Любовь властелина - Альбер Коэн

Только не у нас Мы были слишком добры Любовь к ближнему Вы можете быть спокойны я два раза не повторяю Она сожительствует со своим фанфароном муж не дал развод Слава богу есть еще в нашей Франции люди с характером А вроде родственники такие приличные люди Это можно было предположить как она себя вела Опасайтесь поддельных сертификатов Представьте она не выдержала и трех месяцев траура по отцу уже ее видели в театре И прилегающие к имению участки И заметьте не на классической пьесе в «Комеди-Франсез» нет мадам пошла на одну из этих современных пьес без начала и конца Я всегда навожу справки по телефону у предыдущей хозяйки Она мне сказала мама я выйду замуж только за офицера Очевидно это более надежно мы же можем говорить открыто в своем кругу Бедные не отдают себе отчета в том как им повезло что они не платят эти ужасные налоги И во время траура она носила серое Какой кошмар Самый полезный сон до полуночи С тем наследством которое она получила от отца Я еще вдобавок требую сертификат о хорошем поведении И конечно же двери всех приличных домов перед ними закрыты Доктор Швейцер Когда я думаю о встречах отца с префектом и обо всем что подтолкнуло старика к могиле Необходимо стремиться к идеалу Это самое мощное средство от поноса Бежать как от чумы сказала мне жена консула.

LXXXVIII

Два часа спустя, после ужина, они сидели у нее в комнате и молчали, она нарушила тишину, предложив ему сигарету, затем зажгла ее, стараясь делать все как можно изящней. Несчастная старается изо всех сил. А вот она сама берет сигарету. Чтобы создать иллюзию жизни, чувствовать себя естественней. Это вечернее платье, предназначенное только для меня. Смешная парочка, она — в вечернем платье для приема в Букингемском дворце, он — в красном халате, с босыми ногами, в шлепанцах.

— Эти старухи внизу были просто тошнотворны, — сказала она, помолчав. — Я не понимаю, зачем мы сидели и слушали их. — (Ты — из-за жажды общества, даже такого мерзкого. Я — чтобы смаковать наше несчастье.) — В глубине души я отдаю себе отчет, что дичаю, что начинаю ненавидеть людей. Я хорошо себя чувствую только с вами. Вы единственный в мире для меня. — (А молоденький официант, который только что заходил? Когда он вышел, ты взглянула в зеркало над очагом. Твое бедное подсознание хотело посмотреть, хорошо ли ты выглядела. Ну хоть у тебя есть маленькое счастье — ты можешь понравиться кому-то другому.) — Я поеду завтра в Сан-Рафаэль отдавать в починку граммофон, — сказала она после того как они еще помолчали. — Если они не смогут починить сразу, я куплю новый. — (Он поцеловал ей руку.) — И еще я попробую найти Концерт Моцарта для рожка и оркестра, его мало кто знает, но он такой красивый. Вы слышали?

— Да, — солгал он. — Партия рожка просто восхитительна.

Она благодарно улыбнулась. Закончив благодарно улыбаться, она сказала, что вспомнила про сюприз для него, восточную нугу, которую купила в лавочке в Сан-Рафаэле.

— Это кушанье, кажется, называется халва. — (Она произнесла гхалва, для местного колорита, и это как-то оскорбило Солаля, так же как и выспреннее «кушанье», которое она сочла более благородным, чем простые слова «еда» или же «сладость».) — Я подумала, что это кушанье вам понравится.

Засилье «кушанья», подумал он. Она спросила, хочет ли он попробовать халву. Он сказал, что с удовольствием, но несколько позже. Тогда она продемонстрировала ему другой сюрприз, электрическую кофеварку, которую тоже купила вчера, со всем необходимым: молотым кофе, сахаром, чашки. Теперь она может сама готовить ему кофе, лучше того, что варят в отеле. Он поздравил ее с приобретением и сказал, что ему и в самом деле хочется кофе.

— В таком случае я имею право на маленький поцелуй, — сказала она. — (Падение палестинского ливра, подумал он, даря ей маленький поцелуй. Они давали друг другу все больше маленьких поцелуев. И, кстати, эти поцелуи были искренними.)

Оживившись, она занялась делом, собрала кофеварку по приложенной к ней инструкции. Когда он взял чашку и стал пить, она посмотрела на него, чтобы удостовериться, что ему понравилось. Восхитительно, сказал он, и она еще раз вдохнула носом чудесный кофейный дух. Но кофе выпит, кофе не осталось, и не осталось ничего, что можно было выпить или чем можно было заняться, и опять наступила тишина. Она предложила дочитать две последние главы романа, который начала несколько дней назад. Он поспешно согласился.

