Огнем и мечом (пер. Владимир Высоцкий) - Генрик Сенкевич

— Как же вы пробрались через станы казаков и татар?..

— Я скрывался в болотах, в тростниках, шел через леса, блуждал… не ел…

— Дайте ему есть! — крикнул король.

— Есть! — повторили другие.

— Одеть его!

— Завтра тебе дадут коня и одежду, — снова сказал король. — У тебя ни в чем не будет недостатка!

Все по примеру короля рассыпались в похвалах перед рыцарем. Его опять стали забрасывать вопросами, на которые он отвечал с величайшим трудом, так как им все больше овладевала слабость. Скшетуский был уже почти без сознания. Через несколько минут ему принесли пищу. Вскоре вошел ксендз Цецишовский, королевский проповедник.

Сановники с почтением расступались перед ним, ибо это был очень ученый ксендз, пользовавшийся всеобщим уважением, и его слово значило для короля больше, чем слово канцлера, а с амвона он иногда говорил такие вещи, которые и на сейме не всякий осмелился бы затронуть.

Его тотчас же окружили и стали рассказывать, что пришел офицер из Збаража, что там князь Вишневецкий, несмотря на голод, холод и лишения, громит еще хана и Хмельницкого, который за весь истекший год не потерял столько людей, сколько в последние месяцы под Збаражем, наконец, что король хочет двинуться на выручку, хотя бы там пришлось погибнуть со всеми войсками.

Ксендз слушал молча, шевеля губами и поглядывая на измученного рыцаря, который ел в это время, так как король приказал ему не обращать внимания на свое присутствие и сам еще наблюдал за ним и чокался с ним маленькой серебряной чаркой.

— А как зовут этого офицера? — спросил наконец ксендз.

— Скшетуский.

— Ян?

— Точно так.

— Поручик князя-воеводы русского?

— Точно так.

Ксендз поднял вверх свое морщинистое лицо и стал молиться, а потом сказал.

— Восславим имя Господне, ибо неисповедимы пути его, коими он ведет человека к счастью и покою. Аминь. Я знаю этого офицера.

Скшетуский расслышал это и невольно повернулся к ксендзу, но его лицо, фигура и голос были ему совершенно незнакомы.

— Значит, вы, один из всего войска, решились пробраться через неприятельский лагерь? — спросил его ксендз.

— До меня отправился один благородный рыцарь, но погиб, — ответил Скшетуский.

— Тем больше ваша заслуга, что вы потом отважились идти. Судя по вашему виду, это должна была быть страшная дорога. Бог воззрел на вашу жертву и привел вас сюда.

Вдруг ксендз обратился к Яну Казимиру.

— Ваше величество, — сказал он, — значит, ваше неизменное решение идти на помощь к князю-воеводе русскому?

— Молитвам вашим, отче, поручаю отчизну, войско и себя, ибо знаю, что это страшное предприятие, но я не могу допустить; чтобы князь-воевода погиб в этих несчастных окопах с такими доблестными рыцарями, как этот, что теперь перед нами… — сказал король.

— Бог даст победу! — воскликнули присутствующие. Ксендз поднял руки вверх, и в зале воцарилась тишина.

— Benedicto vos, in nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti! [79]

— Amen! [80] — сказал король.

— Amen! — повторили все присутствующее.

Спокойствие разлилось по озабоченному до сих пор лицу Яна Казимира, и только глаза его горели необычным огнем. Между присутствующими начался тихий разговор о предстоящем походе, ибо многие еще сомневались в том, может ли король двинуться немедленно; он же взял со стола шпагу и сделал знак Тизенгаузу прицепить ее.

— Когда ваше величество намерены отправиться? — спросил канцлер.

— Бог дал ясную ночь, — ответил король, — и наши лошади не утомятся. Мосци-стражник обозный, — добавил он, обращаясь к одному из сановников, — велите протрубить "в поход".

Стражник тотчас вышел из залы. Канцлер Оссолинский тихо заметил, что не все готовы и что обоз не может двинуться ночью.

— Кому обоз дороже отчизны и короля, тот пусть останется!

Зал понемногу пустел. Каждый спешил к своему отряду, чтобы "поставить его на ноги" и снарядить в поход. В зале остались только король, канцлер, ксендз и Скшетуский с Тизенгаузом.

— Ваше величество, — сказал ксендз, — все, что вы хотели узнать от этого офицера, вы уже узнали. Теперь надо дать ему отдохнуть, ибо он еле держится на ногах. Позвольте мне, ваше величество, взять его в мою квартиру, где он может переночевать.

— Хорошо, отче, — ответил король. — Это справедливо! Пусть Тизенгауз и еще кто-нибудь проводят его, сам он, верно, не дойдет. Ступай, ступай, рыцарь милый! Никто из нас не заслужил так отдыха, как ты. Но помни, что я — твой должник. Скорее я о себе забуду, чем о тебе!

