского национального государства. По такой же модели англичане провели колонизацию Австралии в особых условиях, возникших в результате принудительной миграции каторжников, а затем и Новой Зеландии (несмотря на особенно сильное сопротивление коренного населения - маори).

Второй тип поселенческого колониализма возник там, где политически доминирующее меньшинство с помощью колониального государства смогло вытеснить большинство населения с лучших земель, но при этом оставалось зависимым от его труда и постоянно конкурировало с ним за ресурсы. В отличие от новоанглийской модели, поселенцы второго типа, который мы можем назвать "африканским" из-за основных современных мест их проживания (Алжир, Родезия, Кения, ЮАР), находились в экономической зависимости от коренного населения. Это также объясняет нестабильность второго типа. Только европейская колонизация Северной Америки, Австралии и Новой Зеландии стала необратимой, в то время как в африканских колониях поселенцев в итоге развернулась мощная деколонизационная борьба.

Третий тип поселенческого колониализма решал проблему предложения рабочей силы, связанную с изгнанием или уничтожением коренного населения, путем импорта рабов и их трудоустройства на средних и крупных плантациях. Этот тип можно назвать "карибским", по названию региона, где он был наиболее распространен, но в менее доминирующей форме он встречался и в Британской Северной Америке. Важной переменной были демографические пропорции. В 1770 г. в британских Карибах чернокожие составляли около 90% всего населения, тогда как в северных колониях будущих Соединенных Штатов - только 22%, а в будущих южных штатах - не более 40%. Тип 3, однако, является предельным случаем. За исключением американского Юга за полвека до Гражданской войны, нигде на базе современного рабства не сложилось целостной плантаторской олигархии с независимым политическим видением и дееспособностью. Во всяком случае, это было практически невозможно в таких местах, как Ямайка или Сен-Домингю, где многие крупные владельцы плантаций проживали в Европе. Поэтому владельцев плантаций вообще можно назвать поселенцами лишь условно.

Что же в длинной истории поселенческого колониализма было особенным в XIX веке, когда тип 1 стал столь ярко выраженным, как кульминация старых тенденций и модель для будущего? Ответ на этот вопрос состоит из пяти частей.

Во-первых, как заметил еще Адам Смит в 1776 г., такой тип колониализма соответствовал принципу добровольного заселения и, следовательно, индивидуалистической рыночной логике. Поселенцы, будучи мелкими предпринимателями, устремлялись туда, где видели возможности оптимального использования собственных ресурсов (рабочей силы, а иногда и капитала) в сочетании с чрезвычайно дешевой землей. Они не были официально спонсируемыми колонистами или имперскими агентами. Их форма экономики основывалась на семейном бизнесе, но не была направлена на полное самообеспечение. Сельское хозяйство поселенцев, основанное на разделении труда, производило основные продукты питания для внутреннего и внутреннего рынков и получало провизию через торговлю. Оно использовало наемных рабочих и воздерживалось от форм внеэкономического принуждения. Во многих случаях в XIX веке - от аргентинских зерновых до австралийской шерсти - она достигала производительности выше среднего уровня, была экономически эффективной и конкурентоспособной на международном уровне. Короче говоря, границы в XIX веке, или, по крайней мере, границы, проходящие по капиталистическим законам, стали глобальными житницами. Этот процесс распашки пастбищ и включения их в капиталистическую мировую экономику достиг кульминации на рубеже веков. В 1870 году Канада и Аргентина были еще относительно бедными странами, мало привлекательными для иммигрантов. Но в период с 1890 по 1914 гг. они добились огромных успехов, достигнув процветания не за счет индустриализации, а как ведущие поставщики пшеницы. В период с 1909 по 1914 год Аргентина производила 12,6%, а Канада - 14,2% мирового экспорта пшеницы. Это стало возможным благодаря развитию открытых границ - процесс завершился к началу Первой мировой войны.

Во-вторых, классический поселенческий колониализм опирался на избыток дешевой земли, которую поселенцы получали в свое исключительное владение различными способами - от покупки, обмана до насильственного изгнания. Было бы не совсем корректно говорить, что земля всегда "украдена" у ее прежних владельцев, поскольку во многих случаях до вторжения поселенцев существовали смешанные виды пользования и неясные отношения собственности. Решающим моментом является то, что прежним пользователям - очень часто мобильным племенным обществам - было отказано в дальнейшем доступе к земле. Производители были оторваны от средств производства или вытеснены в маргинальные районы; кочевники потеряли свои лучшие пастбища, отдав их под сельское хозяйство или огороженные загоны поселенцев, и т.д.

Поселенческий колониализм повсеместно привел к формированию современной европейской концепции "собственности", согласно которой индивидуальный владелец имеет исключительное право распоряжаться точно отмеренными и разграниченными участками земли. Столкновения между различными представлениями о собственности были повсеместным сопровождением европейской пограничной экспансии. Лишение собственности коренных заморских общин было следствием процессов в Европе, как более ранних, так и современных, особенно тех, которые были связаны с приватизацией общих земель. Однако и с европейской стороны необходимо проводить различие между различными правовыми концепциями. Кардинальное значение имела свобода купли-продажи земли. Если в Британской империи и ее преемниках (например, в США) земля стала свободно продаваемым или залоговым товаром, то в испанской правовой традиции гораздо большую роль играли семейные связи, и даже после окончания колониального периода латифундии не могли быть просто разделены и проданы. Это было важнейшим элементом стабилизации сельских олигархий в Испанской Америке и, возможно, препятствовало экономическому развитию там.

В-третьих, классический поселенческий колониализм, в отличие от фашистского варианта ХХ века, находился в неоднозначных отношениях с колониальным государством. Испанская монархия раннего Нового времени уже затрудняла постоянное накопление земли в частных руках, что не позволило первым конкистадорам выкристаллизоваться в класс землевладельцев, устойчивый к государственному контролю. В XIX веке британская корона далеко не всегда выступала в