Останкинские истории (сборник) - Владимир Орлов

— Отчего же вы не называете точными словами это «прочее»?

— Оттого что был дурак и сам во всем виноват.

— Ну уж! Ну! Не ругайте себя. Хотя ругайте. Впрочем, вам ведь не было тошно? Не было! То-то и оно! Вы еще потом станете вспоминать и жалеть… Н-да! И не надо было вам строить иллюзии по поводу того, что вы у меня должны быть исключительно один. Но вы и не строили… Вы и бутылку-то покупали на троих… А во мне — сила необузданная, я не знаю, что и сколько мне отпущено, я нетерпеливая, я спешу испытать многое. И уж извините!

При этом Любовь Николаевна отвесила Михаилу Никифоровичу полупоклон и шляпой со страусовыми перьями, слетевшей к ней с антресоли, чуть ли не подняла пыль с пола.

— Да! И извините!

— Пожалуйста. Но не считайте меня кавалером де Грие.

— Это кто таков?

— Вы же ходили в библиотеки.

— И еще схожу. И узнаю, кто таков. Но при чем тут кавалер и вы? Какой вы можете быть кавалер? Кстати, я ведь познакомилась с вашей бывшей женой Тамарой Семеновной…

— Не в квартирах ли с кинжалами на коврах?

— Не суть важно. И не суть важно, как я представилась.

— Удивили ее чем-нибудь? Иди обрадовали?

— Возможно, что и расстроила…

— Радости-то людям вы, похоже, приносить и не способны.

— Вам ли это говорить, Михаил Никифорович? Вы просто в раздражении на меня и на себя. Да и что вы можете сказать, если вы, и не только вы, так и не поняли, зачем я вам всем нужна.

— Мы поняли.

— Ошибаетесь.

— Надо полагать, что вы приметесь испытывать нечто новое в компании с Шубниковым и Бурлакиным?

— Скоро разберемся… И пока надеюсь, что с ними будет не так скучно, как с вами! Да! Вот и знайте об этом! — обрадованно заявила Любовь Николаевна, показала Михаилу Никифоровичу язык и запела: — «Пора! Пора девицам в нумера!»

И прелестные босые ноги Любови Николаевны напомнили Михаилу Никифоровичу о весельях эпохи Оффенбаха.

— Вы в своих увлечениях, — поинтересовался Михаил Никифорович, — только и дошли до канкана? И до нумеров? В Париже, что ли?

— Какого канкана? Какого Парижа? — удивилась Любовь Николаевна. — Наши края тверские!

— Не очень верится, — сказал Михаил Никифорович.

— Будет случай, убедитесь, — пообещала Любовь Николаевна. — А пока катитесь на свою раскладушку! Или хотите, я вам всю посуду перебью?!

— Неприятно было бы применять к вам силу… Но все же! — И Михаил Никифорович сделал решительное движение в сторону Любови Николаевны.

— Не подходите ко мне! И руки уберите! — воскликнула Любовь Николаевна. — И не думайте выталкивать меня в шею! Не имеете права! Я здесь прописана!

— Это вы лейтенанту Куликову, участковому, расскажите, уже было, племянница, мол, и всякое такое…

— Я вам не племянница. Я вам жена.

— То есть? — замер Михаил Никифорович.

— Жена. И успокойтесь, — устало сказала Любовь Николаевна.

— Какая жена?

— Обыкновенная. Любимая, — сообщила Любовь Николаевна. — Могли бы и привыкнуть. Все бумаги я храню в порядке. Вот.

Любовь Николаевна как была в шляпе с перьями, так и отправилась в комнату, а вернулась оттуда в коридор с синей кожаной папкой. На папке было вытиснено: «VII Всемирный конгресс орнитологов».

— Вот смотрите, — сказала Любовь Николаевна.

Михаилу Никифоровичу был предъявлен паспорт Любови Николаевны и свидетельство о браке, из которого следовало, что документ этот, возникший в отделе загса Дзержинского района г. Москвы (имелись и печати, и кудрявая подпись заведующей бюро записей гражданского состояния С. Бодуновой), отправил в житейское плавание по семейным волнам Михаила Никифоровича и Любовь Николаевну Стрельцову. И паспортом Любовь Николаевна объявлялась именно Стрельцовой, а не Кашинцевой, на девятой же странице поминался и сам Михаил Никифорович, с кем у владелицы паспорта был зарегистрирован брак. Что уж говорить о месте жительства Любови Николаевны! Улица академика Королева, прописка постоянная.

— Вы листайте, листайте, — поощряла опешившего Михаила Никифоровича Любовь Николаевна. — Все посмотрите. Чтобы потом не удивляться.

Однако не удивление было теперь главным в чувствах Михаила Никифоровича, не удивился он даже и увидев на одной из страничек паспорта Любови Николаевны штамп «Военнообязанная».

— И не вздумайте порвать документы! — предупредила Любовь Николаевна. — Они восстановятся.