Тизенгауз взял Скшетуского под руку, и они вышли. В сенях они встретились с одним из придворных, который взял под руку шатающегося рыцаря с другой стороны, впереди шел ксендз, а перед ним мальчик с фонарем. Но мальчик светил напрасно, так как ночь была светлая, тихая и теплая. Над Топоровом сияла луна, из лагеря доносился людской говор, скрип возов и отголоски труб, трубивших сигнал к походу. Вдали перед костелом, озаренным луной, виднелись уже группы солдат, конных и пеших. В деревне ржали лошади. Со скрипом возов смешивались звук цепей и громыхание орудий. Шум все усиливался.

— Они уже трогаются, — сказал ксендз.

— Под Збараж… на помощь… — прошептал Скшетуский.

И неизвестно, от радости, или от перенесенных лишений и трудов, или от всего вместе, но он так ослабел, что провожатые почти несли его на руках. Направляясь к дому ксендза, они вошли в толпу солдат, стоявших перед костелом. Здесь были полки Сапеги и пехота Арцишевского. Солдаты стояли группами, преграждая проход.

— Дорогу, дорогу! — воскликнул ксендз.

— А кто там ищет дороги?

— Офицер из Збаража.

— Привет ему! Привет! — восклицали многочисленные голоса.

Солдаты тотчас расступались; другие, наоборот, подходили ближе, чтобы видеть героя. И с изумлением смотрели на это изнуренное страшными трудами и лишениями лицо, озаренное бледным светом луны, и тихо перешептывались:

— Из Збаража… Из Збаража…

Ксендз с огромным трудом довел Скшетуского до дому. Там он велел вымыть рыцаря и уложить в постель, а сам вышел к войскам, которые уже отправлялись в поход. Скшетуский был почти без сознания, но благодаря горячке не мог тотчас уснуть. Рыцарь уже не сознавал, где он и что случилось. Он слышал только голоса людей, топот, скрип возов, мерные шаги пехоты, крики солдат, отголоски труб — и все это слилось в его ушах в один громадный шум…

— Войско идет, — пробормотал он про себя.

Тем временем шум этот все отдалялся, ослабевал, таял… и, наконец, глубокая тишина воцарилась в Топорове.

Тогда Скшетускому показалось, будто он вместе с ложем летит в какую-то бездонную пропасть…

XXX

Он спал несколько дней, но и после пробуждения его не оставляла горячка и он долго еще бредил. Говорил о Збараже, о князе, о старосте красноставском, разговаривал с Володыевским и Заглобой, кричал пану Лонгину Подбипенте: "Не туда!" и ни разу лишь не упомянул о княжне. Видно, та страшная сила, с помощью которой он запрятал в глубине души воспоминание о ней, не оставляла его даже в горячке. Между прочим, ему казалось, что он видит перед собой щекастую физиономию Жендзяна совсем такой, как он видел тогда, когда князь после битвы под Константиновом послал его преследовать бежавшего неприятеля, а Жендзян неожиданно появился на ночлеге. Скшетускому показалось, будто время остановилось в своем течении и что с той поры ничто не изменилось. Вот он опять под Хоморовом и спит в хате… Кривонос, разбитый под Константиновом, бежал к Хмельницкому… Жендзян приехал из Гущи и сидит над ним… Скшетускому хочется заговорить, хочется велеть Жендзяну оседлать лошадей, но он не может… Вдруг ему приходит в голову мысль, что он не под Хоморовом и что с тех пор был взят Бар… Здесь Скшетуский застывает от страшной боли, и его несчастная голова опять погружается во мрак. Теперь он уже ничего не знает, ничего не видит, но через несколько минут из этой тьмы, из этого хаоса выступает Збараж… осада. Значит, он уже не под Хоморовом.

Но ведь Жендзян сидит-таки над ним, наклоняется к нему. Сквозь отверстия в ставнях в комнату проникает полоска света и освещает лицо юноши, полное заботливости и сочувствия…

— Жендзян! — восклицает пан Скшетуский.

— О сударь! Вы меня узнали! — вскрикивает юноша и припадает к ногам своего пана. — Я думал, что вы уж никогда не проснетесь.

Настало минутное молчание; слышно было только всхлипывание слуги, который все еще обнимал ноги рыцаря.

— Где я? — спросил Скшетуский.

— В Топорове… Вы, сударь, пришли к королю из Збаража… Слава богу! Слава богу!

— А где король?

— Пошел с войсками спасать князя-воеводу.

Опять наступило минутное молчание. Слезы радости текли по лицу Жендзяна, который, немного успокоившись, проговорил: