Огнем и мечом (пер. Владимир Высоцкий) - Генрик Сенкевич

Он почувствовал себя сильнее. Его подкрепили и пища, и занимающийся день. Становилось все светлее; восточная сторона неба из зеленоватой становилась розовой и золотистой, и хотя утренний холод был очень чувствителен, но рыцаря утешала мысль, что вскоре солнце согреет его утомленное тело.

Он внимательно оглянулся по сторонам, чтобы хорошенько ориентироваться. Островок был достаточно велик, и на нем легко могли улечься два человека. Он со всех сторон был окружен тростником, точно стеной, что совершенно скрывало его от людских глаз.

"Меня здесь не найдут, — думал Скшетуский, — разве если захотят ловить рыбу, но рыбы здесь нет, она передохла от трупов. Тут я отдохну и подумаю, что делать дальше".

И он стал раздумывать, идти ли ему дальше вдоль берега реки или нет, и наконец решил идти, если подымется ветер и будет волновать тростник; в противном случае его движения и шелест могут его выдать, особенно если придется проходить вблизи табора.

— Благодарю тебя, Боже, что я жив еще до сих пор! — тихо прошептал рыцарь.

И поднял глаза к небу, а потом мысленно унесся в польский лагерь.

С этого островка замок был прекрасно виден, особенно когда его озолотили первые лучи восходящего солнца. Может быть, оттуда с башни кто-нибудь смотрит на этот островок в подзорную трубу, а Володыевский и Заглоба, те уж, верно, весь день будут поглядывать с высоты валов, не увидят ли его висящим на какой-нибудь осадной башне.

"Вот и не увидят, — подумал Скшетуский, и грудь его наполнилась блаженным чувством при мысли, что он будет спасен. — Не увидят, не увидят! — повторял он несколько раз. — Я прошел лишь половину пути, но ведь и эту половину нужно было пройти. Бог мне поможет и дальше".

Вот он уже видел себя в лесах, за которыми стоят королевские войска, ополчение, гусары, пехота, иностранные полки; земля чуть не стонет под тяжестью людей, лошадей и пушек, а среди этого войска сам его величество король.

Потом он увидел упорнейшую битву, разгром неприятеля, князя, со всей конницей летящего по грудам трупов навстречу войскам.

Его разболевшиеся и опухшие глаза закрывались от натиска мыслей. Им овладело какое-то сладкое бессилие, наконец он растянулся во весь рост и уснул.

Тростник шумел. Солнце поднялось высоко на небе и пламенным оком согревало рыцаря, сушило на нем одежду, — а он спал крепко, не двигаясь. Кто увидел бы его теперь, лежащего на островке с окровавленным лицом, тот принял бы его за труп, который выкинула вода. Проходили часы, а рыцарь все спал. Солнце достигло зенита и стало спускаться на другую сторону неба, а он все еще спал. Его разбудил только пронзительный визг лошадей, грызшихся на лугу, и громкие крики конюхов, хлеставших бичами табунных жеребцов.

Он протер глаза, оглянулся, вспомнил, где он. Взглянул вверх; на красном от недогоревших отблесков зари небе мерцали звезды; он проспал весь день.

Скшетуский не отдохнул и не подкрепился сном, наоборот, у него болели все кости. Но он надеялся, что движение вернет телу бодрость и, спустив ноги в воду, он тотчас двинулся в дальнейший путь.

Теперь он подвигался тут же, у самого тростника, чтобы шелестом не обратить на себя внимание конюхов. Последние отблески зари догорели, и было довольно темно, так как луна еще не взошла из-за леса. Вода была так глубока, что Скшетуский местами терял почву под ногами и должен был плыть, что было очень трудно, так как он был в одежде и плыл против течения, которое хотя и было слабо, но относило его назад к прудам. Но зато самые зоркие татарские глаза не могли заметить этой головы, подвигавшейся вдоль темной стены тростника. И он подвигался смело, иногда вплавь, но большей частью вброд по пояс в воде, и наконец достиг места, с которого увидел по обеим сторонам реки тысячи огоньков…

"Это таборы, — подумал он, — теперь помоги мне, Боже…"

И стал прислушиваться.

До него долетал гул множества голосов. Да, то были таборы. На левом берегу реки, вдоль течения, был расположен казацкий лагерь с тысячами возов и шатров, на правом — татарский обоз. И там, и тут было шумно, слышался людской говор, дикие звуки бубнов, дудок, мычание скота, рев верблюдов, ржанье лошадей, крики. Река разделяла лагерь, являясь вместе с тем препятствием для ссор и убийств, так как татары не могли спокойно стоять возле казаков. В этом месте река была шире, а может быть, ее нарочно расширили. Но с одной стороны возы, а с другой тростниковые шалаши находились, судя по кострам, в расстоянии нескольких десятков шагов от берега, а у самого берега стояли, должно быть, часовые.