Из синей же папки явился и паспорт Михаила Никифоровича. Был он в неожиданной для владельца кожаной обложке со словом «раsе», видно, что таллинской или рижской выделки. «У вас теперь и бумажник такой же есть», — сообщила между прочим Любовь Николаевна. Вот в паспорте Михаила Никифоровича присутствовала Кашинцева, с ней он вступил в брак. «Смотрите, Михаил Никифорович, изучайте свое семейное положение и гражданское состояние». «А дети от вас у меня не вписаны?» — поинтересовался Михаил Никифорович. Нет, детей в его паспорте не было.

— Я так и думал, что вы… — сказал Михаил Никифорович.

— Всегда ли вы так думали, Михаил Никифорович? — спросила Любовь Николаевна. — Нет, не всегда.

Глаза ее были лукавыми.

— Вы надо мной не насмехайтесь! — взъярился Михаил Никифорович. — Вы…

— Вы себя-то оцените, — сказала Любовь Николаевна. — На себя-то, Михаил Никифорович, взгляните со стороны. Вы-то как и кем живете? Ваша первая жена, Тамара Семеновна, мне говорила…

— На себя и со стороны — это потом, — сказал Михаил Никифорович. — Это завтра… А сейчас — вот что!

И он стал рвать предложенные ему для знакомства документы. Даже кожаную обложку паспорта, таллинскую или рижскую, разорвал в свирепости Михаил Никифорович, будто был Никита Кожемяка, одолевший на днепровском берегу змея-людожора. «Рвите! Рвите! — радовалась Любовь Николаевна. — Рвите! Мои-то восстановятся, а ваше удостоверение личности гражданина — нет, вы будете ходить в отделение милиции, заплатите десять рублей штрафа, вам придется фотографироваться, а получите новый паспорт — и там опять будет вписана негодная, ненавистная, стервозная Любовь Николаевна Кашинцева!»

— Это посмотрим! — грозно сказал Михаил Никифорович. — А теперь вот что!

При этих словах Михаил Никифорович схватил Любовь Николаевну за шиворот и поволок к двери. На флотах доводилось ему передвигать и не такие тяжести. Любовь Николаевна не противилась и не оборонялась, будто забыла о своих силах, а может, ей были приятны усилия Михаила Никифоровича.

— А теперь вот что! — повторил Михаил Никифорович, левой рукой отжал защелку замка, правой же вышвырнул Любовь Николаевну на лестничную площадку из квартиры вон, поддав при этом коленом драгоценный зад самозваной супруги. Увидев туфли, бросил их вдогонку хозяйке, дверь захлопнул, опустил с грохотом крепостные ворота. Тут же вспомнил, что где-то уже швыряли туфли вслед выдворенной женщине. Где, кто, отчего он вспомнил об этом, Михаил Никифорович не знал.

— За вещами не вздумайте являться сами! — громко сказал Михаил Никифорович. — Унесите их ветром.

Любовь Николаевна ему не ответила.

Михаил Никифорович подумал, что, может быть, сейчас она и уносит ветром из его квартиры московские приобретения. Он и любые свои вещи, какими она привыкла пользоваться, телевизор в частности, был готов отдать Любови Николаевне. Михаил Никифорович прошел в комнату с телевизором. Нет, все в комнате было на месте. «Гордая все же», — подумал Михаил Никифорович. Но он не был намерен смягчать отношение к Любови Николаевне. Вот ведь, вспомнил он, они еще, наверное, и с Мадам Тамарой Семеновной спелись, с первой, видите ли, женой!

А в дверь стали грубо колотить. Похоже, кулаками и ногами. (Ключи Любови Николаевны висели на гвозде в прихожей.)

— Откройте! Откройте сейчас же! — кричала Любовь Николаевна. — Что вы себе позволяете! Откройте! Я сейчас весь дом на ноги подыму! Всю общественность! Жену в дом не пускают!

— Вы сначала дом найдите, — сказал Михаил Никифорович, — в котором вы жена.

Впрочем, негромко сказал он, вышло, что скорее для себя сказал, нежели для Любови Николаевны. Старания ее вернуться к нему несколько удивили его. Совсем, видимо, нет у нее в Москве пристанища, подумал Михаил Никифорович. И жилье-то у него по нынешним интересам было скромное, если не убогое, отчего оно стало так мило Любови Николаевне? И удивляло Михаила Никифоровича то, что Любовь Николаевна колотит кулаками и ногами в дверь. Что для нее были ключи и замки! Если ей так не терпелось вернуться, она и стены могла рассечь или хотя бы пронестись сквозь них. Что же ей взывать к общественности? Но, может быть, она должна была соблюдать установленные правила, оттого и барабанила в дверь и кричала… Или она просто дурачилась?

— Я милицию вызову! — кричала Любовь Николаевна. — Я им синяк под глазом предъявлю и следы побоев на теле! Вас упекут надолго! Это же надо, люди добрые! В ночь, в мороз выгнать женщину, жену из дома, босую, на улицу, на панель!