Дочери Лалады. Паруса души - Алана Инош

вместо кристалла боли.

— Вот теперь я могу быть уверена, что с тобой всё будет в порядке, — улыбнулась она.

Госпожа Розгард несколько мгновений потрясённо молчала, а потом с влажно заблестевшими глазами прижала Онирис к себе.

— Ты — самое светлое и прекрасное чудо, моя девочка, — дрожащим шёпотом промолвила она, поглаживая её по волосам и вжимаясь губами в её лоб. — Мне отныне не нужно успокоительное, которое не давало мне увидеться с тобой во сне...

— Теперь мы с тобой всегда будем на связи, — с улыбкой сказала Онирис, касаясь поцелуем её щеки чуть повыше бакенбарды. — И я буду посылать тебе свою любовь, даже находясь далеко. Ты не будешь одна. Я всегда буду с тобой.

Они стояли, крепко стиснув друг друга в объятиях и дыша в унисон. Потом госпожа Розгард окинула Онирис новым, посветлевшим взором и проговорила:

— Матушка Аинге мне рассказала, что ты проходишь обучение... Что ж, оно даёт блестящие результаты, родная моя. Ты — удивительная врачевательница раненных душ.

— Я ещё не врачевательница, я только учусь, — тихонько рассмеялась Онирис.

— Уже один только твой смех — чудесное лекарство, — задумчиво молвила госпожа Розгард.

— Ты не первая, кто говорит мне об этом, — улыбнулась Онирис. — А я всё никак не могу взять в толк, что в моём смехе такого удивительного... Смех как смех.

— О нет, — с мерцающими в глубине глаз светлыми искорками покачала головой госпожа Розгард. — Он звучит как прекрасная целительная музыка. Не менее целительная, чем музыка службы в храме.

— Я буду очень рада, если ты станешь находить время хотя бы иногда бывать на службах, — серьёзно и ласково молвила Онирис. — Эта музыка сотворила чудеса со мной, и мне стали даже не нужны мои лекарства. Прошу тебя, хотя бы раз в неделю заглядывай в храм... Если хочешь, я дам тебе тексты самых основных молитв. И заупокойной — для матушки.

— Да, дорогая, — тоже посерьёзнев, кивнула госпожа Розгард. — Буду тебе очень признательна за них. Особенно за последнюю. Мне хотелось бы как-то поддержать душу моей дорогой Темани там... в том мире.

— Он называется Чертогом Вечности, — сказала Онирис. — Хорошо, я напишу тебе молитвы. Но молиться можно и своими словами, главное — чтобы они шли от души.

Снова печаль пролегла в тени бровей принцессы. Сдвинув их, она проговорила с горечью:

— Я чувствую себя убийцей... Если бы не то проклятое письмо, которое меня угораздило прочесть... А самое главное — не промолчать об этом... Если бы я не заговорила обо всём этом с Теманью, она не пришла бы в такое расстроенное и смятенное состояние... И недуг не сразил бы её. Ах, ну что мне стоило промолчать! И вместо того чтобы мучить бедняжку Темань, как следует встряхнуть эту негодяйку Вимгринд! Встряхнуть так, чтобы отбить у неё всякое желание даже в мыслях приближаться к моей супруге... Ну разве это справедливо — эта дрянь живёт и здравствует, а Темани больше нет!

Верхняя губа госпожи Розгард дёрнулась, приоткрыв горький оскал. Онирис не сразу нашлась с ответом, у неё язык не поворачивался сказать, что матушка сама виновата: если бы она не принялась плести интриги против Эллейв, не привлекла для этого Вимгринд, второсортную и безбожно переигрывающую актрису, беспринципную и бестактную, безжалостную в стремлении удовлетворять свои прихоти — быть может, всё повернулось бы иначе... Много чего удалось бы избежать. И, возможно, её супругам не пришлось бы теперь надевать траур.

— Не говори так, — мягко молвила Онирис, утешительно поглаживая госпожу Розгард по плечу. — Это ужасные слова, несправедливые... Ты не убийца, что ты! Ни в коем случае... Не бери на себя вину, которая тебе не принадлежит, не омрачай свою душу этим ненужным грузом. А что касается справедливости... Она всегда торжествует, поверь мне. Даже если для нас это не слишком очевидно. Всё происходит именно так, как должно происходить, даже если нам кажется совсем наоборот. У всех наших поступков есть неизбежные последствия. Полотно бытия плетётся порой причудливо и странно для нас, порой мы не можем понять его логики, но она есть. Всегда.

На этой не очень весёлой ноте они и закончили разговор: был уже очень поздний час. А на следующий день Онирис предстояло исцелить батюшку, у которого под сердцем тоже рос кристалл боли, хотя и меньший, чем у госпожи Розгард. Несмотря на свою кажущуюся беззащитность, батюшка Тирлейф оказался более стойким. У него была гибкая и мудрая душа, которая справлялась с болью лучше, поэтому кристалл и не вырос таким большим. Его душа просто сама не позволяла ему беспрепятственно и неудержимо расти. А ещё он думал о детях, это спасало его и удерживало на плаву. Он был прирождённым отцом, его могучий родительский инстинкт стал его подспорьем, его прибежищем, а вот матушка Темань с родительством справлялась кривовато. Но уж как получилось... Теперь уж грех был её в чём-то упрекать, ей предстояло подвергнуться разбору и суду гораздо более высокими и мудрыми существами, чем Онирис или кто-то из живущих на земле.

А батюшка Тирлейф был создан, чтобы быть отцом. Онирис ещё не появилась на свет, существовала только в виде крошечной, едва зародившейся в материнском чреве частички, а он уже любил её — так рассказывала матушка Темань. И его, и Арнуга Онирис любила по-своему. Батюшку Тирлейфа ей хотелось оберегать, окутывать своей любовью, как защитным коконом, а Арнуг в опеке не нуждался. Он и сам вполне мог быть надёжной опорой. Но в сердце Онирис для них обоих нашлось место, она не разлюбила батюшку Тирлейфа, оттого что полюбила и Арнуга как родителя.

Её утро началось с подъёма в полпятого и домашней молитвы, до завтрака она посетила службу в главном храме и снова встретилась с матушкой Аинге. Той даже рассказывать ничего было не нужно, она уже знала, что Онирис успешно исцелила госпожу Розгард.

— Ты работаешь всё лучше раз от раза, — похвалила она. — Разговор ваш я не подслушивала, но работу твою почувствовала и оценила. Это было блестяще, моя дорогая.

Онирис воспарила душой от этой похвалы, но тут же внутренне осадила себя: «Не вздумай возгордиться, не возноси себя на незаслуженную высоту. С такой высоты обычно падают, и очень болезненно». От матушки Аинге не укрылись её мысли.

— Скромность — несомненно, добродетель, — сказала она мягко. —