Тростник и камыш редели; Скшетуский прошел еще несколько десятков шагов и остановился. Какой-то мощью и ужасом веяло на него от этих полчищ.

В эту минуту ему показалось, что вся бдительность и ярость этих тысяч человеческих существ направлены на него, и он чувствовал перед ними полную беспомощность и полную беззащитность. Он был один.

"Никто здесь не пройдет!" — подумал он.

Но все же он пошел вперед, так как его влекло какое-то неудержимое, мучительное любопытство. Ему хотелось поближе взглянуть на эту страшную силу.

Внезапно он остановился. Стена тростника кончилась, точно ее кто-нибудь ножом отрезал; может быть, тростник вырезали на шалаши. Дальше блестела вода, отражая красные отсветы костров.

Тут же, у берегов, горели два больших костра. Возле одного костра стоял татарин на коне, возле другого — казак с длинной пикой в руке. Оба смотрели друг на друга и на воду. Дальше виднелись другие, тоже стоявшие на страже.

Отсветы костров образовывали огненный мост через реку. У берегов виднелись ряды маленьких лодок, употреблявшихся для объезда прудов.

— Невозможно! — пробормотал Скшетуский.

И вдруг им овладело отчаяние. Ни вперед, ни назад! Вот уже сутки прошли, как он брел по болотам и тростникам, дышал гнилым воздухом и мок в воде, — и все это только затем, чтобы, достигнув тех таборов, мимо которых он взялся пробраться, признать, что это невозможно…

Но и возвращаться было невозможно; рыцарь знал, что, может быть, у него найдется достаточно сил тащиться вперед, но не найдется сил отступать. В его отчаянии было вместе с тем и глухое бешенство. В первую минуту ему захотелось выйти из воды, задушить часового, потом броситься на толпу и погибнуть.

Ветер снова зашумел в тростнике странным шепотом и одновременно донес отголоски колокольного звона из Збаража. Скшетуский начал горячо молиться, бил себя в грудь и взывал к небу о спасении с силой и верой утопающего; он молился, а неприятельские лагеря как бы в ответ зловеще гудели, черные и красные от огня фигуры сновали, как стадо дьяволов в аду; стража стояла неподвижно; река катила багровые волны.

"Настанет глухая ночь, и костры погасят", — сказал про себя Скшетуский и ждал.

Прошел час, прошел другой. Шум затихал, костры действительно начали понемногу гаснуть, кроме двух сторожевых, которые горели все сильнее.

Часовые сменялись, и было очевидно, что они будут стоять до утра.

Скшетускому пришло в голову, что, может быть, ему легче будет проскользнуть днем, но он тотчас отказался от этой мысли. Днем в реке брали воду, поили скот, купались; река, наверно, была полна людей.

Вдруг взгляд его остановился на лодках. По обоим берегам стояло несколько десятков лодок в ряд. Лодки с татарской стороны доходили до тростника.

Скшетуский погрузился в воду по шею и стал медленно подвигаться к ним, не спуская глаз с часового-татарина.

По истечении получаса он был уже возле первой лодки. План его был прост. Вздернутые кормы лодок поднимались над водой, образуя над ней род свода, под которым его голова могла легко проскользнуть. Если все лодки стояли одна возле другой, то татарин-часовой не мог увидеть подвигающейся под ними головы; опаснее был казак, но и он мог не заметить, так как под лодками, несмотря на свет костра, было темно. Впрочем, другого выхода не было.

Скшетуский не колебался более и вскоре очутился под кормой ближайшей лодки.

Он шел на четвереньках или, вернее, полз, так как вода была мелкая. Он был так близко от татарина, что слышал фырканье его коня. Остановился на минуту и слушал. К счастью, лодки стояли бортами друг к другу. Теперь он не сводил глаз с казака, которого он видел как на ладони, но тот смотрел на татарский лагерь. Скшетуский прошел уже лодок пятнадцать, как вдруг услышал шаги на берегу и голоса. Он притаился и стал прислушиваться. Во время своих поездок в Крым рыцарь научился понимать по-татарски, и теперь дрожь пробежала по всему его телу, когда он услышал следующий приказ:

— Садиться и ехать!

Скшетуского в жар бросило, хотя он был в воде. Если татары сядут в ту лодку, под которой он сейчас скрывается, то он погиб, если же они сядут в какую-нибудь из стоящих впереди, то он тоже погиб, так как тогда на реке останется пустое освещенное место.