Она удобно уселась — чтобы создать атмосферу благополучия, естественности и счастья, — сняла с него тапочек и принялась массировать босую ногу, продолжая при этом читать. Как обычно, она старалась оживить диалоги, пыталась говорить низким мужественным голосом за главного героя. Вот какие ей нравятся, подумал он, — решительные, альпинисты. Вот что ей нужно на самом деле, современный энергичный пастор, или дипломат, любитель поло, или какой-нибудь лорд, исследователь Гималаев. Не повезло бедняжке.

Когда она дочитала, они стали подробно, неумеренно углубляясь в детали, обсуждать роман, одновременно куря дорогие сигареты. Потом она предложила начать новый роман того же автора. Он отрицательно помотал головой. С него хватит этих романов-набросков, интеллектуальных до тошноты и сухих, как саксаул. Тогда она предложила ему почитать биографию Дизраэли. О нет, только не об этом хитреньком человечке, единственным талантом которого была его хитрость и который сумел не испортить себе жизнь и карьеру, в отличие от него самого. После паузы она заговорила о том, какая мрачная сегодня погода, за чем неизбежно последовало, как радует ее приближение весны, осталось каких-нибудь десять недель, что неизбежно привело к рассказу о том, какое странное, буквально религиозное чувство она испытывает, когда видит зеленые ростки, проклюнувшиеся из земли, тянущиеся навстречу жизни. Он согласился, энергично кивнув, и отметив про себя, что уже третий раз с момента приезда в Агай она упоминает эти зеленые ростки и почти религиозное чувство. Не так просто обновить свой арсенал. Ему опять стало жаль ее, но это ничего не решало. Она старалась изо всех сил, чтобы вызвать у него сочувствие. Ладно, посочувствуем. Он изобразил сочувствие и понимание, добавил, к тому же, что его тоже волнуют первые зеленые всходы. Теперь, очевидно, она перейдет к теме столь мало изученного интеллекта ворон, он уже приготовился согласно кивать. Но был избавлен от ворон, и воцарилась тишина.

Что делать дальше? Страстно поцеловать ее, как тогда, в Женеве? Нет, это опасно. Если начнется страстный поцелуй, на который она ответит, конечно же из чувства долга, ее может удивить, почему не последовало продолжения. Значит, легкий сентиментальный поцелуй в глаза. На него она ответила кошмарным тихим «спасибо» школьницы — скромницы. И опять они замолчали. Не умея найти ни новой темы для разговора, ни нового способа высказать ей, что она прекрасна и он любит ее, так, чтобы это оказалось для нее новостью, приятной неожиданностью, он решил все же перейти к пылкому долгому поцелую. Что и проделал, про себя в очередной раз удивившись этому странному ритуалу между мужчинами и женщинами, такому, по сути дела, комичному, до чего дурацкая идея так вот яростно соединять ротовые отверстия, предназначенные для питания. Когда соединение было окончено, опять стало тихо, и она улыбнулась ему, покорная, безупречная, готовая на все — на поцелуи и на домино, на детские воспоминания и на постель. Да, она была безупречна, но, играя с ним последний раз в домино, она закусывала губу, чтобы не зевнуть.

— А не сыграть ли нам в домино? — предложила она жизнерадостным тоном. — Я надеюсь на реванш. Уверена, сегодня я выиграю.

Вернувшись в гостиную с коробочкой, она достала костяшки и раздала их. Но едва она успела положить первый дубль шесть-шесть, как внизу вновь послышалась музыка. Снова счастливцы танцевали, им не было дела до двух одиночек. Его бедняжка была изгнана с этого праздника. Он сказал, что не хочет играть, отшвырнул костяшки, они упали на пол. Она встала, чтобы собрать их. Быстро, придумать что-нибудь в противовес общественной жизни внизу, чтобы его несчастная девочка не успела задуматься о контрасте между их духовным авитаминозом с этим домино и оскорбительным весельем, доносящемся до них снизу, здоровой физиологической радостью собравшихся в кучу идиотов, которые смеялись и аплодировали. Все равно что, лишь бы живое, интересное, яркое. Отхлестать ее по щекам? Но прекрасные глаза, устремленные на него, остановили этот порыв. Самое простое — и лучшее — было захотеть ее и так далее. Увы. Это так легко получалось в Женеве. Он встал настолько резко, что она вздрогнула.

— А если бы я был самовар, человек-обрубок, — задумчиво произнес он. Она облизала пересохшие от страха губы.

— Я не понимаю, — сказала она, пытаясь улыбнуться.

— Сядь, о, моя благородная и верная подруга. Тебе не холодно, ты нормально себя чувствуешь, все в порядке? Человека-обрубка мы обсудим позже. Но сейчас я хочу выяснить еще один вопрос. Недавно мы собирались поехать покататься верхом, поскольку ты так захотела, и ты подошла ко мне, погладила лацкан моего пиджака и сказала, что я очень красив и что мне очень идет костюм для верховой езды. Ну, и?